Были мы – помни об этом
В будущем, верно, лихом!
Я – твоим первым поэтом,
Ты – моим лучшим стихом.
М. Цветаева

Ариадна Эфрон, старшая дочь Марины Цветаевой, та самая Аля, дочь-подруга, о которой в одном из своих писем великая поэтесса написала: “Аля – это дитя моего духа”

­
А.С. Эфрон

Общеизвестно, сколь трагична была судьба Марины Ивановны Цветаевой. В одном ей, можно сказать, крупно повезло - в том, что у нее была такая дочь. В том, что жизнь ее продолжилась не только в литературном наследии, но и в реальной жизни и судьбе - в личности Ариадны Сергеевны. Страсти, выпавшие на долю дочери Цветаевой, тоже немалы: застенки тюрем, мордовские лагеря, туруханская ссылка, существование на свободе на грани нищеты, личное одиночество... Одареннейшая женщина, она хоть и отдавала почти все силы наследию Марины Ивановны, однако отнюдь не затерялась в ее тени. Воспоминания А. Эфрон о матери великолепны и бесценны. А в эпистолярном творчестве она была просто виртуозна, недаром такой мастер в этом жанре, как Б.Л. Пастернак, восторгался ее письмами именно как художественными текстами. Ее знание европейских языков, по словам непревзойденной советской переводчицы Риты Яковлевны Райт-Ковалевой, было совершенным. Она оставила множество переводов из английской, немецкой, французской, итальянской, испанской драматургии и поэзии. Часть из них стала классической, хрестоматийной. Кроме того, еще живя в Париже, совсем юной девушкой она окончила художественные курсы при Лувре и сразу была замечена и отмечена такими мастерами, как Добужинский, Билибин, Шухаев, Наталья Гончарова. Ее выставка в Париже имела настоящий успех. Недаром по возвращению в СССР (а вернулась Ариадна Сергеевна в марте 1937 г., то есть на два года раньше Цветаевой) она сразу же была принята на работу в престижный Жургаз (журнально-газетное объединение) в качестве художника, однако легко проявила себя и как талантливый журналист. Во всяком случае, отзывы о ней именитого Михаила Кольцова, с которым она тогда работала, весьма лестны. Именно она, Ариадна Эфрон, едва вернувшись в 1955 году из Туруханска в Москву, с первого же дня занялась собиранием практически по крупицам творчества Марины Ивановны. И первые три книги Цветаевой, увидевшие свет после сорокалетнего перерыва, в начале 60-х годов - едва ли не полностью ее заслуга. Стоит ли говорить о многочисленных и каждый раз буквально пробиваемых через железобетонную цензуру публикациях стихов и прозы великого поэта в журналах и альманахах?..

­
А.С. Эфрон

Ариадна Сергеевна Эфрон родилась 5/18 сентября 1912 г. в Москве. Ее родителями были Сергей Яковлевич Эфрон, литературный работник, искусствовед и поэт Марина Ивановна Цветаева.


Марина Цветаева и Сергей Эфрон

В 1921 г. выехала с родителями за границу. С 1921 по 1924 г. жила в Чехословакии, с 1924 по 1937 г. — во Франции, где окончила в Париже училище прикладного искусства Art Publicite (оформление книги, гравюра, литография) и училище при Луврском музее Ecole du Louvre — история изобразительных искусств. Работать начала с 18 лет; сотрудничала во французских журналах "Россия сегодня" ("Russie d`Aujourd`hui"), "Франция— СССР" ("France — URSS"), "Пур-Ву" ("Pour-Vous"), а также в журнале на русском языке "Наш Союз", издававшемся в Париже советским полпредством (статьи, очерки, переводы, иллюстрации).

­
Ариадна с сестрой

В те годы переводила на французский Маяковского, Безыменского и других советских поэтов. В СССР вернулась в марте 1937 г., работала в редакции журнала "Ревю де Моску" (на французском языке), издававшегося Жургазобъединением; писала статьи, очерки, репортажи; делала иллюстрации, переводила. Муж и дочь Ариадна приехали в Москву двумя годами раньше, теперь вся семья была в сборе. Не надолго чуть больше двух месяцев подарила им судьба до катастрофы. Приближение ее Цветаева предчувствовала, недаром ее называли "колдуньей": еще, когда очутилась на пароходе, увозившем ее в Россию, сказала: "Теперь я погибла..." И первая весть на родной земле обухом: сестра Анастасия в концлагере. А в августе начались события, о которых Цветаева скажет: «27-го в ночь отъезд Али. Аля веселая, держится браво. Отшучивается... Уходит, не прощаясь! Я что же ты, Аля, так ни с кем не простившись? Она, в слезах, через плечо отмахивается! Комендант (старик, с добротой) Так лучше. Долгие проводы лишние слезы...» ( Кудрова И. «Гибель Марины Цветаевой». М. 1995 с. 37) Уже рассвело, когда черная "эмка" увозила ее, она оглянулась и увидела сквозь слезы: крыльцо и тесно сбившихся на нем родных, растерянных, бледных, машут руками. Не могла и подумать, что прощается навсегда...

­
Маленькая Ариадна

Двадцатисемилетняя журналистка и художница, восторженная сторонница советской власти, приехавшая из Парижа, чтобы вместе со своим народом строить социализм, была объявлена французской шпионкой. Показания на нее дал ее давний знакомый, журналист Павел Толстой, арестованный чуть раньше: "Я был связан по шпионской работе с Эфрон Ариадной Сергеевной, сотрудницей журнала "Ревю де Моску"... (Фейнберг И.М. «Дело Сергея Эфрона» «Столица» 1992 с. 46) " Первый, пробный, допрос, проведенный старшим следователем лейтенантом Н. М. Кузьминовым, не дал ничего. Все обвинения Ариадна отвергла. Неделю ее не трогали, а потом взяли в оборот. О том, что происходило с ней на Лубянке, сама Ариадна скажет только через пятнадцать с лишним лет, в своих заявлениях властям (они тоже сохранились в деле): "Когда я была арестована, следствие потребовало от меня: 1) признания, что я являюсь агентом французской разведки, 2) признания, что моему отцу об этом известно, 3) признания в том, что мне известно со слов отца о его принадлежности к французской разведке, причем избивать меня начали с первого же допроса. Допросы велись круглосуточно, конвейером, спать не давали, держали в карцере босиком, раздетую, избивали резиновыми "дамскими вопросниками", угрожали расстрелом и т. д." (Фейнберг И.М. «Дело Сергея Эфрона» «Столица» 1992 с. 48). В другом заявлении она добавляет: не только угрожали, но и проводили инсценировки расстрела. На все просьбы предъявить хоть какие-нибудь доказательства ее вины, дать очную ставку со свидетелями преступления следовала брань. Если сам нарком, товарищ Берия, интересуется твоим делом, и подписал постановление на арест, никакой надежды для тебя нет, выход один: признать себя виновной.

­
Марина Цветаева с сестрой

Потом, измученную, снова привели к следователям, дали бумагу и приказали: не хочешь говорить пиши! И она пишет, подробно, чистосердечно рассказывает о себе, с самого детства, о матери, об отце, об их тяжелой, нищенской жизни в эмиграции: "...С 1925 по 1929 г. мать продолжала сотрудничать в эмигрантских изданиях и более или менее регулярно зарабатывала литературным трудом. Однако с 1929 года ее положение начало становиться все более трудным. За все свое пребывание за границей она не примкнула ни к одной политической группировке и вообще не принимала участия в политической жизни эмиграции. В последний приезд Владимира Маяковского в Париж она, по просьбе редколлегии "Евразии", выступила в этой газете с приветствием Маяковскому. Это ее выступление вызвало возмущение в эмигрантских кругах, и печатать ее стали неохотно... После закрытия "Евразии" нам некоторое время жилось материально очень трудно. Отец время от времени получал случайную работу (был одно время статистом в кино), мать зарабатывала тоже нерегулярно, я прирабатывала на дому вязанием..1." Но не для того следователи дали в руки Ариадны перо, чтобы она делилась с ними своими переживаниями. Им было нужно совсем другое. И вот в ее показаниях появляются туманные, сбивчивые, явно надуманные места: "Во время этой беседы, которая продолжалась довольно долго, отец мне сказал, что его положение тяжело и безвыходно тем, что в СССР он лично никогда вернуться не сможет. На мой вопрос, загладил ли он свои прежние проступки против Советской власти всей своей работой на Советский Союз, он мне ответил, что своих проступков он загладить не может, что он запутался так, что выбраться ему невозможно, и что в своих действиях он не волен, что именно поэтому он отказывал мне неоднократно в моей просьбе принять участие в его работе на Советский Союз. Когда я попросила его уточнить, он сказал мне, что вынужден работать не только на СССР, что принужден он к этому силой и что выйти из этого положения он не может, что он находится в крепких руках. На кого он работает, помимо СССР, он мне не сообщил. Это известие меня очень поразило, так как я всегда считала, что отец работает только на Советский Союз. Тогда отец сказал мне, что для меня есть только один путь, единственно правильный, а именно вернуться в Советский Союз, начать там новую жизнь, забыть о том, что у меня было, работать только по специальности, серьезно, не разбрасываясь. Что я должна забыть о происшедшем сегодня разговоре и никогда, никому, ни при каких обстоятельствах не говорить об этом. Я спросила его, не подвергнусь ли я опасности, если вернусь в СССР. Но он мне сказал, что нет, что он известен как советский работник... и что бояться мне нечего, что единственное... чего он хочет для меня, это счастья и покоя..." При этом разговоре отец пообещал достать Ариадне советский паспорт и посоветовал вступить в Союз возвращения на Родину, что она вскоре и сделала. Далее Ариадна сообщает о том, что она почти не представляла себе, в чем состоит секретная работа ее отца, однако "впоследствии обнаружилось, что часть людей, связанных с отцом, в свою очередь, связана с иностранными разведками, я решила, что и у отца то же самое и что "так надо"... Однажды мне удалось обнаружить, что велась слежка за сыном Троцкого Седовым, и уже незадолго до моего отъезда в СССР о том, что посылаются люди в Испанию. Это последнее дело, ввиду его большого масштаба, очевидно, было трудно конспирировать соответствующим образом...". ( Фейнберг И.М. «Дело Сергея Эфрона» «Столица» 1992 с. 79)

­
А. С. Эфрон, С. Я. Эфрон, А. В. Чернова-Сосинская - дочь Виктора Михайловича Чернова (1873 - 1952 ),
основателя и одного из лидеров партии эсеров, ее главного теоретика, Председателя Всероссийского Учредительного собрания в январе 1918 г.

Отец выполнил обещание: Ариадна получила советский паспорт и в 1937 году смогла вернуться на родину. Перед отъездом отец сказал ей, что он мечтает отправить вслед за ней и ее младшего брата, если удастся договориться об этом с мамой, но что они сами он и Марина наверное останутся в Париже. Не прошло и года, как вдруг Сергей Эфрон с группой его товарищей по секретной работе появился в Москве. Свой приезд он объяснил дочери провалом одного очень крупного дела, в результате которого они должны были бежать, а ряд лиц был задержан французской полицией. "Крупное дело" это так называемое дело Рейсса, убийство советского разведчика Игнатия Рейсса (Порецкого), перебежавшего на Запад и заявившего открыто в печати о своем разрыве со сталинским режимом. Именно из-за провала агентуры после этого убийства Эфрону и пришлось спешно покинуть Францию.

­
 Марина и Аля.

Несмотря на весь "комплекс мер", пытки физические и моральные, следствие не получило от Ариадны никаких конкретных показаний о ее антисоветской деятельности. Шпионаж же ее отца, конечно, налицо но какой! — в пользу Советского Союза! Смутные фразы о работе "на других" еще не доказательство. 27 сентября разъяренный Кузьминов и его подручный, младший лейтенант А. И. Иванов, тащат Ариадну на решающий допрос. Сколько он продолжался, в протоколе не указано. Что на самом деле говорила своим палачам измученная Ариадна, мы тоже никогда не узнаем перед нами только состряпанная следователями бумага, под которой ее вынудили подписаться. Ясно, что черновиком для протокола послужили ее собственноручные показания, "творчески" переработанные и дополненные тенденциозными формулировками и обвинениями."Я признаю себя виновной в том, что с декабря месяца 1936 г. являюсь агентом французской разведки, от которой имела задание вести в СССР шпионскую работу...» (Фейнберг И.М. «Дело Сергея Эфрона» «Столица» 1992 с. 84) Наконец-то! Признание было вырвано, следователи могли торжествовать: на полях протокола против этой ключевой фразы стоят ликующие восклицательные знаки. И дальше следствие уже покатилось в заданном направлении. Одна ложь потянула за собой другие. Сломленная пытками девушка больше не сопротивлялась подписывала все, что от нее требовали. Ведь мало признать себя виновной, надо еще доказать это. Тут опять пошли в ход ее собственноручные показания. В них Ариадна вспоминала о своем сотрудничестве в парижском журнале "Франция-СССР", дружбе с его редактором Полем Мерлем, который предложил ей перед отъездом в Советский Союз стать собственным корреспондентом журнала. Этот Поль Мерль должен был сразу показаться Лубянке лицом подозрительным.

— А вы не боитесь ехать? — спросил он Ариадну в последнюю встречу.

— Чего мне бояться?

— Ну вы же знаете о тех судебных процессах, которые происходят в Москве. Можно себе представить, с каким недоверием встретят там человека, прибывшего из-за границы. Я боюсь, вам там трудно будет устроиться... Кстати о процессах: отчего это все обвиняемые признались — вот что я не могу понять. Люди идейные, борцы, вдруг не только подтверждают свои преступления в суде, но и раскаиваются. Я не понимаю, что с ними всеми сделали на следствии. Если бы их били и мучили, то велики были бы шансы на то, что они разоблачили бы это во время суда. У нас говорят, что их загипнотизировали, но это уж слишком глупо звучит. Неужели следствие велось таким образом, что обвиняемые искренне признались в своих преступлениях против Советской власти?..(Фейнберг И.М. «Дело Сергея Эфрона» «Столица» 1992 с. 89)

Истинную подоплеку истории сотрудничества с парижским редактором Ариадна раскрыла много лет спустя в заявлении Генеральному прокурору оно подшито в той же папке следственного дела и, по существу, перечеркивает всю обвинительную его часть:

"Под давлением следствия я была вынуждена оговорить себя и признать себя виновной в шпионской связи с французским журналистом Полем Мерлем... Несмотря на то что мои показания являлись сплошным вымыслом, они удовлетворили следственные органы, что явилось лишним доказательством того, что органы не располагали никакими компрометирующими меня материалами. На самом же деле знакомство мое с этим журналом сводилось к следующему. Незадолго перед своим отъездом в СССР я получила от тов. Ларина, секретаря Союза возвращения на Родину (организация эта являлась одним из замаскированных опорных пунктов нашей контрразведки в Париже и финансировалась нами), предложение сделать несколько переводов и очерков по материалам советской прессы на темы литературы и искусства в журнале "Франция-СССР", и Ларин познакомил меня с редактором этого журнала Полем Мерлем. Указанную выше работу я выполнила, и она была напечатана в журнале. Поль Мерль, узнав от меня о моем скором отъезде в СССР, предложил мне быть корреспондентом этого журнала в Советском Союзе. Свое согласие я дала лишь после того, как Поль Мерль, обратившийся по этому вопросу в советское посольство в Париже, получил официальное разрешение от тогдашнего полпреда (кажется, это был тов. Майский)... Являясь членом семьи работника советской разведки, я постоянно поддерживала связь с органами НКВД через работника этих органов Степанову Зинаиду Семеновну. Я немедленно, тотчас же по приезде в Москву, поставила ее в известность о своей связи с журналом "Франция-СССР" и просила проинструктировать меня о дальнейших взаимоотношениях с ним. Она согласовала этот вопрос и сообщила, что руководство не рекомендует мне работать в журнале "Франция-СССР" и поддерживать связь с его сотрудниками, ввиду того что органы не располагают о них достаточными данными и не находят возможности в данное время заняться их проверкой. Таким образом, я, не отправив во Францию ни одной корреспонденции, связь эту по указанию органов порвала еще в начале 1937 г. и с тех пор ничего не знаю ни об этом журнале, ни о его сотрудниках. Я упоминаю здесь о деле отца, потому что думаю, что именно оно являлось причиной и объяснением моего дела. Я была арестована без малейших серьезных данных, с тем чтобы, признав свою вину, скомпрометировать отца, с тем чтобы, дав против него под давлением следствия ложные данные, помочь Берии уничтожить целую группу советской разведки. Это также является доказательством того, что следственные органы не располагали фактическими материалами против моего отца, иначе они не нуждались бы в ложных показаниях..." (Фейнберг И.М. «Дело Сергея Эфрона» «Столица» 1992 с. 65)

Наверняка Ариадна Сергеевна находясь в тюрьме, не раз вспоминала свой разговор с И.А. Буниным перед отъездом на родину:

— Ну куда ты, дура, едешь? Ну зачем? Ах, Россия... Куда тебя несет?.. Тебя посадят...

— Меня? За что?

— А вот увидишь. Найдут за что. Косу остригут. Будешь ходить босиком и набьешь верблюжьи пятки!..

— Я?! Верблюжьи?!

А на прощанье:

— Христос с тобой, и перекрестил. Если бы мне столько лет, сколько тебе, пешком бы пошел в Россию, не то что поехал бы, и пропади оно все пропадом!..(Фейнберг И.М. «Дело Сергея Эфрона» «Столица» 1992 с. 53)

Как это все было странно слышать там, в нестерпимо жаркий июльский день, на Cte d'Azur. Арест? Стриженая голова? Верблюжьи пятки? Она смеялась над чудачеством старика. Теперь сбывалось... Суда Ариадна так и не дождалась. Особое совещание при НКВД 2 июля 1940 года без нее, заочно решило: "заключить в исправительно-трудовые лагерь сроком на восемь лет". Из Бутырской тюрьмы ее взяли на этап и забросили далеко на Север, в один из концлагерей, затерянных на снежных просторах республики Коми. Вся ее судьба будет смята и безнадежно изуродована. Много лет спустя она скажет о себе: "Я прожила не свою жизнь..."


­
Ариадна в ссылке

Вернувшись в Москву, подготовила к печати первое посмертное издание произведений своей матери. Работала над стихотворными переводами. Мать, Марина Ивановна Цветаева, вернувшаяся в 1939 году в СССР вместе с сыном Георгием, погибла 31 августа 1941 г. в г. Елабуге на Каме, где находилась в эвакуации. Брат Г. С. Эфрон погиб на фронте в 1943 г. Отец, Сергей Яковлевич Эфрон, был расстрелян в августе 1941 г. по приговору Военного трибунала. Реабилитирован посмертно за отсутствием состава преступления.


­
Ариадна Эфрон после освобождения с Анастасией Цветаевой

После первого ареста и освобождения А.Эфрон жила в Рязани.

В письме Борису Пастернаку от 26 августа 1948 года Ариадна размышляет о том, что делать дальше: “Ехать? Куда?”. Высказывает предположение – может быть, “в Вологду, к Асе”. Но там тоже будет нелегко: “Ася вся – нервами наружу”. (Кудрова И. «Гибель Марины Цветаевой». М. 1995 с. 97)

Это состояние Анастасии Ивановны было вполне объяснимо: всего год прошел после десятилетнего ада тюрем и лагерей. И впереди, как и у Ариадны, была неизвестность...

Но мечтам Ариадны не суждено было сбыться. После первого ареста она вышла на свободу 27 августа 1947 года, а 22 февраля 1949 года была вновь арестована... Начались аресты тех, кто ранее был репрессирован. В 1949 году арестовали и А.И.Цветаеву. Ариадну Эфрон сослали в Красноярский край.

В Туруханске она работала уборщицей в школе, мыла полы, белила стены, таскала воду из Енисея, ездила косить траву и собирать картошку. Потом ее взяли художником в клуб...

Переписка с Борисом Пастернаком была отдушиной, спасением в этой жизни. Письмо от 26 августа 1949 года, после второго ареста. Иносказательно, с горьким юмором, Ариадна пишет о нем так: “Завербовали меня сюда очень быстро (нужны люди со специальным образованием и большим стажем, вроде нас с Асей), а ехала я до места назначения около четырех месяцев самым томительным образом...” (Кудрова И. «Гибель Марины Цветаевой». М. 1995 с.76)

В марте 1955 года Ариадна Сергеевна была полностью реабилитирована “за отсутствием состава преступления”. После 16-ти лет тюрем и ссылок она вернулась в Москву.

И будучи в Туруханске, и вернувшись в Москву, Ариадна Сергеевна не раз писала Пастернаку о бедственном положении тетушки: “...получила письмо от Аси, что ей некуда ехать, нет средств к существованию, т.к. комендатура, поскольку отпала ссылка, лишила ее инвалидного пособия”. ( Кудрова И. «Гибель Марины Цветаевой». М. 1995 с.54) Сложилось мнение, что письма и дневники М.Цветаевой были закрыты дочерью до конца 20-го века по причине каких-то слишком личных, интимных высказываний поэта. Но любой, ознакомившись теперь с опубликованными материалами, поймет, что это совсем не так (см. – Марина Цветаева. Неизданное. Записные книжки. М.: “Эллис Лак”, 2000).

Думаю, что главной причиной для закрытия архива матери стали для Ариадны Сергеевны ее антисоветские высказывания. Будь доступны эти материалы для исследователей в те годы, на издании книг Марины Цветаевой можно было бы поставить крест. Примеров – множество. Запись из дневников – об Але. Когда ей было семь лет, она рассказывает матери про кошку: “Марина, какие у нее сейчас глаза были страшные, – страшней, чем у большевиков!” Аля ест суп. “Ну, Марина, последний кусок картошки, – сейчас Россия будет спасена!” Картошка и вообще все, что плавало в супе, для нее было – большевики. На двухлетие революции М.Цветаева написала такое стихотворение:

Двухлетие! – И снова их знамена
Кровавые, кромешные – и снова
Человеколюбивого закона
Знак: черный хлеб стодесятирублевый...

Или такая запись из дневников: “Сегодня, проходя по Поварской... – бессознательно – как крещусь на церковь – плюю на флаг, который задел меня по лицу...”

Судьба Ариадны Сергеевны могла бы показаться совсем обычной для нашей многострадальной страны. Репрессированы были сотни тысяч граждан СССР, многие из них не смогли вернуться домой и порой даже самые близкие родные не знают, где находится их могила. В этом судьба Эфрон не исключение. Особое внимание, конечно же, представляют ее родители и талант Марины Ивановны и ее дочери. Но через все перенесенное Ариадной можно изучать историю. Ее судьба – повторение тысяч других. Ее испытания прошли сотни. И не так уж было важно в то время, кто твои родители…


­
Надгробие на могиле А.С. Эфрон



Использованные материалы:

2. Кудрова И. «Гибель Марины Цветаевой». М. 1995
3. «Красноярье: пять веков истории». Красноярск «Платина» 2006
4. К. Попов «Виновным себя не признал». К., «Амальгама» 2001
5. Фейнберг И.М. «Дело Сергея Эфрона» «Столица» 1992
6. Книга памяти жертв политических репрессий Красноярского края. Книга 1. К. «Издательские проекты», 2004.

автор М. Тварадзе.