В садах Ливадийских поет соловей:
"Чудесное лето! Последнее лето!.."
Читает Княжна "О терпенье скорбей"
И смотрит на море зеленого цвета.

Над яхтою царской кружит альбатрос,
Снижаясь над палубой, залитой светом.
Все в белом — и мичман, и русский матрос...
И смотрит на море зеленого цвета

Татьяна, одна из Великих Княжон, —
Изящна фигурка в батистовом платье!
И жизнь так прекрасна, и факел зажжен
Души, что не мыслит еще о Распятье.

Какая расплата?.. За что?.. Почему?..
Нет, лучшая песня всей жизни не спета!
Но кровь на штыках в благодатном Крыму!..
Но трупы в волнах бирюзового цвета

Привиделись будто!.. О, нет, соловей,
Пропой еще фразу — она музыкальна!
Читает Княжна "О терпенье скорбей"
И смотрит на море светло и печально.

Людмила СКАТОВА

Она молода и прекрасна была
И чистой мадонной осталась,
Как зеркало речки спокойной, светла.
Как сердце мое разрывалось!...

Она беззаботна, как синяя даль,
Как лебедь уснувший, казалась;
Кто знает, быть может, была и печаль...
Как сердце мое разрывалось!...

Когда же мне пела она про любовь,
То песня в душе отзывалась,
Но страсти не ведала пылкая кровь...
Как сердце мое разрывалось!...

Александр Блок.

Опять, забыв о белых стужах,
Под клики первых журавлей,
Апрель проснулся в светлых лужах,
На лоне тающих полей.

Кудрявый мальчик — смел и розов.
Ему в раскрытую ладонь
Сон, под корою злых морозов,
Влил обжигающий огонь.

И, встав от сна и пламенея,
Он побежал туда, в поля,
Где, вся дымясь и тихо млея,
Так заждалась его земля.

Наталья Крандиевская - Толстая.

Нам трубят - гусары в дело 
Быстро на конь, сабли вон, 
Станем дружно, станем смело 
За Царя, за свой закон! 

Мы гусары не из фольги, 
Всяк из нас литой булат, 
Бережем мы имя Ольги, 
Белый ментик и Штандарт! 

В поле брани, в поле чести 
Имя Ольги - нам закон, 
Мы влетим, гусары в дело, 
И исчезнет враг, как сон. 

Если ж ментик наш кровавым 
Зарумянится пятном, 
То с двойною, братцы, славой 
Щеголять мы будем в нём! 

И других не будет пятен 
На почетной белизне, 
Ментик наш и чист и знатен, 
Как и в мире, так в войне! 

Кто посмотрит на полк славный, 
На гусаров удалых, 
Сразу скажет: «Ментик белый... 
Он дрался за четверых!»

Принцесса из древней пленительной сказки
С  красивым, исконно славянским, лицом.
Виола, фиалка, Анютины глазки -
Как схожа она с ароматным цветком.

Атласное, бледно-лиловое платье,
Жемчужная нитка, сережки в ушах,
Изящный браслет  на точеном запястье,
Тесьма золотая,  как нимб,  в  волосах.
 
Но смотрит княжна как-то грустно и строго.
Что видит она в этот час пред собой?
В  роскошном убранстве царевы чертоги?
А может Ипатьевский дом роковой?

О ней говорили,  счастливая будет.
Но как же  жестоко ошиблась  молва!
Свинцовая пуля вонзилась под грудью,
Когда было Ольге всего двадцать два.

Татьяна Буланчикова.

В мир, что так пленителен и звонок, 
В свете дня спокойна и нежна, 
Смотрит с фото царственный ребёнок, 
Барышня, Великая княжна. 

Этот миг уже не повторится, 
Беспощадна времени коса. 
Если бы ей стать Императрицей, 
Ведь порой бывают чудеса! 

Странная фантазия... Но только, 
Хоть в разгаре век уже иной, 
Мне порой мечтается, чтоб Ольга 
Правила великою страной. 

Мы бы всё преодолели с нею, 
Злобный шум в сознании круша. 
Твёрдости и хитрости важнее – 
Сердце, ум и русская душа. 

Дмитрий Кузнецов.

"Здесь будет город Петербург", -
Так говорил новатор.
Шел впереди дрожащих слуг
Российский император.

Под шум волны, под свист ветров
Шагал он величаво.
И от великих дел и слов
Сильней гремела слава.

Темна угрюмая Нева,
И небо, словно сито.
И от холодного дождя
Совсем промокла свита.

Озябший паж, еще юнец,
Хихикнет: "Вон корова!"
Да, что корова, здесь дворец
Весь засверкает скоро.

Пройдут года, окрепнет град,
И вот уж в новом веке
Спешит под липы в Летний сад
Аристократ Онегин.

Жара, и не спасает тень,
Кустов пожухли кроны.
Терзают мысли целый день
Студента Родиона.

А вот молоденький матрос
Целуется с девицей.
Он круглолиц, щекаст и прост,
Живет себе в столице.

Все этот город повидал,
Он шел державным шагом.
Он воевал, он жил, мечтал
Под ярко-красным флагом.

"Здесь будет город Петербург", -
Так говорил новатор.
Шел впереди дрожащих слуг
Российский император.

Стоит теперь он на скале,
На каменном уступе.
Любимый город на Неве -
Красив и неприступен!
 

Ю. Бокарева.

Ты росла настоящей принцессой,
В Царском доме гордились тобой;
Ты всех девушек славной России
Затмевала своей красотой!

С тонким станом, большими глазами,
Обаятельным нежным лицом,
Наделённая сильною волей,
Ты любила беседы с отцом.

Обладая невиданным даром
Всё всегда и везде успевать,
Ты заботой родных окружала,
И стремилась с душой помогать.

Медсестрой в лазарете трудилась,
И хозяйкою в доме была;
Сёстры звали тебя «гувернанткой»,
Но на них не держала ты зла.

Одержав над уныньем победу,
Ты была даже шефом полка!
Что тут скажешь, характер-железо,
Но судьба у тебя нелегка.

Твои серо-зеленые очи
И задумчивый сдержанный взгляд,
На оставшихся фото на память
Сквозь историю нежно глядят.

Ты могла быть примерной женою,
И заботливой матерью быть,
Ты детей окружала б любовью,
Научила б их страстно любить.

Но жестокая сила безвластья
Столько судеб разрушила вмиг...
А судьба не спешила на помощь,
На твой жалобный, стонущий крик.

Тишина… Ни дыханья… Ни стонов… 
И не стало Великой семьи…
И сплоченные сильной любовью,
Все в могилу одну полегли…

Ты, родившись принцессою русской,
Царский статус неся до конца,
Уж не вспомнишь ни сёстер, ни брата,
Ни любимейших мать и отца.

Я тебе этот стих посвящаю,
И с молитвой к тебе обращусь...
Пусть хоть там, в небесах, где живёте,
Никогда не коснётся Вас грусть. 

Анна Приходько

Ваши пальцы пахнут ладаном, 
А в ресницах спит печаль. 
Ничего теперь не надо нам, 
Никого теперь не жаль. 

И когда весенней вестницей 
Вы пойдете в синий край, 
Сам Господь по белой лестнице 
Поведет Вас в светлый рай. 

Тихо шепчет дьякон седенький, 
За поклоном бьет поклон 
И метет бородкой реденькой 
Вековую пыль с икон. 

Ваши пальцы пахнут ладаном, 
А в ресницах спит печаль. 
Ничего теперь не надо нам, 
Никого теперь не жаль.

Александр Вертинский, 1916 год

Девушка пела в церковном хоре 
О всех усталых в чужом краю, 
О всех кораблях, ушедших в море, 
О всех, забывших радость свою. 

Так пел ее голос, летящий в купол, 
И луч сиял на белом плече, 
И каждый из мрака смотрел и слушал, 
Как белое платье пело в луче. 

И всем казалось, что радость будет, 
Что в тихой заводи все корабли, 
Что на чужбине усталые люди 
Светлую жизнь себе обрели. 

И голос был сладок, и луч был тонок, 
И только высоко, у Царских Врат, 
Причастный Тайнам,- плакал ребенок 
О том, что никто не придет назад.
 

А. А. Блок.

Глядит на нас Екатерина, 
На голове – святой венец… 
Не о таком в Александрии 
Мечтал правитель и отец. 

Богатство, знатность и ученость 
Снискали много женихов, 
Но то – земная обречённость, 
Её же путь был не таков. 

Имела дух неколебимый, 
Хоть девой чудною слыла. 
В земном бытье Екатерина 
За веру муки приняла. 

Её отшельник в тайном месте 
Основам веры обучил, 
И сам Спаситель, как невесте, 
Свой перстень благостно вручил. 

И став невестою Христовой, 
Тем обрекла себя на путь, 
Что стал её венцом терновым, 
С пути ей было не свернуть. 

В разгар языческих гуляний 
И страшных жертв для их богов 
Екатерина узкой дланью 
Разорвала путы оков. 

Она звала в Христово царство, 
Не убоявшися ножей, 
И обратила в Христианство 
Весь сонм учёнейших мужей. 

Те были брошены в кострища. 
Сама же дева, не страшась, 
У рокового пепелища 
Познала плахи ипостась… 

Святых мощей Екатерины 
Ковчег хранит гора Синай. 
Всегда твою молитву примет, 
О ней лишь чаще вспоминай. 

И в день простой и в именины, 
Являя веры образец, 
Глядит с иконы Катерина, 
На голове – Святой венец. 

автор Фомина Ольга

Ты говорил слова пустые, 
А девушка и расцвела: 
Вот чешет косы золотые, 
По-праздничному весела. 

Теперь ко всем церковным требам 
Молиться ходит о твоем, 
Ты стал ей солнцем, стал ей небом, 
Ты стал ей ласковым дождем. 

Глаза темнеют, чуя грозы, 
Неровен вздох ее и част. 
Она пока приносит розы, 
А захоти — и жизнь отдаст. 

Николай Гумилёв.

Мне не нравится томность 
Ваших скрещенных рук, 
И спокойная скромность, 
И стыдливый испуг. 

Героиня романов Тургенева, 
Вы надменны, нежны и чисты, 
В вас так много безбурно-осеннего 
От аллеи, где кружат листы. 

Никогда ничему не поверите, 
Прежде чем не сочтете, не смерите, 
Никогда никуда не пойдете, 
Коль на карте путей не найдете. 

И вам чужд тот безумный охотник, 
Что, взойдя на нагую скалу, 
В пьяном счастье, в тоске безотчетной 
Прямо в солнце пускает стрелу. 

Николай Гумилёв.

Посадила яблоньку: 
Малым — забавоньку, 
Старому — младость, 
Садовнику — радость. 

Приманила в горницу 
Белую горлицу: 
Вору — досада, 
Хозяйке — услада. 

Породила доченьку — 
Синие оченьки, 
Горлинку — голосом, 
Солнышко — волосом. 
На горе девицам, 
На горе молодцам. 

23 января 1916

Марина Цветаева.

Я нарву вам цветов к именинам, 
Много пестрых, пахучих цветов: 
И шиповнику с нежным жасмином, 
И широких кленовых листов.

Подымуся я ранней порою, 
Заберуся в густую траву 
И, обрызганных свежей росою, 
Вам лиловых фиалок нарву.

Побегу я в наш садик тенистый 
И по всем буду шарить кустам: 
Есть у нас и горошек душистый, 
И гвоздика махровая там;

Камыши берега облепили, 
Отражаясь в зеркальном пруде, 
Белоснежные чашечки лилий 
Распустились в прозрачной воде.

Я в широкое сбегаю поле, 
Где волнуется нива кругом, 
Где хлеба дозревают на воле, 
Наливается колос зерном;

Где кружится рой пчел золотистый, 
Копошатся проворно жуки, 
Где, пестрея во ржи колосистой, 
С алым маком цветут васильки.

Я обеими буду руками 
И цветы, и колосья срывать 
И со всеми своими цветами 
Вас скорей побегу поздравлять.

ил.: художник Юрий Панцырев

автор стихотворения - К Р ( Константин Романов)

Потерялся в далёких веках 
Тот прозрачный томительный день: 
Таял солнечный луч в облаках, 
Опускалась вечерняя тень, 

Вдаль бежала река, холодна, 
Растворялась во мраке печаль… 
По аллее гуляла Она, 
Пряча взгляд под густую вуаль… 

Тихий шёпот слетал с алых губ, 
Будто стайки рифмованных строк 
Вслед за птицами рвались на юг, 
Чтоб вернуться в положенный срок. 

А на быструю речку в тот час 
Опускалась морозная мгла, 
Над водою чуть слышно неслась 
Ветром сбитая с веток листва. 

Лунный блеск озарял двор и дом, 
Суету уходящего дня, 
Силуэт за прикрытым окном, 
Освещённый сияньем огня. 

В доме ярко горела свеча, 
Падал нежно её тёплый свет, 
Там, пером о бумагу стуча, 
Сочинял смуглокожий Поэт. 

Мысли, чувства свои и грехи 
Рифмовал он всю ночь напролёт, 
Создавая такие стихи, 
Что их слава поныне живёт. 

(1987, 1990, 2000, 2011)

Ирина Яненсон.

Финалом разыгранной драмы
Печально ложатся слова:
Империи первые дамы –
На Сент–Женевьев–де–Буа.

Красавицы, светские львицы,
Кого не убили в "чеке",
Уехали через границы,
Пропав в мировом далеке.

Теперь лишь на старых портретах
Из прошлого смотрят они
В каретах и кабриолетах,
В столетней туманной тени.

Княжны, баронессы, графини,
Любая – имперский алмаз,
Ликёром в хрустальном графине
Мерцают рассказы о вас.

Но здесь ваши шляпки и кольца –
На годы, считай, на века,
Как тряпка, в глазах комсомольца,
Которою дразнят быка.

И, значит, поэзии лира
Теперь безнадежно пуста:
Ушли вы из нового мира,
А с вами ушла... красота. 

Дмитрий Кузнецов

Внучки Афанасия Николаевича Гончарова, в их числе и любимица Наташа, росли бесприданницами. И когда впервые Александр Пушкин, еще женихом, приехал в Полотняный Завод, «бронзовая бабушка», статуя Екатерины II, заказанная прадедом Натали в память посещения императрицы гончаровской усадьбы, по-прежнему пылилась в подвалах дома. Ей была уготована незавидная участь — пойти на переплавку, чтобы хоть как-то поправить финансовые дела семейства. Наташина свадьба была уже не за горами. Статуя была назначена в качестве приданого Натали. Весила она сотни пудов и стоила, по расчетам, сорок тысяч рублей. Именно от ее успешной продажи во многом зависело, когда же наступит долгожданная свадьба. 

Пушкин — невесте: 
«Я раскаиваюсь в том, что покинул Завод — все мои страхи возобновляются, еще более сильные и мрачные». 

Отныне от статуи, «заводской Бабушки», как называл ее поэт, зависело все — душевное спокойствие, счастье, сама его жизнь! Она, «бронзовая гостья», таинственным образом вторглась в судьбу поэта и, словно живая властная государыня, противилась его близкому счастью. 

Вначале поэт словно подсмеивался над столь нелепым препятствием. 

Пушкин — невесте: 
«Что поделывает заводская Бабушка — бронзовая, разумеется? Не заставит ли вас хоть этот вопрос написать мне?»; 
«Что дедушка с его медной бабушкой? Оба живы и здоровы, не правда ли?»; 
«Афанасию Николаевичу следовало бы выменять… негодную Бабушку, раз до сих пор ему не удалось ее перелить. Серьезно, я опасаюсь, что это задержит нашу свадьбу…» 

Потом Бабушка начинает ему досаждать — он не выдерживает и гневается. 

Пушкин — невесте: 
«За Бабушку… дают лишь 7000 рублей, и нечего из-за этого тревожить ее уединение. Стоило подымать столько шума! 
Не смейтесь надо мной, я в бешенстве. Наша свадьба точно бежит от меня…» 

Поэт, обращаясь с просьбой о высочайшем позволении на переплавку памятника, его не видел и знал о нем, верно, только со слов Афанасия Николаевича. 

Много позже Александр Сергеевич отнесся великодушно к замечательному памятнику, который, по его словам, «был отлит в Пруссии берлинским скульптором». 

…Статуя Екатерины II являла собой величественное бронзовое изваяние высотой более трех метров. Сохранилось ее описание: императрица была представлена «в малой короне на голове, в римском военном панцире поверх длинного широкого платья, опоясанного поясом для меча, в длинной тоге, падающей с левого плеча. Левая рука приподнята, правая же опущена с указывающим перстом на развернутую книгу законов, ею писанных…» 

Пушкин — А. Х. Бенкендорфу (8 июня 1832): 
«Два или три года тому назад господин Гончаров, дед моей жены, сильно нуждаясь в деньгах, собирался расплавить колоссальную статую Екатерины II, и именно к Вашему превосходительству я обращался по этому поводу за разрешением. Предполагая, что речь идет просто об уродливой бронзовой глыбе, я ни о чем другом и не просил. Но статуя оказалась прекрасным произведением искусства, и я посовестился и пожалел уничтожить ее ради нескольких тысяч рублей…» 

Занимала судьба «заводской Бабушки» и двадцатилетнюю Натали. В годовщину своей свадьбы — 18 февраля 1833 года — она обратилась к «Его Сиятельству милостивому государю» князю Петру Михайловичу Волконскому, министру двора: 

«Князь. 
Я намеревалась продать императорскому двору бронзовую статую, которая, как мне говорили, обошлась моему деду в сто тысяч рублей и за которую я хотела получить 25 000. Академики, которые были посланы осмотреть ее, сказали, что она стоит этой суммы. Но не получая более никаких об том известий, я беру на себя смелость, князь, прибегнуть к Вашей снисходительности. Хотят ли еще приобрести эту статую или сумма, которую назначил за нее мой муж, кажется слишком большой. В этом последнем случае нельзя ли по крайней мере оплатить нам материальную стоимость статуи, т. е. стоимость бронзы, и заплатить остальное, когда и сколько Вам будет угодно. Благоволите принять, князь, уверение в лучших чувствах преданной Вам Натальи Пушкиной». 

Комиссия Академии художеств, состоящая из ректора Академии скульптора Мартоса, профессоров Орловского и Гальберга, упомянув в заключении «о достоинстве сего произведения», сделала и любопытное замечание: статуя «вовсе не может почесться слабейшею из произведенных в то время в Берлине». 

Князь Волконский ответил вежливым отказом, сославшись на «очень стесненное положение, в котором находится в настоящее время императорский Двор». 

Известно, что Пушкин предлагал купить статую Екатерины II поэту и камергеру Ивану Петровичу Мятлеву. Тот был хорошим знакомым Гончаровых и их соседом по калужскому имению. И что существенно — весьма богатым помещиком. Сделка так и не состоялась… 

По поводу «бронзовой бабушки» было еще немало хлопот и беспокойств, — продать ее удалось лишь осенью 1836-го «коммерции советнику» заводчику Францу Берду. Выручил за нее поэт не так уж много — всего три тысячи ассигнациями. 

Еще несколько лет пролежал заброшенный памятник (кстати, переплавленная статуя должна была пойти на барельефы Исаакиевского собора!) на дворе литейного завода, пока случайно не попался на глаза братьям Глебу и Любиму Коростовцевым, уроженцам Екатеринослава. Именно они способствовали тому, что статуя императрицы была выкуплена на пожертвования именитых горожан (за семь тысяч рублей серебром) и затем торжественно воздвигнута в центре губернской столицы, — на площади перед кафедральным собором, который когда-то заложила сама Екатерина. На пьедестале выбили слова: «Императрице Екатерине II от благодарного дворянства Екатеринославской губернии в 1846 году». 

Верно, Наталии Николаевне довелось о том знать… 

На Соборной площади памятник простоял почти семь десятилетий: в 1914-м, когда Россия объявила войну Германии, городские власти в патриотическом порыве решили перенести статую и установить ее перед зданием Екатеринославского исторического музея. 

Затем грянул революционный семнадцатый — «императрицу» свергли с пьедестала. И все же благодаря заступничеству директора исторического музея Д.И. Яворницкого бронзовая Екатерина была спасена: под покровом ночи ученый и его помощники закопали статую в землю. Лишь через два года памятник извлекли из тайника и установили в тихом музейном дворике. А в 1941-м в город Днепропетровск (бывший Екатеринослав) вошли фашистские войска, и вскоре, в ноябре, немецкая трофейная команда вывезла августейшую «бабушку» в Германию. И следы ее затерялись… 

Странствия бронзовой императрицы по Российской империи завершились столь же внезапно, как некогда и ее царствование: Берлин — Калуга — Полотняный Завод — Петербург — Екатеринослав и, возможно, — вновь Берлин. Круг мистическим образом сомкнулся. Есть в том некое таинство: немецкая принцесса София-Фредерика-Августа и самодержица Российской империи Екатерина II будто соизволила покинуть страну, где память о ее великих трудах и заслугах была предана забвению на долгие-долгие годы, и вернулась на родину, в Германию. 

Но вся эта необычная история дарит и надежду — весьма сомнительно, что прекрасное произведение немецкого искусства разделило участь простой глыбы металла и пошло на переплавку. Стоило ли ради того отправлять на ее поиски специальную команду! Если уж рукописи не горят, как утверждал классик, то и статуи не плавятся… 

А тогда, весной 1830-го, от решения Афанасия Николаевича зависело — быть ли свадьбе, выделит ли он внучке приданое? 

Гончаров-старший расщедрился и выделил своей любимице часть одного из своих поволжских сел в Нижегородской губернии. Сделал даже «Рядную запись», но дорогой подарок остался лишь… на бумаге. 

«Дедушка свинья, — гневался Александр Сергеевич, — он выдает свою третью наложницу замуж с 10 000 приданого, а не может заплатить мне моих 12 000 — и ничего своей внучке не дает». 

И как необычно соотносятся с этим резким, но справедливым отзывом поэта строки из письма самого Афанасия Николаевича, отправленным Пушкину из Полотняного Завода уже после замужества внучки: 

«Милостивый государь Александр Сергеевич! 
…Как я сказал, что нижегородское имение отдаю трем моим внукам, Катерине, Александре и Наталье, так и ныне подтверждаю тоже… Аще обстоятельства мои поправятся и дела примут лучший оборот, не откажусь сделать всем им трем прибавку и пособие. — Прося вас продолжения добрых ваших о мне мыслей и родственной любви, с почтением моим пребыть честь имею ваш, милостивый государь, покорный слуга Афанасий Гончаров». 

Но сколько было препятствий прежде, до свадьбы поэта. И не материального характера, а совсем иного рода! Афанасию Николаевичу «доброжелатели» нашептывали о Пушкине самые гнусные сплетни. И первой, кто встала на защиту чести своего жениха, была его Наташа! 

Наталия Гончарова — А. Н. Гончарову (5 мая 1830): 

«Любезный дедушка! Узнав через Золотарева сомнения ваши, спешу опровергнуть оные и уверить вас, что все, что сделала Маминька, было согласно с моими чувствами и желаниями. Я с прискорбием узнала те худые мнения, которые Вам о нем внушают, и умоляю Вас по любви Вашей ко мне не верить оным, потому что они суть не что иное, как лишь низкая клевета. В надежде, любезный дедушка, что все ваши сомнения исчезнут при получении сего письма, и что вы согласитесь составить мое счастие, целую ручки ваши и остаюсь навсегда покорная внучка ваша 

Наталья Гончарова». 

Писал деду своей невесты и Александр Пушкин: 

«Позвольте мне, милостивый государь Афанасий Николаевич, еще раз сердечно Вас благодарить за отеческие милости, оказанные вами Наталии Николаевне и мне. Смею надеяться, что со временем заслужу ваше благорасположение. По крайней мере, жизнь моя будет отныне посвящена счастию той, которая удостоила меня своего выбора и которая так близка Вашему сердцу». 

…А о той, первой поездке Пушкина в Полотняный Завод, сохранилось поистине бесценное свидетельство. 

Надежда Осиповна Пушкина, мать поэта, — дочери Ольге (июль 1830): 

«Он очарован своей Наташей, говорит о ней как о божестве, он собирается в октябре приехать с ней в Петербург… Он мне рассказывал о великолепном имении старого Гончарова, он дает за Наташей 300 крестьян в Нижнем… Малиновские говорят много хорошего о всей семье Гончаровых, а Наташу считают ангелом». 

Из книги Ларисы Черкашиной, «Наталия Гончарова. Любовь или коварство?» 

Источник: https://vk.com/wall-70409513_51161

Тает долгий зимний день… 
Всё слилось во мгле туманной, 
Неожиданной и странной… 
В доме сумерки и тень. 

О, мечтательный покой 
Зимних сумерек безбрежных, 
И ласкающих, и нежных, 
Полных прелести немой!.. 

В старом доме тишина, 
Всё полно́ дремотной лени, 
В старом доме реют тени… 
В старом доме я одна… 

Чуть доносится ко мне 
Шумных улиц гул нестройный, 
Словно кто-то беспокойный 
Тще́тно мечется во мгле! 

Ночь крадётся у окна… 
С бледной немощной улыбкой 
Тает день больной и зыбкий. 
В сердце сумрак… Тишина… 


1903 г или начало 1904 г

Уж ночь надвинулась. Усадьба засыпает... 
Мы все вокруг стола в столовой собрались, 
Смыкаются глаза, но лень нам разойтись, 
А сонный пёс в углу старательно зевает.

В окно открытое повеяла из сада 
Ночная, нежная к нам в комнату прохлада. 
Колода новых карт лежит передо мною, 
Шипит таинственно горячий самовар, 
И вверх седой, прозрачною волною 
Ползёт и вьётся тёплый пар. 

Баюкает меня рой милых впечатлений 
И сон навеяла тень сонной старины, 
И вспомнился мне пушкинский Евгений 
В усадьбе Лариных средь той же тишины. 

Такой же точно дом, такие же каморки, 
Портреты на стенах, шкапы во всех углах, 
Диваны, зеркала, фарфор, игрушки, горки 
И мухи сонные на белых потолках. 

1912-1913 годы

Князь Императорской крови Олег Константинович Романов.

Еду. Тихо. Слышны звоны 
Под копытом на снегу. 
Только серые вороны 
Расшумелись на лугу. 

Заколдован невидимкой, 
Дремлет лес под сказку сна. 
Словно белою косынкой 
Повязалася сосна. 

Понагнулась, как старушка, 
Оперлася на клюку, 
А под самою макушкой 
Долбит дятел на суку. 

Скачет конь, простору много. 
Валит снег и стелет шаль. 
Бесконечная дорога 
Убегает лентой вдаль.

Сергей Есенин.

А я вот не был на войне, 
Пришлось потом родиться. 
Но знаю, что у нас в семье 
С войны письмо хранится. 
Ещё, наверно, не женат 
Тогда на нашей маме, 
Писал отец, простой солдат, 
Влюблёнными словами: 

"Центральный фронт, июньский день, 
Умытых листьев шорох, 
И пахнет юная сирень 
Сильней, чем старый порох. 
Ты далеко, тебя здесь нет, 
Но для тебя я снова 
Собрал трепещущий букет, 
Прохладный и лиловый. 

В снарядной гильзе он стоит 
В землянке батальонной, 
Холодным пламенем горит, 
Как будто спирт зажжённый. 
Придут усталые друзья, 
Им тут светлее станет. 
Любовь моя, сирень твоя, 
Сияет и не вянет ". 

...А я вот не был на войне, 
Пришлось потом родиться. 
Но знаю, что у нас в семье 
С войны письмо хранится. 
И каждый год в июньский день 
Та память - рядом с нами, 
И мы с отцом несём сирень 
В подарок нашей маме. 

Евгений Долматовский.

Здесь Пушкин вечным властелином 
Царит во всем, живет во всех. 
И в птичьих трелях по долинам 
Звенит его задорный смех. 

Его с природой не поссорить. 
И, кажется, была пора, 
Когда он сам придумал Сороть 
Игривым росчерком пера. 

Сын, ты знаешь волшебное слово,
Что придаст тебе веры и силы?
Что превыше чего-то иного,
Что пребудет с тобой до могилы.

Что утешит в минуты печали,
Что поможет по жизни идти.
А его бесконечные дали
Помогают покой обрести.

Ты ему посвящай свои мысли,
Как молитву шепчи каждый день.
Без утайки, без зла, без корысти.
Это слово – Всевышнего сень.

Это слово, как будто мессия,
А еще безотказный пароль.
Это слово – «Святая Россия»,
Где тебе суждена своя роль...

Павел Бодряков

Эти руки женские,
Ласковые, нежные.
Доброту вселенскую
Раздавали бережно.

Жертва бескорыстная
В услуженье страждущим.
Человечность высшая
Благородством названа.

Ирина Ревякина

Художник Виктор Иванов.

Вздыхает ветер. Штрихует степи 
Осенний дождик – он льёт три дня… 
Седой, нахохленный, мудрый стрепет 
Глядит на всадника и коня. 
А мокрый всадник, коня пришпоря, 
Летит намётом по целине. 
И вот усадьба, и вот подворье, 
И тень, метнувшаяся в окне. 
Коня – в конюшню, а сам – к бумаге. 
Письмо невесте, письмо в Москву: 
«Вы зря разгневались, милый ангел, – 
Я здесь как узник в тюрьме живу. 
Без вас мне тучи весь мир закрыли, 
И каждый день безнадежно сер. 
Целую кончики ваших крыльев 
(Как даме сердца писал Вольтер). 
А под окном, словно верный витязь, 
Стоит на страже крепыш дубок… 
Так одиноко! Вы не сердитесь: 
Когда бы мог – был у ваших ног! 
Но путь закрыт госпожой Холерой… 
Бешусь, тоскую, схожу с ума. 
А небо серо, на сердце серо, 
Бред карантина – тюрьма, тюрьма…» 
Перо гусиное он отбросил, 
Припал лицом к холодку стекла… 
О злая Болдинская осень! 
Какою доброю ты была – 
Так много Вечности подарила, 
Так много русской земле дала!.. 
Густеют сумерки, как чернила, 
Сгребает листья ветров метла. 
С благоговеньем смотрю на степи, 
Где он на мокром коне скакал. 
И снова дождик, и снова стрепет – 
Седой, все помнящий аксакал.

Юлия Друнина.

(К фотографии Императрицы Александры Федоровны с Царевнами Ольгой и Татьяной). 

В тихой печали добрые лица, 
Ольга, Татьяна с Царицей стоят. 
Взгляд свой отводит Императрица, 
Души огнем состраданья горят. 
Раненых стоны не слышит столица. 
Грязью бросает в святую Семью. 
Нет Вам пощады, Императрица, 
Как и Царю, что принес нам войну!.. 
Время придет, и страна отрезвится, 
Будет в молитвах на Вас уповать... 
Молится с Дочками Императрица, 
Белой России Царица и Мать!

Владимир Невярович.

* * *
Ещё не скоро до победы,
Но на неделю с фронта – в тыл:
Прогулки, лес, велосипеды,
И – фотокадром день застыл.

Любовь Алёши и Наташи,
Блеснув орлом на пятачке,
Казалась всех романов краше
Девицам в Вышнем Волочке.

Лишь возмущённая курсистка 
Срывалась на суровый тон:
"Позвольте... велосипедистка
Для офицера – моветон".

У них же не было вопроса,
Внимать ли отзвукам молвы?
Шуршали тонкие колёса
Средь увядающей листвы.

Двум окрылённым и уставшим
Мир улыбался, как дитя. 
...Признали без вести пропавшим
Его три месяца спустя.

Дмитрий Кузнецов.

Ты явился к нам, Евгений, 
В строчках, сотканных из слез; 
Через тысячи забвений 
Все открылось и сбылось. 

Словно сердце вновь забьется, 
Как родник живой воды, 
Ведь не зря тебя «колодцем» 
Звали юные княжны. 

Подвиг твой живою скорбью 
Через время «прорастет», 
И целительной любовью 
Гимном жизни воспоет. 

Ты прославлен, нет сомнения, 
Там, где голубая высь; 
Помолись за нас, Евгений, 
За Россию — помолись!!!

Петр Кузнецов.

Софья Шувалова ( Воронцова).

Дитя, не смею над тобой 
Произносить благословенья. 
Ты взором, мирною душой, 
Небесный ангел утешенья. 

Да будут ясны дни твои, 
Как милый взор твой ныне ясен. 
Меж лучших жребиев земли 
Да будет жребий твой прекрасен.

А. С. Пушкин.

Я снова здесь, где радости обитель.
У Вас в гостях мне дышится легко.
И пусть красивых слов я не любитель –
Вы стали музой сердца моего.

Душа ликует от услады глаз,
Пьянит словами чудная беседа.
Мне кажется, среди невинных фраз,
Нас прилетели ангелы проведать.

И легкость дум, и трепетность мечтаний,
И ускользающее чувство бытия –
Любви грядущей тонкость очертаний,
Чудесных снов реалия моя.

Кружат мне голову чарующие ноты,
Романса звук мне будоражит кровь.
И сердце устремляется в высоты,
Где обретает вечную любовь….

Павел Бодряков.

В небе тают облака, 
И, лучистая на зное, 
В искрах катится река, 
Словно зеркало стальное… 
Час от часу жар сильней, 
Тень ушла к немым дубровам, 
И с белеющих полей 
Веет запахом медовым. 
Чудный день! Пройдут века — 
Так же будут, в вечном строе, 
Течь и искриться река 
И поля дышать на зное.

Ф. И. Тютчев.

Не танцуйте сегодня, не пойте. 
В предвечерний задумчивый час 
Молчаливо у окон постойте, 
Вспомяните погибших за нас.

Там, в толпе, средь любимых, влюблённых, 
Средь весёлых и крепких ребят, 
Чьи-то тени в пилотках зелёных 
На окраины молча спешат.

Им нельзя задержаться, остаться - 
Их берёт этот день навсегда, 
На путях сортировочных станций 
Им разлуку трубят поезда.

Окликать их и звать их - напрасно, 
Не промолвят ни слова в ответ, 
Но с улыбкою грустной и ясной 
Поглядите им пристально вслед.

Вадим Шефнер.

В широких окнах сельский вид, 
У синих стен простые кресла, 
И пол некрашеный скрипит, 
И радость тихая воскресла. 

Вновь одиночество со мной… 
Поэзии раскрылись соты, 
Пленяют милой стариной 
Потертой кожи переплеты. 

Шагаю тихо взад, вперед, 
Гляжу на светлый луч заката. 
Мне улыбается Эрот 
С фарфорового циферблата. 

Струится сумрак голубой, 
И наступает вечер длинный: 
Тускнеет Наварринский бой 
На литографии старинной. 

Легки оковы бытия… 
Так, не томясь и не скучая, 
Всю жизнь свою провел бы я 
За Пушкиным и чашкой чая.

Георгий Иванов.

Неспешная походка, гордый взгляд.
Я где-то, точно, это видел прежде.
И мысли, вдруг, умчат меня назад,
К неслыханной утраченной надежде.

Я вспомню старый прежний Петербург,
Когда казалось, юность бесконечна.
Я помню бал, и вас среди подруг.
Стройна, мила, и просто - безупречна.

И я кадет, мальчишка озорной,
В миг потерял все мысли и сюжеты.
Вы танцевали вечер не со мной,
И не моим вниманием согреты.

Мне этот бал запомнился на век,
Последний бал шестнадцатого года.
Так беззаботно с неба падал снег,
Такой незыблемой казалася свобода.

Минула жизнь – парижская судьба.
Дождем осенним загрустит природа.
- Мадам, а Вы не помните меня?
- Вы тот кадет, шестнадцатого года…

Павел Бодряков

Цените слух, цените зренье. 
Любите зелень, синеву – 
Все, что дано вам во владенье 
Двумя словами: я живу. 

Любите жизнь, покуда живы. 
Меж ней и смертью только миг. 
А там не будет ни крапивы, 
Ни звезд, ни пепельниц, ни книг. 

Любая вещь у нас в квартире 
Нас уверяет, будто мы 
Живем в закрытом, светлом мире 
Среди пустой и нищей тьмы. 

Но вещи мертвые не правы – 
Из окон временных квартир 
Уже мы видим величавый, 
Бессмертию открытый мир.

С. Я. Маршак.

Разыщу твое имя средь ветра,
Через шум проливного дождя
Я ведь знаю, ты думаешь где-то,
Через сотни веков, про меня

И развеяв туманность сознания
Через свет одинокой свечи
Я познаю всю суть ожидания –
Это веры безмерной ключи

Через тысячи дней снегопада,
Через стон вековой тишины –
Я пьянею от чистого взгляда,
Наконец, обретенной судьбы

Наша жизнь - дуновение Вселенной,
Краткий миг осознания себя
В этот миг, ты и стала нетленной –
Несказанная радость моя…

Павел Бодряков.

Есть что-то в ней, что красоты прекрасней, 
Что говорит не с чувствами – с душой; 
Есть что-то в ней над сердцем самовластней 
Земной любви и прелести земной. 

Как сладкое душе воспоминанье, 
Как милый свет родной звезды твоей, 
Какое-то влечет очарованье 
К ее ногам и под защиту к ней. 

Когда ты с ней, мечты твоей неясной 
Неясною владычицей она: 
Не мыслишь ты – и только лишь прекрасной 
Присутствием душа твоя полна. 

Бредешь ль ты дорогою возвратной, 
С ней разлучась, в пустынный угол твой – 
Ты полон весь мечтою необъятной, 
Ты полон весь таинственной тоской. 

Евгений Баратынский.

художник Андрей Дроздов, «Хлеб Войны» 2005 год.

" Хлеб". 

Хлеб из затхлой муки, пополам с отрубями, 
Помним в горькие годы ясней, чем себя мы. 
Хлеб везли на подводе. Стыл мороз за прилавком. 
Мы по карточкам хлеб забирали на завтра. 
Ах какой он был мягкий, какой был хороший! 
Я ни разу не помню, чтоб хлеб был засохший… 
Отчего ж он вкусней, чем сегодняшний пряник, 
Хлеб из затхлой муки, пополам с отрубями? 

Может быть, оттого, что, прощаясь, солдаты 
Хлеб из двери теплушки раздавали ребятам. 
Были равными все мы тогда перед хлебом, 
Перед злым, почерневшим от «Юнкерсов» небом, 
Пред воспетой и рухнувшей вдруг обороной. 
Перед желтенькой, первой в семье похоронной, 
Перед криком «ура», и блокадною болью, 
Перед пленом и смертью, перед кровью и солью. 
Хлеб из затхлой муки, пополам с отрубями, 
И солдаты, и маршалы вместе рубали. 
Ели, будто молясь, доедали до крошки. 
Всю войну я не помню даже корки засохшей. 

…За витриною хлеб вызывающе свежий. 
Что ж так хочется крикнуть: «Мы все те же! Все те же!»? 
Белой булки кусок кем-то под ноги брошен. 
Всю войну я не помню даже крошки засохшей… 
Мы остались в живых. Стала легче дорога. 
Мы черствеем, как хлеб, которого много. 

Николай Добронравов.

Я не мастер заученных фраз,
Мне в диковинку светские речи.
Тем не менее, свет ваших глаз
Зажигает полночные свечи.

Как мальчишка, сижу и пишу.
И ложатся чернила красиво.
Только слов я никак не найду,
Чтоб поведать, что стало мне мило.

Я пишу, и кидаю в огонь.
И сомнение гложет мне душу.
Я взорваться готов – только тронь.
Я, как будто, мечту свою рушу.

И горит одиноко свеча.
Я, наверно, теряю сознание.
Ненаписанных строк белизна,
Как мятежной душе наказание.

Я одену мундир и приду.
Если я на такое отважусь,
То в глаза Ваши прямо взгляну -
Остальное Вам сердце подскажет.

Я не мастер заученных фраз,
Мне в диковинку светские речи.
Тем не менее, свет ваших глаз
Зажигает полночные свечи.

Павел Бодряков

Ночь тиха. По тверди зыбкой
Звезды южные дрожат.
Очи Матери с улыбкой
В ясли тихие глядят.

Ни ушей, ни взоров лишних, —
Вот пропели петухи —
И за ангелами в вышних
Славят Бога пастухи.

Ясли тихо светят взору,
Озарен Марии лик.
Звездный хор к иному хору
Слухом трепетным приник, —

И над Ним горит высоко
Та звезда далеких стран:
С ней несут цари Востока
Злато, смирну и ладан.

Афанасий Фет

Поздравляю всех с наступающим Рождеством Христовым!

Дорогие друзья, от всего сердца поздравляю каждого из вас с наступающим Новым годом!
Пусть наступающий год подарит лишь покой, гармонию и исполнение всех самых сокровенных и заветных желаний! Здоровья и благополучия вам и вашим близким!