Я не знаю, что будет, когда кончится батарейка в этой комнате, в этом ноутбуке, и надо ли знать, где я допустила ошибку. Что пошло не так. Это столь же непонятно, сколь и бесмысленно. В голове моей шум, ноутбук иллюстрирует мою комнату, отражая. Если честно, она не моя. Представляешь, какой я человек стала, хотя зачем тебе думать об этом. Играй, развлекайся, чтобы быстрее прожить эту свою жизнь, чтоб скорей все наконец закончилось. Все пошли в разные стороны, как выпущенные из ладоней пауки - только представь! Я продолжаю обращаться к тебе. Тебя не влечет ко мне, тебя влечет к смерти. А еще все еще все тебя любят и хотят дотронуться до щеки - очерченной так красиво, легко, без усилий. А ты, такой трусишка, захватываешь воздух молча. Что же ты: никому не нужен? Даже записной книжке, этой улице, углу перед магазином: тебя там нет. Привет, какие у меня могут быть дела.

Безоговорочный императив: делать, бежать, выжить. Последние дни я в поиске этой если-реальности, если не утрачена хоть малая возможность поёрничать, выебнуться. В общем и мысли мои, и то, что вчера говорила - оплеуха самое себе и стремлению подчинить, вписать в квадрат все известные числа, выиграть. Торжествуй, проигравший: именно тебя я хотела найти.
Я размышляла о человеке, который нечаянно стал моим другом, и о том, как я всё-таки люблю смотреть, до чего мне никогда не допрыгнуть. Я обещала в линиях, курсирующих от столицы, писать рассказ, как я жила, что я такое, и все такое. Но единственное, что захотела рассказать, это то, что когда были пятилетние и жили по дворам, на деревянной скамейке в честь одного большого мальчика написали синим маркером: "ПЕТЯ ХУЙ". И то, что не хотела рассказать, рассказала, срывалось ночью с губ, в красные, мокрые глаза: я же хипстер; я же не выйду на баррикады - и потом в ночь: с днем рождения, ты мой самый близкий, празднуй, радуйся. Удивляйся: никакая кошечка не поможет мне забыть на какое-то время о самоубийстве, и - слушай внимательно - я все ещё жалею свысока тех, кто думает, что все это - по-настоящему.

хвостище

Прекрасное дело поезд, - намыленными руками в письма - завтра, утро, уже в Москве. Дурная, нехорошая тенденция менять города и квартиры: чего бежишь, бесноватая? какой ответ ищешь? какого ждешь предложения? Быть может, есть маленькая надежда, развеять тяжелых снов поступь, вернуться уже чуточку другой и не прятаться в хромоте от ответственности: да, это я и я так хочу жить. И переставать себя терзать неизвестно за что, скандалить, отдавать в чужие руки теплые сплетни. Все как предчувствие утраты себя. Я созерцаю, но в то же время, я участник. Я делю с вами пополам свою комом снежным радость, я вам говорю спасибо.
Мне страшно уезжать из дому, именно тем страшно, что появилось в голове это короткое "дом", как ребенок, которому нужна забота. Я бы хотела привязать к этому какое-то скрежетание, музыку, но нет плеера, а есть завтра - опять эта констатация - и от этого немного грустно. Как-то слишком быстро я стала тем человеком, чьи восхищенные строки читала давно в блогах, завидовала. Но в конце концов, есть ты, человек, и есть город - его сменить, оказывается, не сложнее, чем белье; и я стираю весь день, столько грязи.
На Литейном, 35 дождь и плюшевый медведь с подведенными глазами. Надувной матрас не держит зла, кровать не выдерживает гостей, слова томятся в горле, молодые мужчины на кухне заняты готовкой, и все своим чередом. В дверь звонят, разрушая одиночество, навсегда.

Перерождение наступило именно теперь, потому что я уже целых два дня думаю. Скорее, какая-то предопределённость пугает. И так же себя в три ночи надумывать, ускользать. Ночи эти мы так славно смеемся. Изо дня в день так тоскливо от этой радости. Будто живешь сам не зная куда. И, привыкши, ловить потухших лампочек отсвет полуночный, дома сидя, писать, засыпать, было бы только что мечтать. И сны обещали так много. И это ощущение, будто тебя серьезно обманули. Вместе с этой обманутостью - свобода: я-то уж себя знаю. Как вынужденное лекарство, чтобы не бояться - кусать эти провода, убеждаться, ловить подтверждения. Ну почему так я нелегка, и там мне с собой всегда тоска, проживаешь чужое. Сколько можно ржать. В конце концов я хочу, чтобы меня ненавидели и уважали. Мне нужна трагедия не в ощущении, а в зауми; не то совсем чувство, когда падает крушась что-то под лопаткой, нет, нет, проще, разумней. Чего хотел, на то и нарвался. Сидишь одинокостью своей блеща и так хорошо, когда кто-нибудь что-то расскажет, хоть изредка. Как какая-то засаленная сплетня возвращается, и уже ей, всему в ней такому нахальному, гребному, скромно рад. Хотя бы пока в городе не пахнет едой постоянно, а ты пьяная: "Друг мой, если ты читаешь эту записку..." Утром уже новое опостылевшее - прогорклый осадок от сигареты, мокрое белье, перепады давления. Привет, мне так скучно. Мне хочется утратить, чтобы обрести; а я глотаю и блюю от жадности. Я такая толстая. Мне ведь, по сути, хочется задыхаться, но я не задыхаюсь.