Thesaurus Deorum - Сокровищница Богов

"Мистерии Сатурна"
(эссе Алекса Сэйна, режиссера постановки)

Никому не известно, как именно выглядели Элевсинские Мистерии «в оригинале», то есть в исполнении Кроули сотоварищи. Понятно, что, при сохранении буквы ритуала, форма их была другой. Что же касается содержания, то эти церемониальные пьесы еще при первом с ними знакомстве пленили меня многослойностью смысла, обилием подтекстов и открывающейся перед жрецами-исполнителями возможностью проникнуть в высшие сферы понимания и принести оттуда зрителям некую весть — не только осознанно, но и бессознательно, послужив сосудом для божественной энергии; и эта весть говорит с ними на языке не столько рациональных концепций, сколько образов, чувств и состояний. Не знаю, всякий ли солдат мечтает стать генералом, но плох тот актер, который не мечтает сыграть бога.

В основу работы над ритуалом легли два соображения. Во-первых, что Сатурн, соответствующий сефире Бина, — единственная из планет септенера, пребывающая выше Бездны. И, во-вторых, что Бина есть Великая Мать. Первая посылка намекает, что каждое буквальное утверждение ритуального текста, все, что кажется в нем однозначным и понятным, стоит вывернуть наизнанку, попробовать оценить и постичь с противоположной стороны. Иными словами, за формой здесь кроется подчас обратное ей содержание. Вторая на это содержание как раз и указывает: за смертью прячется любовь. Но поговорим обо всем по порядку.

Ритуал Сатурна уже в силу своей тематики — вызов для постановщика. Он тяжел, мрачен, монохромен, исполнен подчас уже нудного пафоса, которому только способствуют выспренние тексты Суинберна и Фуллера. Он весь про «мы все умрем» с незначительным развитием сюжета на предмет «как именно». На начальном этапе работы все мы испытывали по этому поводу приступы нервического веселья. (Ближе к концу оно переросло в буйный хохот, не то гомерический, не то герметический.) Но если некая тема так усиленно педалируется в тексте произведения, почему бы не взять ее и не поднять на знамя? И на что нам дан благословенный дар богов в виде иронии и чувства юмора, если не для того, чтобы уметь расцветить монохромную реальность по своему вкусу? Так стало понятно, что эстетика с элементами готики и БДСМ подойдет нам как нельзя лучше, а жанр cirque macabre позволит воплотить как авторский замысел, так и нашу интерпретацию.

Первое, что видят зрители, входя в зал, — это фигура Смерти. Да, ритуал в основном о ней. Меч в ее руках — не только орудие разрушения (положение клинком вниз: здесь и ренессансный Сатурн как старец-Смерть с косой и песочными часами, и Бина, ожидающая за Бездной, где будет уничтожена земная личность адепта и его представление о самом себе), но и — при клинке, направленном вверх — руахический символ, совет: «Попробуй понять! Устреми мысль к горним сферам! Ищи высший смысл» Окинув зрителей взором, Смерть безмолвно растворяется во тьме зала, словно бы подчеркивая, что следовать за ней в эти сферы здесь и сейчас — дело сугубо добровольное. Паства входит и рассаживается почти в темноте, при скудном льющемся через дверной проем свете. Дневное сознание очутилось на враждебной территории, путь отрезан. Запах курений снова намекает, что обыденность осталась позади. Звучит музыка, сопровождаемая шумом моря: во мраке нас ждет не Кронос — пожиратель детей своих, но Мать-Бина, раскрывающая им свои объятия. Хотя более уютно от этого почему-то не становится.
В скользящем «полицейском» свете видно, что на полу вповалку лежат трупы. Луч выхватывает слепого и бесстрастного Сатурна, властелина смерти, восседающего на троне; мановением руки он вселяет в бренную материю видимость жизни и запускает вечный круговорот сансары. Каждого из нас темный владыка обусловленности держит железной хваткой, неся, однако, обещание чего-то другого — освобождения? утешения? божьей милости? Тайна эта пока остается покрытой мраком.
Именно для того, чтобы символически отразить пребывание Сатурна выше Бездны, где нет гендерных ограничений, Мастера Храма играет женщина, а Небесную Мать — мужчина. Братья Козерог и Водолей хоть и находятся по сю сторону Великого Водораздела, но представляют собой аватары Мастера, его проекции в мир зодиака, и потому также исполняются жрицами. С этим же прицелом решены и костюмы: женщины одеты в брючные костюмы, мужчины — в корсеты и юбки.

ЧАСТЬ I

Ритуал открывают Двенадцать Смирений из «Сокровищницы образов» Фуллера под звуки величественной распевной музыки: Брат Козерог (земная обитель Сатурна и экзальтация Марса) есть представитель Гебуры и всего женского столпа Древа; символически он находится в Малкут и в окружении дев призывает Господа при помощи знаков Земли, Воздуха, Воды, Огня и LUX, возвещая о смирении души перед Ним и о жажде божественной любви. Каскад поэтических метафор сводится к нескольким ключевым образам: стремление ребенка к возлюбленному родителю своему, щемящая прелесть и бренность красоты этого мира перед высшей истиной, уничтожение тленного в пламени страсти к вечному, умаление себя перед ликом Всевышнего и готовность принять все, что Ему угодно будет с молящимся сотворить. Двое послушников, отдающих себя Богу в подобии дервишеского экстатического вращения, закрывают лица руками, как бы говоря: «Не я здесь, но Он!», — и к их стопам льнут с молитвой девы, в то время как Козерог всегда обращается к абстрактному, невоплощенному Божеству. По смыслу строфы Смирений, как и следующих за ними Причитаний, подчиняются зодиакальному ритму. Первая строфа Смирений возглашается Козерогом, последующие — от лица Водолея, Рыб, Овна, Тельца и так далее.
На смену ему является Водолей-Гедула (вторая, воздушная обитель «Великого Зла»), олицетворение мужского столпа Древа Жизни, в сопровождении жрецов-мужчин. Выбранная для Двенадцати Причитаний музыка (надеемся, вы любите «Рамштайн» так же, как мы) прекрасно соответствует их тональности, куда более жестокой и страстной, и в контрасте марсианской природы Гебуры, находящей выражение в странном, казалось бы, для нее нежном призыве, с милосердием Хесед, неистово восклицающей: «Горе мне о, мой Бог, горе мне!», — тоже заключен особый смысл. Он — во взаимно обращающейся двойственности, царящей ниже Бездны. Двенадцать Причитаний символизируют путь Тав, путь креста, путь муки Дочери, временно отлученной и от Родителей, и от Возлюбленного, а также — в бичеваниях жрецов, секущих плетьми то себя, то землю-Малкут, — то яростное стремление оторваться от нее, могучее усилие, которое необходимо, чтобы из инертности проявленного бытия прянуть вверх, в раскрытые объятия Сына-Тиферет. Боль, которой пронизана эта часть ритуала, — не профанное наказание, а экстаз полета к Богу, пресловутое «воспламенение себя молитвой», которое достигается самыми разными средствами. Здесь — так.

Козерог в обличии старика (или старухи-ведьмы?) выступает вперед и совершает обряд изгнания (Малый Ритуал Пентаграммы), снова предупреждая паству (на сей раз прямым текстом) о том, что грозит всякому, кто осмелится осквернить ход мистерий дерзновенным взором. Спроси себя еще раз, о, профан (да не обидит тебя это слово), готов ли ты принять тайны, открывающиеся в погребальном ритуале? Если нет на то твоей воли — уходи, спасайся, пока не поздно! Эта зловещая фигура — лишь первый страх, что встретятся сегодня на твоем пути. Да, Козерог откровенно запугивает зрителей, суля им «гнев заклятий» и ярость «стали раскаленной», и одновременно умоляет образумиться. Почему так грубо, таким прямым текстом? Да потому что таков обычный предварительный этап инициации, практически идентичный во многих посвятительных организациях, от герметических до масонских. Разум профана организован грубо и пугать его нужно тем, чего он боится, — грубыми земными вещами. Весь этот ритуал — череда «пугалок», организованных по возрастающей, от самых примитивных до самых утонченных. Их цель и назначение — отвратить недостойных от принятия тайн. Кто же недостоин? Тот, кто не сумеет превозмочь страх на том или ином уровне. Кто здесь посвятители? Жрецы «Оргии». Кто посвящаемые? Вы, зрители, которых мы ведем за собой, уже знакомой нам дорогой.
Страх — вот основное содержание Ритуала Сатурна. Не столько даже сама смерть, боль или ограничение, но то, как люди привыкли их видеть, — наши проекции, наши устойчивые представления, метафизические штампы, если угодно. Все это запечатлено в тексте ритуала с недвусмысленностью огненных письмен на стене. В чем же наша задача как ритуальных актеров? Показать и прожить эти страхи добросовестно и буквально, со всей серьезностью и смирением? Или все же вскрыть магическое содержание, попытаться услышать за ними далекий звездный смех Великой Матери? Способны ли наши усилия не только вызвать у богов улыбку, но и…

Братья Водолей и Козерог пытаются разбудить Мастера Храма, очевидно, спящего вечным сном, который не есть сон, в твердыне Города Пирамид. Зачем? Чтобы совершить обряд поклонения Богу и познать темные тайны третьей сефиры. Как поклоняются Богу в этой сфере? Что есть Бина на устремленный издалека, снизу, из мира дольнего взгляд? Смерть, мрак, заточение. В Бине — если, конечно, мы туда доберемся — уже не будет нас, таких, какими мы привыкли себя мыслить. Мудрые говорят, что там стоит недвижный черный город, где нет времени, где не происходит Ничего и нет Никого. Это ли не ужас для смертного ума? Происходящее в Бине, пусть и формально известное нам в некой символической форме, остается совершенно непостижимым для не достигших ее. Так непостижим и недостижим Мастер, Древний Дракон, абсурдное существо, находящееся за пределами не только человеческой логики, но и добра со злом. Чтобы пробудить его, братья призывают на помощь Небесную Мать. Интересна двойственность этих образов. С одной стороны, Мастер — человек, достигший соответствующей степени посвящения, а Мать — сама Бина, олицетворение темного лика Великой Богини, принявшая этого человека как свое дитя и консорта. С другой, перейдя Бездну и став супругом Матери, Мастер до некоторой степени становится Хокмой, Мудростью Божьей, еще более далекой от людей, и теперь посредником между ним и ими выступает Мать — Понимание. Упомянутое в пьесе долгое скрипичное соло Лейлы Уоддел постановочно решено как танец. Мать заклинает Мастера; для людей она — владычица посвящений, божественная колдунья, для Мастера — смиренная жрица или даже иеродула. Она заставляет его выйти из оцепенения, ответить на мольбы людей, явиться с той стороны Бездны и принести ждущим весть понимания. Проснувшийся Мастер первоначально предстает перед нами в ипостаси Древнего Ужаса, Уничтожителя, но умиротворяется произнесением истинного имени Сатурна — сюжет, весьма распространенный в мифологиях самых разных традиций. Что же это за имя? Шаббатаи — Отдохновение. Не правда ли, странно: вы присутствуете на Ритуале Отдохновения? А тем временем Мастер, обращаясь к Матери как к «Возлюбленной Звезд», возносит ее на высший план и взывает к ипостаси Нуит, милосердной и полной любовной неги. Именно в этом суть этого образа в контексте ритуала. Небесная Мать — утешительница, напоминающая пастве о сокровенном смысле обряда, хотя иногда ее утешение означает смерть. Конечно, это смерть прежнего «я» соискателя посвящения и возрождение его в новом качестве. Но, может быть, что-то еще?

Озаренный пылающим в котле адским варевом, Мастер читает «Глаза фараона». Всерьез ли он обещает неофитам инициацию в культ владыки преисподнего огня и ласки инфернальных духов? Или это снова скрытое предупреждение: «Не готов — не влезай», проверка на способность распознавать второе дно философского смысла, видеть истинную суть за, казалось бы, знакомой и понятной маской? Невольно обращают на себя внимание синие уста Мастера, отсылающие нас к образу Шивы Нилакантхи, который выпил яд этого мира, чтобы спасти его. Мастер выпил яд Бездны и теперь говорит с нами с другой ее стороны. Слова его остаются понятными, но породившее их видение и картина мира теперь совершенно не похожи на наши, и потому задача внимающих им — не поддаться искушению и не истолковать их, исходя из привычного посюстороннего понятийного аппарата. Хотя, безусловно, прямой посыл у них тоже есть, и заключается он в следующем: «Бог, которого вы ищете, страшен для смертного ума; боитесь — поищите себе другого».

ЧАСТЬ II

Очень странен тягучий и длинный «Ilicet» («Ступайте!») Суинберна. Стихотворение предназначено для тех, кого не удалось запугать ни злыми жрецами, ни мертвым богом. Этот текст мы распределили по смыслу между Мастером Храма, Небесной Матерью, Водолеем и Козерогом, хотя по оригинальным ремаркам его читает только Мастер. Тональность его куда спокойнее и распевнее, хотя смысл все так же ужасен — на этот раз своей беспросветностью. Все наши земные дела — лишь «дурманный сон», пустые детские забавы, не имеющие ни малейшего смысла; зев могилы уравняет добро со злом, красоту с уродством, встречи с расставаньями и радость с горем. У жизни нет цели, а от нас по смерти не останется даже воспоминания — лишь горстка праха, да и тот развеется, как дым. Всему равно сужден один финал, нет ни воскресения, ни искупления… но почему же божественный квартет читает эти строки с таким наслаждением, почему так странны и светлы их улыбки? Их радует распад и бессмысленность земного бытия? Уничтожение, которое грозит нам, но не грозит им? Какой сметаны наелись эти коты? В отличие от первых двух эта третья «пугалка» уже начинает пропускать через плотный первичный текст лучи второго смысла. За завесой муки и скорби кроется обещание блаженства, пока еще недоступного пониманию посвящаемых, но несомненного. Никаких гарантий, никаких доказательств, кроме этих взглядов «оттуда» нам предоставлено не будет. Верите им? Тогда идите дальше! И еще один интересный семантический момент: уравнивая любовь с гневом, а страхи с надеждами в вечном покое и забвенье, текст еще раз возвещает окончание действия бинарных оппозиций умопостигаемого мира, переход Бездны и встречу с Высшей Триадой. И в этом смысле конец земного бытия, описанного в стихотворении, поистине сулит блаженство освобождения. Композиционно в «Ilicet» Мастер представляет Высшую Триаду сефирот, Козерог — как всегда, Гебуру, Водолей — Гедулу, а Мать спускается в Тиферет, чтобы оттуда протянуть руки к нам в Малкут, призывая подняться над профанным миром к союзу с Высшим Я.
Наконец, дело доходит до вполне правомерного вопроса, с какой целью присутствующие собрались в храме. И снова звучит ответ — для таинственного Отдохновения. Или это просто Братья умоляют Мастера расслабиться и не гневаться на них слишком сильно за то, что вызвали его из небытия? Полностью умиротворить его не удается; Мастер утверждает, что ни храм, ни паломники не готовы к принятию тайн, что где-то прячется предатель. Кто он? Вестник Козерога. Казалось бы, это мало о чем говорит, но вспомним, что ниже Гебуры и ближе к нам по левому столпу находится Ход, сефира разума, а неподалеку от нее — Тиферет. Так не Руах ли это, человеческий рассудок, прекрасный, полезный инструмент, помогающий нашему восхождению по Древу, главная задача которого, однако, состоит в том, чтобы вовремя сдать позиции, смиренно признать ограниченность своих возможностей и неспособность руководить нашими поступками и выше Бездны, куда мы, согласно концепции ритуала, вроде бы устремляемся? Именно поэтому Вестника Козерога ловят и умерщвляют как раз в точке Храма, соответствующей шестой сефире, а Козерог сообщает, что Правосудие (путь Ламед, соединяющий Гебуру и Тиферет) свершилось над предателем. И такова, с магической точки зрения, участь действительно всего, что мешает восхождению.

ЧАСТЬ III

Но и теперь Мастер сварливо отказывается продолжать обряд, аргументируя это отсутствием традиционных знамений, указывающих, что богам угодна принесенная только что жертва, и только вмешательство Небесной Матери умягчает его. Недостаточно изничтожить Руах, то есть отказаться от человеческой логики; для готовности к тайнам необходимы передача полномочий Нешаме-Пониманию и ее согласие взять под свое покровительство дальнейшее продвижение соискателей по пути постижения тайн. Условия выполнены, и послушники выражают свою радость буйным танцем под звки тамтама. Но Мастер требует тишины и прекращения веселья — Бина еще не достигнута! Да и правильная жертва еще не принесена.

Прошедшие такой путь посвящаемые уже вправе получить ответ на вопрос о том, что есть Возросшее Знание, где его найти и как туда попасть. И ответ им дают — воистину и о да. После каскада мистических имен Бины Мастер попросту сообщает, что знание это — смерть, а скиния его — могила. Что же, суть и смысл ритуала в том, что мы все когда-нибудь умрем? Или в том, что обрести Знание можно только по ту сторону, за гробом? Противосолонь по кругу отправляется погребальная процессия, где Мать как сама смерть забирает каждого третьего (что это, как не символический путь через Бездну к Высшей Триаде и необусловленному знанию?) Интересно, что последним ей попадается некто, подозрительно смахивающий на Вестника Козерога; этот паломник с охотой выражает готовность умереть — еще раз? Неужели Руах так живуч и один раз убить его недостаточно? В принципе да, особенно если принять во внимание, что последний его незримый форпост сокрыт в самой Бездне под видом Даат.
После этого Мастер раскрывает завесу — врата той самой вожделенной надмирной тайны — и сообщает, что Бога нет. Он куда-то делся из святилища, где все — и в том числе сам Мастер — надеялись его найти? Или его там не было никогда? И тайна состоит в том, что Бога просто — нет?
Нам рано отвечать на этот вопрос. Лучше давайте присоединимся к послушникам, ударяющимся при этой вести в нерассуждающие детские рыдания. Какая разница, почему и давно ли Бога нет, если встреча с ним оказывается невозможной?

ЧАСТЬ IV

Впрочем, судя по приказанию Мастера приступить к поискам, Бог все же был, но потерялся. Любопытно, что многие свои приказания Мастер отдает Брату Водолею, а тот переадресовывает их Брату Козерогу. Объяснение просто: Хесед — старшая сефира по отношению к Гебуре; кроме того, Хесед пребывает в блаженном юпитерианском умиротворении, а Гебура жаждет марсианского действия.
Козерог не находит в святилище «ничего, кроме пригоршни праха, — ни единой живой души». Возникает сразу два вопроса. Правду ли сказал Брат Козерог, учитывая, что поиски проходили в закрытом святилище, и чт'o он в действительности там нашел, нам категорически неизвестно? И подтверждает или опровергает находка исходную посылку, что Бога в храме нет?
Что есть пригоршня праха? Та самая пирамида, из которых состоит Город Пирамид, то есть один из Мастеров Храма, душа, лишившаяся личности и обретшая Понимание. Бог у себя дома. Бина достигнута, обряд состоялся.
Но наш Мастер заявил, что продолжать ритуал невозможно, значит, он еще не закончен. Нас намеренно дезинформируют?
Ответ прост: да. Новый вопрос: зачем?
Посещавшие в 90-е и 2000-е годы московский театр «Сфера» (забавно, что так же называлась возглавлявшаяся Флоренс Фарр группа внутри Ордена Золотой Зари, которая занималась продвинутыми оккультными исследованиями) помнят спектакль по пьесе Хиггинса и Карьера «Гарольд и Мод»; он шел вплоть до кончины замечательной актрисы Риммы Быковой, исполнявшей в нем главную роль. Стихотворение Поля Верлена «Чувствительная беседа» звучало в нем два раза по ходу сюжета и третий — на бис, уже после финала и смерти Мод. Оно о памяти, о боли расставания и невозможности новой встречи. Оно о том, как двое не могут найти общий язык, потому что один лелеет воспоминания, а другой их уже отпустил. Зачем Кроули вставил это маленькое лирическое отступление в свой ритуал?
Вперед выходит Мастер Храма, и вдруг мы видим вместо сурового божественного существа человека — зрелую женщину в черном платье, похожую на персонажа Пятерки Чаш в колоде Таро Уэйта-Смит. Она разговаривает с кем-то незримым, и речи ее так страстны, что становится ясно: это любовь всей жизни, ныне, увы, покинувшая ее. Скорбь разлуки столь сильна в ее сердце, что заставляет вновь и вновь вспоминать то блаженство, которое они делили когда-то при жизни. Но вот мы видим скользящую мимо тень — это ее возлюбленный? Или… она сама много лет назад?
Известно, что по достижении степени Мастера Храма часть сущности адепта остается в Бине и пребывает в безмолвном знании в Городе Пирамид, но другая ее часть возвращается в миры ниже Бездны, в одну из сефирот Руаха, чтобы продолжить земное бытие и сохранить посвященному возможность действовать в проявленной реальности и нести туда весть из надмирья. Перед нами действительно разговор того человека, которым Мастер когда-то был, с тем, которым он стал. И именно этот второй с нежным безразличием отвечает на его мучительные вопрошания:

«— Ты помнишь наши прежние свиданья?
— Помилуйте, к чему воспоминанья?
—Тебе я снюсь? Трепещешь ты в ответ,
Когда мое раздастся имя?
— Нет… нет».

Ему больше нет нужды ни в личной истории, ни в меморабилиях — все это сброшено, как старая одежда, как прежняя, непросветленная жизнь.
Как это часто бывает, любовная метафора здесь служит для отображения отношений человека с самим собой или с Богом. Обретший вечную юность и жизнь истинную Мастер говорит со своим прошлым… Или действительно всего лишь женщина вспоминает утраченную любовь? Их слышал только мрак… И то едва ли.
Следует самая, возможно, мощная сцена ритуала — Сад Прозерпины. В оригинальной трактовке его опять читает Мастер Храма. С постановочной точки зрения это уже явный перебор, и только личная харизма и артистический талант Кроули могли оправдать такие злоупотребления зрительским вниманием. Эту сцену мы представили как кавалькаду Темной Матери.
Прозерпина-Бабалон с Граалем в руках едет, подобно Кибеле, на колеснице, запряженной львами, по дорогам ночи. Жрицы поют мрачный, но завораживающий гимн, осыпая ее лепестками призрачных цветов. Кровью святых причащает богиня все живое и, отведав ее, никто более не остается прежним: львы превращаются в мужчин, женщины — наоборот, в львиц, а полубоги — в богов. Приняв причастие, Братья Водолей и Козерог вместе с Матерью возвещают тайну степени Мастера Храма — знаки N.O.X.: Водолей как представитель мужского столпа — Puer и Vir, Козерог как представитель женского — Puella и Mulier, а Небесная Мать, как ей и положено по чину, — Mater Triumfans.
В принципе, этот текст, как и «Чувствительная беседа», — еще одна «пугалка». Безрадостное царство бледной дочери Цереры, где «тишь не нарушают ни вопль, ни зов, ни стон» — еще одна картинка бескрайних пустошей Аида, где души пьют забвение из тяжких волн Леты. Но вспомним мифологию: Лета давала забвение, но в некой таинственной роще был сокрыт источник Прозерпины-Персефоны, вода которого, напротив, просветляла память, даровала понимание цепи перерождений и… осознание Истинной Воли, сказали бы мы? Причастие Великой Матери — и есть Понимание, которое спускается путем Колесницы-Хет по правому столпу Древа Жизни через Бездну в мир дольний.
Мастер и Небесная Мать удаляются за завесу свершить свой труд. Что за труд? Великий Ритуал Мужчины и Женщины? О, да. Но прежде…
Завеса раскрывается, и мы видим Мастера стоящего на алтаре, — традиционно эту позицию занимает предназначенная к закланию жертва. Он впервые обращается с речью напрямую к паломникам и пастве, срывая последние покровы с той тайны, к которой мы так долго шли и которая так нас обескуражила. Бога действительно нет; он искал его везде — и не нашел. Нет той живой, разумной силы, что, согласно староэонной религиозной парадигме, обрекла человека страдать, искупать, претерпевать, трансформироваться единственно лишь через гибель и пытку, умерщвлять различные части себя, чтобы очиститься и родиться вновь в надежде, что новый «я» будет лучше, удачнее, успешнее старого, что можно вымарать неудачные вирши и сделать вид, будто их вовсе и не было. Этот текст — а с ним и весь ритуал — можно воспринимать буквально, по первому, лежащему на поверхности смыслу: если родился — умрешь, а все, что между лоном и могилой, — краткий миг, за который все равно ничего не успеть, не построить композицию, не сыграть партию, не оставить свой след в ноосфере, не стать ничем, кроме комка плоти. А раз жизнь так бессмысленна (и единственна), не проще ли «покончить все единым махом» — теперь, когда нас некому наказывать и некому судить? Но можно услышать в нем весть о свободе. Но тссс! ни слова боле.
А тем временем адский цирк набирает обороты. Мать несется по вселенной в вальсе, пробуждая обреченные души-зомби, и встают они из первобытной грязи деревьями вечности, и составляют пары, и кружатся на Балу Ста Королей, и вдруг на мгновение обретают искру памяти и успевают узнать в партнере того, с кем танцевали на иных балах, в иных мирах — или просто самого себя? — и заключить его в отчаянные объятия, чтобы сей же час провалиться снова в небытие и, повинуясь воле Богини, собраться клином в черную стаю и полететь на охоту за другими душами, от которой нас, сидящих в зале, больше некому защитить. «Закон природы правит человеком», и нет в нем ни любви, ни ненависти, а одна только целесообразность и пищевая пирамида: угадай, на какой ее ступени — ты?
Но пока летят птицы погибели, у нас есть несколько секунд, чтобы вдуматься в этот последний текст ритуала. Бога, защитника, судии — нет; есть безжалостная природа, которая, конечно, хочет нас склевать. А теперь давайте выбросим старые страхи — ведь зачем-то же мы шли этим темным путем, чему-то учились, неужели все вотще? — разуем глаза и заглянем в безумные очи Мастера. Мы уже предчувствуем, чт'o сейчас случится. Неужели он вел нас именно к этому — к самоубийству от безнадежности и бессмысленности? Неужели то, о чем так долго говорили противники западного герметизма, — действительно правда, и все эти степени и посвящения ни к чему не ведут, а в святая святых — только мрак, запустение и старая паутина?
Разметав души, как сухие листья осенним вихрем, Небесная Мать бросается за завесу — видимо, свершать тот самый труд. Вестник Козерога пляшет неистовый танец: разум сдался, признал свою неспособность разрешить заданные ему загадки, регрессировал в инстинктивность, громом бубна распахивая двери самых глубоких подвалов души, и, наконец, пал замертво — а вкруг него несутся в сорвавшейся уже со всех цепей вакханалии паломники, мисты, соискатели каких-то там инициаций, в корчах распадаясь на атомы. Вот он, истинный переход через Бездну — нам больше нечего терять.
Распахивается занавес: Мастер лежит мертвый, и птицей-Исидой слетает к телу Осириса Мать. Что произошло в храме? Покончил ли он с собой, или это она убила его? Или он просто спит? Сколько можно вопросов?! Хотя — на них уже некому отвечать. Рассудок уничтожен, и это Нешама, божественная интуиция, святым духом слетает в нашу бренную оболочку. Остановите мысли, смотрите — понимайте!
Даровав Мастеру последний поцелуй, Небесная Мать с улыбкой смотрит на нас, прижимая палец к устам в знаке молчания.
А Смерть, встречавшая нас в дверях, указывает мечом на выход. Ilicet, missa est. Все свободны – пока.

Posted by Анна Блейз on 15 ноя 2017, 14:53