Шли дни и месяцы. Я работала с утра до ночи. У тетки был большой двухэтажный дом, очень красивый, с ганчевой лепниной, опоясанный айваном с 32 резными колоннами, огромный двор, в центре которого находился хауз с голубым шипаном. Каждое утро я полива¬ла и подметала двор, таскала питьевую воду, ставила самовар, месила тесто, пекла лепешки... И все успевала, но мечтала только об одном – выспаться: ведь ложилась в полночь, а в пять часов утра была уже на ногах... А еще – поесть досыта. Стоило мне со всеми вместе сесть за стол, как начинал капризничать кто-то из малышей, и мне обычно тетя велела: «Иди, успокой ребенка, мы тебе оставим твой обед». А когда я возвращалась, все уже бывало съедено, и мне обычно говорили: «Ой, мы про тебя забыли, возьми, съешь кусок хлеба».
Однажды, когда тетка ушла в гости, я побежала к брату в дет¬дом и рассказала ему о том, как мне трудно живется, как я устаю. Брат, подумав, сказал мне, что я сама во всем виновата, что мне давно надо было уйти от тетки и жить в интернате.
– У нас ты будешь учиться вместе с нами, здесь оде¬вают и хорошо кормят, вырастешь настоящим человеком, – убеждал он. – Тебя никто не тронет, я здесь вожатый.
– Но ведь я девушка, мне стыдно.

– Это чепуха,– прервал меня брат,– скоро будут отбирать и девушек, и юношей для поездки на учебу в Москву, и ты тоже поедешь.
– А в Москве кто меня будет кормить и одевать? – наивно спросила я.
– Вот видишь, ты даже этого не знаешь. Там нет боль¬ше царя, есть вождь бедняков, он обучает сирот, детей рабочих, одевает и кормит бесплатно.
– А как его зовут?
- Зовут его Ленин, Владимир Ильич Ленин!
Я на него уставилась и быстро-быстро повторяла:
– Ленин. Владимир Ильич Ленин.
– Написать тебе?
– Нет, я читать по-русски не умею, но я не забуду это имя.
Сердце билось часто, меня как будто озарило счастьем. Увидев мое радостное лицо, брат сказал:
– Хочешь, я тебе дам его фотокарточку, я вырезал из газеты.
– Ох, вот это да! Давай!
Он дал мне вырезку из газеты, и я долго смотрела на портрет. Мне казалось, что Ленин тоже смотрит на меня. Теперь я оконча¬тельно решила: буду учиться, стану человеком, не хочу больше быть служанкой у людей!
– Я решила: останусь с тобой. Скажи, пожалуйста, кто он, понимает ли по-таджикски или по-узбекски?
– Нет, он русский и говорит только по-русски.
Про себя решила: начну учить русский. Когда поеду в Москву, сама лично буду говорить с ним по-русски. Я ему все-все расскажу, сколько я перестрадала.

Никак не могла успокоиться от радости. «Ну ладно, успокой¬ся,– сказал брат.– Давай делом заниматься». Взял ручку и бу¬магу, стал писать заявление на имя директора о зачислении меня в интернат. Когда я увидела, как он пишет, мне стало очень за¬видно. Пошли к директору, и в тот же день меня приняли. Я с братом направилась в столовую, пообедала. Прыгала от счастья, как маленькая.
Вдруг появилась моя тетушка. Одна паранджа на ней, дру¬гая – в руках. Как она налетела на меня!
– Ах ты, негодница, бесстыдница, ты забыла, что ты девушка, ты забыла, что мать завещала тебя мне, – кричала она. – Наде¬вай паранджу и немедленно возвращайся домой.
Схватила меня за ухо и потащила. Я испугалась, видимо, и брат тоже, во всяком случае, за меня никто не заступился. А она кричала, бушевала:
– Ишь ты, к неверным уйти захотела! Поедешь в Андижан, там живет твой дядя, он мужчина, уж он-то тебя воспитает. Мне за тобой следить некогда.
Буквально на следующий день меня с попутчиками отправили в Андижан.

АНДИЖАН
Спрятала я надежно портрет Ленина – зашила в одежду – и отправилась в дорогу. Ленин теперь, считала я, – единственный человек, который мне непременно поможет, надо только как-то до него добраться. Но как?
Приехала я к дядюшке в Андижан. У него тоже был огромный двор, сад, много роз. Приняла меня жена дяди более чем непри¬ветливо:
– Только тебя и не хватало... Мы своих детей не знаем, куда девать.
Я растерялась, спросила:
– А где дядя?
– Уже шесть месяцев в тюрьме. А у нас на восемь человек ни копейки денег. Теперь и ты еще, девятая.
У дяди было пятеро детей от первой жены, двое – от второй, взрослые сыновья до революции спекулировали, а теперь болта¬лись без дела. Жена дяди с двумя своими детьми запиралась у себя и ела, а нам давала какую-нибудь бурду и по маленькому кусочку хлеба. Мы голодали. Неподалеку от нашего дома была красноармейская казарма. Мы с дядиной дочкой и сыном соседки часто бегали во двор казармы, катались на качелях и... просили хлеба. Красноармейцы всегда давали нам по кусочку. Они нас жалели.
Однажды мы пошли в казарму, а там никого нет. Только стоят двое часовых. Они сказали: «Скорее уходите домой!» А как уходить – уж очень хотелось есть. Кто хоть когда-нибудь голодал, знает, какое это страшное испытание. Когда мы вернулись домой, я предложила нарвать во дворе роз, продать их в парке и на вырученные деньги купить хотя бы семечек. Всем эта идея понравилась. Сын соседки Абдурахман сразу побежал за ножницами. Я нарезала ярких роз и сделала два букета. Абдурахман был еще совсем маленький, мы не хотели его брать с собой, но он расплакался, и мы пожалели его, взяли. У входа в городской парк мы увидели наших знакомых воинов из казармы у пушек, с ружьями. Они стали гнать нас домой, сказали, что здесь опасно, сейчас начнут стрелять. Как быть? Не возвращаться же домой с цветами. Решили попасть в парк, пройти через другие ворота – авось удастся продать цветы. Дошли до середины парка – началась стрельба. Нам навстречу, как бешеные, летели басмачи. Мы растерялись, не знали, куда бежать. Прижались к какой-то стене, заплакали. Пули сыпались как град. Хозяин ларька напротив высунулся в форточку и крикнул: «Залезайте под скамейку!» Мы спрятались, но Абдурахман никак не мог понять, чего от него хотят, и пуля попала ему прямо в голову... Падали люди, падали лошади. В полуметре от нас упала лошадь с человеком. У басмача одна нога оказалась под лошадью, другая на лошади, он весь был обвешан патронташами – и на поясе, и крестом на груди. Должно быть, это был сам курбаши. Он был мертв, а лошадь лежала, выкатив красные глаза, и страшно хрипела, сильно раздувая ноздри. Кровь подтекала к нам маленькими ручейками и впитывалась в нашу одежду. Басмачи часто налетали на город, грабили, убивали даже детей в люльках, жгли дома.

Стрельба продолжалась долго. Мне казалось – вечность. Когда начало темнеть, все стихло. Мимо поспешно проходили школьники с учительницей. Я побежала за ними. На улице везде стояли часовые. Куда ни пойдешь, берут на прицел и командуют: «Назад!» Учительница вошла в какие-то ворота, закрыла их. Я осталась одна, да еще потеряла сестру. Идти домой боялась, боялась матери Абдурахмана, она могла обвинить меня в его смерти.
Постучала в чье-то окно. Выглянула старая армянка, подбородок закрыт белой материей, на лбу – в ряд монетки... Посмотрела на меня большими черными глазами. Я умоляла открыть дверь. Открыла молодая девушка, я вбежала без приглашения. Они бросились ощупывать меня – ведь все платье в крови, думали, что я ранена. А я не переставала дрожать, несмотря на пережитое, мне очень хотелось есть! Попросить стеснялась. Они дали мне воды и стали расспрашивать. Я пыталась что-то рассказать, но плохо говорила по-русски, а они не знали таджикского...
– Где ты живешь? – спросила старуха.
– Возле казармы.
– Ну, иди домой, а то уже поздно, ведь дома тебя ждут.
Разве могла я ей сказать, что домой мне больше возвращаться нельзя? Хотя было уже совсем темно, я поблагодарила и пошла. Пешком добралась до вокзала. Сперва я зашла в столовую – не найдется ли там каких-либо объедков. За одним из столов сидели три человека и что-то жадно ели. Я быстро вышла на перрон. Поездов не было, кругом тишина. За вокзалом приметила мусорный ящик, подошла к нему, пошарила – тоже никаких объедков. Утомленная и ослабевшая от голода, напряжения и страха, я расслабилась, наступило без¬различие. За мусорным ящиком увидела свободное пространство, протиснулась к стене, а веки уже слипались. Но только я примостилась, чуть задремала, как откуда ни возьмись, сбежались бродячие собаки и стали меня обнюхивать, видимо, их привлек запах крови. Я очень перепугалась. Так и не поняла – удалось ли мне хоть немного поспать. Наконец, рассвело. Слышу, пыхтит паровоз. Я выбралась из своего укрытияи вышла на перрон. На путях стояли паровоз и несколько товарных вагонов. Возле каждого – солдат с винтовкой. Я подошла к солдату и попросила:
– Возьмите меня в Самарканд. У меня нет ни папы, ни мамы.
И заплакала. Но солдат сказал:
– Уйди девочка, здесь нельзя стоять.
Я подошла к другому солдату, ответ был таким же.
– В Самарканде у меня есть тетя, – сказала я ему, – а здесь никого нет...
Этот солдат оказался добрее. Он сочувственно кивнул.
– Подожди, сейчас придет командир с женой и ребенком – ты его попроси, он обязательно поможет. А сейчас отойди подальше, здесь стоять нельзя.
Я отошла, стою, жду, волнуюсь.
Наконец, пришел командир. На нем темно-синее галифе, на боку шашка, пистолет, на руках маленькая девочка, рядом молодая женщина. Он подошел к вагону, где было много сена, поставил на краешек у дверей дочку. И тут меня охватило волнение, подумалось – если и командир мне откажет, я пропала... Бросилась к его ногам, заливаясь слезами, бормотала, что я сирота, что в Самарканде у меня тетя... Он несколько раз пытался поднять меня, но я вцепилась в его сапоги, и пока все не высказала, не поднялась. Наконец, почувствовав, что теряю сознание, разжала руки и замолчала. Он поднял меня и крепко держал за плечи:
– Подожди, не плачь. Ты хочешь поехать в Самарканд. Кто у тебя там?
–Тетя...