Среди всех, кто гордо именуется художниками, концептуалисты - самые загадочные. Нигде еще в музеях искусства 20 века ваш покорный слуга не бывал так сильно озадачен, как в залах, посвященных conceptual art. Ну ладно Малевич, со своим черным квадратом рассуждал я, это все-таки какая-никакая, а картина. Но все эти повешенные на гвоздь куртки, писсуары и прочий "редимейд" - это разве искусство? Я тоже так могу! Захотев немного разобраться в этом вопросе, я выписал две книжки из серии “Библиотека московского концептуализма”.

Первый опус под названием “Каталог” представляет собой расшифровку аудиозаписей диалогов художника Ильи Кабакова и философа Михаила Эпштейна. С текстом последнего "Новое сектантство" я пару лет назад с большим удовольствием ознакомился и даже написал о нем небольшое эссе “Конструктор идеологий”. Собственно, разговор этих двух интеллектуалов - не совсем диалог, а разбитое на маленькие тематические главки одно огромное интервью. Говорит в основном Кабаков, о жизни своей в СССР, о творческом процессе, о своих работах, о Западе, о еврействе о вере в Бога и взаимоотношениях с матерью, об арт-рынке и своих комплексах и страхах. Может показаться что это обычные воспоминания, но не тут-то было. В этой книге огромное количество интереснейших мыслей, и читается она очень легко и интересно. Произведения Кабакова (будь то картина или инсталляция) им же комментируются и, более того, подаются в контексте его личной и творческой жизни в кругу неофициального московского искусства 60х-70х. Ничего не поделаешь: чтобы понимать подобное искусство, без серьезного умственного напряжения не обойтись никак. Более того, концептуалисты в суровые советские времена делали так: приходит например в мастерскую новый незнакомый большинству человек, а ему показывают какую-то хрень. Обьяснить “о чем кино”, в чем авторский замысел такого вот "непоймичего” считалось паролем, дающим доступ в круг избранных. Резюмирую: “Каталог” - прекрасное и на удивление несложное чтение, дающее базовые сведения об истории и судьбах московского концептуализма.

Ключевое слово в предыдущем абзаце - “несложное”. Потому что с первых абзацев “Диалогов” Кабакова со своим другом и непосредственным участником московской неофициальной тусовки, а ныне всемирно известным критиком и куратором Борисом Гройсом, становится понятно: уровень сложности совсем другой. Гройс не интервьюирует Кабакова, ему и так известно, где тот жил и как создавал свои работы. В этом ключевое отличие книги от “Каталога”: тут - настоящая беседа на равных, интеллектуальное пиршество, которое не оставит равнодушными ни одного ценителя таких текстов (как бы мало их ни было, увы). Гройс сам рефлектирует работы Кабакова, причем автор соглашается далеко не всегда, но то, как филигранно они ведут дискуссию, как находят выход из опасных полемических виражей в “нейтральные воды”, доставило мне глубочайшее удовольствие, поверьте на слово. Заметьте, я намеренно отвлекаюсь от обсуждаемых этими людьми предметов и тем: меня поражает их умение разговаривать друг с другом per se. Да, у многих есть старые, закадычные и весьма близкие друзья, с которыми мы общаемся на различные темы, но сравнить такое общение с общением Гройса и Кабакова просто невозможно. Подобный высший пилотаж интеллектуального общения практиковался и вторым поколением московских концептуалистов: группой “Медицинская герменевтика”, ярким представителем которой был Павел Пепперштейн. Медгерменевты считали беседу чуть ли не самостоятельным произведением искусства, и каждую такую беседу записывали на кассеты.

Илья Кабаков признается, что мотивацией к непрекращающемуся творчеству были как раз подобные постоянные разговоры в кругу своих. “Если я знаю, что в пятницу ко мне в мастерскую придет Боря, то надо подготовиться. Я обязательно сделаю что-то, какой-то объект, в отношении которого возникнет дискурс”. Вот так просто. А между тем, в этом и кроется вся суть концептуального искусства. Оно - повод для разговора, для диалога, для рефлексии. Сегодня зритель, который смотрит на такое искусство в пространстве музея, он не понимает, как правило, ничего. Отсюда и все его “ятожетакмогу”. Есть искусство, которое создается совсем не для зрителя и не для созерцания. Для того, чтобы пережить катарсис перед писсуаром Дюшама или на мусорной выставке Кабакова, надо быть сверх-Зрителем. Но не туда ли пытается вытянуть своего зрителя современное искусство?