А знаешь, все еще будет, даже если ты об этом не знаешь. Или уже не веришь. А верить надо.

Поля верила. Когда все девушки наводили марафет и скороспешно одевались на первую в трудовом лагере дискотеку, Поля готовилась ко сну. Вокруг нее все бегали, примеряли юбки и блузки, просили друг у друга тушь, тени, румяна, через нее летали карандаши и кисточки, а Поля неторопливо надевала пижаму и складывала свою одежду.

На дискотеке кто-то за кем-то поухаживал, кто-то с кем-то познакомился, кто-то кого-то приобнял, а кого-то и поцеловал, девушки вернулись полные впечатлений, возбужденно щебетали и разбудили спящую Полю. Поля на них даже не обиделась, перевернулась на другой бок и заснула опять.

Девушки лезли вон из кожи, чтобы завязать знакомства в первые же дни (а то ведь самых симпатичных и авторитетных разберут), вечерами они ходили вдоль бараков взад-вперед, как по подиуму, кося лиловым от наложенных теней глазом в сторону сидящих на веранде представителей мужской половины. Те, в свою очередь, проводили тщательную селекцию, приглашая к себе только самых красивых.

Поля никуда не ходила. Она красивой не была. Она была скорее серой мышкой, хотя какой-то шарм в ней, определенно, был, но вряд ли его можно было разглядеть с веранды. С веранды вообще кроме длинных ног мало что можно было разглядеть. А у Поли ноги были обычные, впрочем, как и все остальное. Косметикой Поля не пользовалась, носила очки, а за очками – белесые брови и ресницы. Их можно было бы и подкрасить, но зачем? Все равно она серая мышка, и с веранды ее не видно, да и ей без очков не особо-то кого видно, а в очках по подиуму не ходят. Поэтому Поля ложилась спать, а что еще делать вечером?

Ночью в туалет девушки ходили парами. Опасались маньяков, которые непременно должны были поджидать в кустах по пути к туалетам. Перед выходом девушки в обязательном порядке красили губы и одевали мини-юбки (видимо, чтобы отпугивать маньяков). Иногда поход в туалет затягивался до утра (может, из-за плохого качества пищи в столовой?).

Поля маньяков не боялась, поэтому в туалет пошла одна, без косметики и в брюках. И вернулась достаточно быстро. Только с тех пор ее везде встречал парень, такой же белесый, как она. Хороший парень, умный и веселый. Он провожал ее до столовой и из столовой, вызывал из комнаты, они тихо гуляли вдвоем в стороне от подиумов, он доводил ее до комнаты и гладил ручку на прощанье. Как выяснилось позже, познакомились они именно той ночью, когда Поля мужественно и одиноко шла в туалет, но как именно познакомились, Поля не рассказывала. Она вообще мало что рассказывала.

По возвращении в город, лагерные «сладкие парочки» распались почти все, а некоторые еще и до возвращения. Полю же по-прежнему видели везде с ее неизменным кавалером. Года два видели. А потом Поля исчезла, исчез и кавалер, и о них забыли. Но историю их встречи все помнят до сих пор.

А давай, ты будешь мебелью? Шкафом, например, или креслом? Лучше, конечно, креслом, большим, мягким и теплым. Потому что без тебя – все вроде бы хорошо, но что-то плохо. А с тобой – что-то вроде бы хорошо, а все остальное плохо.

Когда без тебя и все хорошо, чего-то как будто не хватает. Не хватает ощущения тебя. Вот если ты будешь креслом, то будет и ощущение. Жаль только, что оно тяжелое, кресло, то есть ты в виде кресла, но ты и в виде тебя не легче. Это я к тому, что с собой взять нельзя будет на прогулку, например, или в гости. Особенно в гости, ведь не каждые гости поймут, что кресло – это ты, ведь у них самих есть кресла, которые обычные, для отдыха, которые не ты.

Кресло, которое ты, было бы особенным. Особенно теплым, мягким и уютным. Оно бы меня согревало, когда холодно, на него можно бы было забраться с ногами, свернуться клубочком и уснуть. И укрыться бархатистым креслиным покрывалом. В нем удобно было бы читать книжку и мечтать. Обедать? Хм, нет, не очень удобно, но оно там и не надо. Стирать тоже, для этого есть машинка. Только спать, читать и мечтать. А о чем бы тогда мечталось? Наверное, о том, как было бы хорошо, если бы оно, кресло, было тобой…

- Да, вот такой я подлец! - вызывающим тоном сказал Митя, вернувшись в очередной раз из вытрезвилки и до конца еще не протрезвев. – Ну и пусть… ну и ладно… вот такой я… Ик!

Он еще не знал, что в автобусе на подступах к городу вот уже два часа тряслась по ухабистой дороге и от всхлипываний Ксюша, которой добрые люди сообщили, что Митя ушел куда-то среди ночи и до сих пор не вернулся. Ксюша плакала от страха, что с Митей что-то случилось и от мысли, что с ним ничего не случилось, а он просто опять напился, и ему сейчас пьяно и хорошо в то время, как ей, Ксюше, волнительно и плохо.

– А откуда менты взялись, я даже и не по-о-онял, - нараспев говорил в это время Митя, - подошли сзади, взяли так нежно под белы рученьки и повели… (Здесь он сделал широкий захватывающий жест, изображая свое пленение вездесущими стражами правопорядка). Я и пьяный-то особо не был… Ик! Ик! Ой, чего это я?

Ксюша смотрела затуманенным взором на проплывающие мимо деревья, поля, дома… Нет, он меня не любит, если б любил, то не пил бы, - убеждала она себя, но какой-то внутренний голос успокаивающе шептал: любит, все равно любит, и на фоне полей и домов всплывало его лицо, свежее, улыбчивое. Он смотрел на нее нежно и ласково, обнимал за плечи, бережно прижимал к своей груди… Любит! – стучало Ксюшино сердце, но рассудок саркастически ухмылялся: очнись, девочка, никого он не любит, кроме себя! Он о тебе сейчас даже не вспоминает!

- Да что вы говори-и-ите! - продолжал буйствовать Митя. - Никогда она меня не бросит! Она ж меня любит! Лю-бит! И я ее люблю… Кто сказал, что нет у меня силы воли? Есть у меня сила воли! Ик! Вот как я сказал, так и сделаю! Сказал – выпью, значит выпью?.. Ха-ха, умеешь съязвить… Ну-ну, смейтесь-смейтесь, вот увидите. Я еще всем покажу! Всем! Ик!

Ну почему это именно со мной?! – взывала Ксюша то ли к своему разуму, то ли к Богу, то ли к трактору на поле. – Мне бы и одного отца хватило! Всю жизнь обещает бросить, и всю жизнь пьет… Бедная мама… Не хочу! Неужели правда, что дочери выбирают себе мужей, похожих на отцов?.. Господи, хоть бы Митя был жив и здоров! Хотя, с другой стороны, если сломает, например, ногу, и не сможет какое-то время ходить, это гарантия, что не сможет какое-то время пить. Ха, я-то уж точно ему за пивом бегать не стану! – и Ксюша победоносно стерла щекочущую щеку слезинку и даже слегка улыбнулась, представив лежащего Митю с привязанной кверху забинтованной ногой. Потом снова помрачнела: а вдруг и впрямь что случилось?..

А впрямь случалось уже не раз. Не считая обязательной программы, в которую входила потеря всех наличных денег, документов и сотового телефона, была еще и факультативная: Митю раздевали зимой и избивали летом (впрочем, и зимой избивали, ведь отдавать добровольно свое пальто он не соглашался даже будучи пьяным), его находили на какой-то свалке без сознания и с разбитой головой, подбирали где-то за городом. Его уже прокляла родная мать и отреклась родная сестра. Но теперь появилась Ксюша. Ксения – значит, гостеприимная, гостеприимная - значит, добрая, добрая – значит, простит.

И Ксюша опять простила. Она пришла и молча обняла его, и светлая слезинка скатилась на родную Митину грудь. Его сердце благодарно стукнуло в ответ. «Больше не буду пить, никогда не буду!» - пообещал он себе, но из глубины души что-то предательски шепнуло: «Будешь, конечно будешь».