Прозрачная вода, как соль слезинок детства;
порывы к солнцу женских тел с их белизною;
шелка знамен из чистых лилий под стеною,
где девственница обретала по соседству

защиту. Ангелов возня. - Нет... золотое
теченье, рук его движенье, черных, влажных
и свежих от травы. Ей, сумрачной, неважно,
холмов ли тень над ней иль небо голубое.

О мокрое окно и пузырей кипенье!
Вода покрыла бледным золотом все ложе.
Зелено-блеклые одежды дев похожи
на ивы, чья листва скрывает птичье пенье.

Как веко желтое, и чище луидора,
раскрылась лилия, - твоя, Супруга, верность! -
на тусклом зеркале, испытывая ревность
к Светилу милому, что скроется так скоро.

Мадам стояла слишком прямо на поляне
соседней; зонт в руке, и попирая твердо
цветок раздавленный; она держалась гордо;
а дети на траве раскрыли том в сафьяне

и принялись читать. Увы, Он удалился...
Подобно ангелам, расставшимся в дороге,
невидим за холмом. И вот Она в тревоге,
черна и холодна, бежит за тем, кто скрылся.

О скорбь травы густой и чистой! На постели
священной золото луны апрельской... Счастье
прибрежных брошенных строений, что во власти
у летних вечеров, изгнавших запах прели.

Под валом крепостным пусть плачет! Как на страже,
дыханье тополей от ветра ждет движенья.
Гладь серая затем, и нет в ней отражений,
и трудится старик на неподвижной барже.

Игрушка хмурых вод, я не могу, не смею,
- о неподвижный челн, о слабость рук коротких! -
ни желтый тот цветок сорвать, ни этот кроткий,
что с пепельной воды манит меня, синея.

На ивах взмах крыла колеблет паутину.
Давно на тростниках бутонов не находят.
Мой неподвижен челн, и цепь его уходит
в глубины этих вод - в какую грязь и тину?

PS: вот от таких сюрреалистических романсов я безумно фанател в свое время. Да и сейчас, че там.