Часть 1.  Часть 2.  Часть 3.  Часть 4.

Часть 5.

Целых три года шла война, а во дворце почти ничего не изменилось. Та же роскошь, те же действующие фонтаны, те же ухоженные газоны. Впрочем, я знал только одну часть дворца, куда меня в свое время пускали. А в тронном зале я, конечно, никогда не был.

Там висели ослепительные люстры, там были огромные зеркала и прекрасные статуи из цветного стекла. И всё это - из Алонса. Из Алонса, который давно уже был захвачен триморцами.
Король отвел меня в сторону, в дальний угол, где одиноко притулилась голубая статуя Диониса.
- Я очень рад, Бриан, что вижу тебя живым.
- Я сам этому рад, ваше величество.
- Говорят, ранение было опасным?
- Уже всё в порядке. На днях я вернусь в расположение войск.
- Как ты думаешь, - спросил Эрих доверительно, - к весне мы их отбросим?
- Нет, ваше величество, - ответил я тоже со всей откровенностью, - к весне мы сможем освободить только две провинции: Тарль и Тифон.
- Как?! - ахнул он, - а Алонс?!
- В Алонсе одни пески, - сказал я, - а мне нужен хлеб, чтоб кормить армию.
- Да, но в Алонсе - Стеклянный Город!
- Скорее то, что осталось от Стеклянного Города.
- Однако герцог Тиманский обещал мне...
- Он поторопился, ваше величество. Расклад сил совсем другой. Я вынужден разочаровать вас. Если к осени мы не вернем Тарль, в армии начнется голод.
Король смотрел на меня с надеждой и опасением одновременно. Он хорошо разбирался в искусстве, средне - в политике, и совсем не разбирался в военном деле. Впрочем, как и я. Лаэрт сам мне всё это говорил и почему-то настаивал на походе в Алонс. Видимо, у него были такие же причины туда идти, как у меня - туда не ходить.
Король подозвал Лаэрта к себе, а я отошел и засмотрелся на статую Диониса. Она напомнила мне другую статую того же бога, только из темно-красного стекла, которая стояла у нас дома. У нас дома, где мы так мирно и счастливо жили с моей сестрой Мартой и ее детьми...
Лаэрт дернул меня за рукав.
- Как это понимать? Я тебе что велел говорить?!
Яркие глаза его метали молнии, а брови грозно сходились над орлиной переносицей. Я представил, что бы ответил ему настоящий Бриан. Я уже глубоко вошел в его роль, да и с королем уже познакомился.
- Я тебя выслушал, - сказал я, - но совет командиров тебя не поддержит. А я - и подавно.
- Что?!
Он, казалось, не мог понять, кто перед ним стоит. Я выдержал его бешеный взгляд. Я тоже умел смотреть непреклонно.
- Подумай о Лесовии, Лаэрт. Идти сейчас в Алонс - значит, потерять половину армии. Ты этого хочешь?
- Я хочу Стеклянный Город! - рявкнул он.
- Любой ценой?
- Да, любой! И попробуй только мне помешать, угодник божий!
Он ушел, похоже, сильно сожалея, что не может при свидетелях вышибить мною окно, витраж или одно из многочисленных зеркал. В общем-то, я был собой доволен. Первую битву я выдержал.
А потом трубы оповестили о начале спектакля. Всех пригласили в театральный зал, все двинулись в этом направлении, и только я, как ненормальный, поспешил к выходу.
Я и был ненормальный. Я давно уже был ненормальный. Сердце сжималось, лицо пылало, и Брианом в тот момент я уж точно не был. Я торопился, даже побежал бы, если бы мог бежать. Потом, уже в парке, остановился, присел на бортик фонтана, поскулил тихонько от полной безысходности и признался себе, что надо вернуться, надо всё вспомнить. Всё, что не удалось понять, забыть, замолить и загладить.
И я пошел в театральный зал, и сел сбоку, возле самой колонны, чтобы было, к чему прислониться, если вдруг потемнеет в глазах.
Деяниру играла Юнона Тиль. Геракла играл молодой, не знакомый мне актер. Почему-то эта пьеса была очень популярна в последние годы. Публику приводили в восторг кровожадные подвиги Геракла, его жестокость, подаваемая как героизм. Но особенно впечатляющей была сцена его сумасшествия, когда в порыве безумного гнева он убивал своих сыновей. Меч у него был настоящий, сцена отрабатывалась, как сложный трюк, чтобы было полное впечатление убийства.
В общем, смотреть на это всё было тошно. Единственным светлым пятном на сцене была Юнона. Игра ее была безупречна, и сама она была прекрасна, как летнее утро. А, может, это только казалось мне, потому что когда-то я был безнадежно и глупо в нее влюблен.
Когда Геракл надел отравленный плащ, я ушел. Я высидел весь спектакль. В придачу к ране у меня разболелась голова. В парке уже стемнело, я доплелся до кустов шиповника и свалился на траву. Все мои чувства были обострены, мысли забивали одна другую.
Я думал о Лесовии и императоре Мемноне, о Лаэрте и Стеклянном Городе, о далекой своей любви к актрисе Юноне Тиль, о сестре Марте и о проклятом сумасшедшем Геракле, перерезавшем свою семью.
Скоро в парке стало шумно и людно. Я осторожно встал, отряхнулся от налипших травинок и направился в левый флигель дворца, где обычно располагались гримерные. Посторонних не пускали, но я-то был не посторонним!
Юнона не узнала меня. Она устало сидела у зеркала, снимая грим, и была недовольна, что ее потревожили в такой момент.
- Я еще не готова, - сказала она, - подождите в коридоре.
- Я бы подождал, - улыбнулся я, - но ты слишком долго переодеваешься, можно и уснуть в ожидании.
- Боже мой... - она встала, торопливо вытерев лицо салфеткой, - откуда ты взялся?!
- Так уж вышло. Пришел поговорить с тобой.
Мы смотрели друг на друга. У нее были всё такие же теплые золотые глаза, гладкая кожа, точеные белые плечи. Ей хорошо давались роли богинь! Что-то шевельнулось в душе, вспыхнуло, но тут же померкло. Я был утомлен, болен и придавлен неразрешимыми проблемами. Я давно уже успел забыть, каким я был тогда, три года назад.
- Господи, на кого ты стал похож!
- Артист всегда похож на кого-то. У него нет своего лица. Давай сядем, ладно? Я с ног валюсь.
- Ты ранен?!
Повязка уже промокла от крови и промочила камзол. Юнона усадила меня, помогла расстегнуться и приложила поверх повязки несколько чистых салфеток. Потом налила воды из графина.
- Где это тебя? Опять подрался?
- Да нет.
Она не поверила.
- Ты неисправим, Батисто!
Мы сидели на маленькой кушетке. В окно влетали звуки оркестра и шум толпы. Я смотрел в золотые глаза, в которых прыгали огоньки свечей, я любовался ее усталым и вечно юным лицом, освобожденным сейчас от всякой краски, я даже держал ее за руку.
- Как ты живешь, Юна? - на самом деле ее звали так.
- Как? Сам видишь. Из труппы Луциуса я ушла почти сразу, как ты исчез. Тебе не нашлось там замены. И переехала в Казар.
- А Креонт? Чем не замена?
- Креонт слушает только сам себя. Я не могу с ним играть.
- А я тебя устраивал?
- Тоже не всегда, ты сам знаешь. Характер у тебя несносный, Батисто!
- Неправда. Просто я любил тебя и злился, что ты не обращаешь на меня никакого внимания.
- Ты? Меня?
- А кто тебя не любил, ты спроси?
- Не преувеличивай...
Свечи одна за другой гасли, зато комната теперь освещалась разноцветными вспышками фейерверка, как будто из той, другой жизни.
- Куда ты исчез тогда? Мы думали, что ты тоже убит.
- Понимаешь, Юна, - сказал я ей с горечью, - я не помню.
- Как это? - удивилась она.
- В том-то и дело, что я ничего не помню... - и это была правда, - со мной что-то произошло тогда, - признался я, - какое-то затмение. Впрочем, ничего удивительного: мы так напились с Креонтом в тот день, что мир перевернулся.
- Это я знаю! - кивнула она неодобрительно, - пришлось отменить спектакль! Потому что и Геракл, и Орисфей не стояли на ногах!
- Этого я уже не помню, Юна. Так спектакля в тот день не было?
- Конечно. Луциус закатил тебе скандал, ты послал нас всех к дьяволу и ушел. И больше тебя никто уже не видел. До сих пор не пойму, Батисто, как тебя угораздило так напиться в день спектакля?
- По глупости, - усмехнулся я, - просто по великой глупости и дури. У Водемара стоял огромный кубок в буфете, и я поспорил, что осушу его на одном дыхании. А потом уже трудно было остановиться...
- Осушил?
- До дна. С тех пор не могу смотреть на вино.
- Батисто, - покачала она головой.
- Что ты смотришь? - вздохнул я, - так мне и надо.
- Бедный, Батисто, ну нельзя же так себя мучить! Разве ты мог что-то предотвратить?
- Кто знает...
- Ты узнал, кто убил Марту и ее детей?
- Нет, - у меня снова бешено стучало сердце, - расскажи лучше, как всё было тогда? Хоть ты мне расскажи.
- Как? Тебе разве не рассказывали?
- Да не был я там, - сказал я, - не был, понимаешь? И до сих пор не могу там появиться.
- Понимаю, - Юнона пожала плечами, - но я ведь тоже почти сразу уехала. Я только знаю, что весь город был в ужасе, а убийцу так и не нашли. Их похоронил твой дядя Карлос, и теперь живет со своей семьей в вашем доме.
- Что ж, правильно, - вздохнул я, - у него большая семья.
- Ты не вернешься туда, Батисто?
- Нет, - сказал я, - никогда.
- А я, может быть, и поеду, - сказала Юнона, - для артистов границ не существует. Мне приходится колесить по разным городам, хотя живу я теперь в Трире. Сообщить тебе, если что-то узнаю? Вдруг нашли убийцу?
- Да, конечно, - кивнул я, - буду рад.
- А куда написать? - спросила она с готовностью (добрая душа!), - где тебя найти?
- На войне, - ответил я, - и найти меня трудно. Лучше я сам буду присылать к тебе гонцов.
- На войне?! Ты воюешь у Бриана?!
- Нет, - сказал я, - я и есть Бриан.
- Как!? Ты что, шутишь опять?! Нашел время шутить, Батисто!
Конечно, она мне не поверила, и я не стал настаивать. Да и говорили мы еще недолго. Юнону желал видеть король, она торопилась и поспешно при мне напудрилась, взбила прическу, подкрасила ресницы и надела колье. Слишком скромное было украшение для такой богини и такого приема.
- Так ничего и не рассказал о себе, - заметила она с укором, когда мы уже стояли возле двери, - кто ты? Как ты? Где?
- Я - Бриан Непобедимый, - повторил я, объяснить ей, почему я три года просидел в монастыре и не искал убийц свой сестры, я бы не смог.
- Почему не Эрих Седьмой? - усмехнулась она разочарованно.
- А Бриан сейчас нужнее.
- Все шутишь.
- Да я вообще-то серьезно.
- Да? И что любил меня, тоже серьезно?
Если б мне не было так плохо и на душе, и в теле, я бы отреагировал на этот вопрос как должно: я бы объяснился ей в любви и был бы настойчив ровно настолько, насколько она захочет. Но голова разламывалась, глаза закрывались, и проклятый бок не давал глубоко вздохнуть. Поэтому я просто открыл перед ней дверь и вежливо отошел в сторону.
Празднество было в самом разгаре. Звучала музыка, в небо взлетали соцветья огней, невыносимо пахло розами.
Я разыскал у парадного входа нашу карету и велел кучеру отвезти меня назад, в особняк герцога Фурского, а потом уж вернуться за хозяйкой.