Евдокия Завалий

Человек удивительной судьбы и с уникальной в истории
военно-морского флота биографией. Гвардии полковник морской
пехоты Евдокия Завалий — единственная представительница
слабого пола, которая в годы Второй мировой войны возглавляла
действующий на передовой линии фронта взвод морских
пехотинцев.

Евдокия ЗАВАЛИЙ

Москва была желанным местом встреч однополчан всех регионов нашей Родины... Как-то и я приехала
в Москву из Киева, где работала директором гастронома, на встречу участниц Великой Отечественной
войны. Выступала в Измайловском парке перед молодежью. Глядя на лица юных, вспоминала вслух
свою молодость.
Родом я из села на Николаевщине. Работала в колхозе имени Коцюбинского, Новобугского района.
Мотыжила сахарную свеклу, ворошила сено, сгребала на току золотое пшеничное зерно. Будущее
казалось светлым, радостным... Сразу все оборвалось...
От бомбовых взрывов содрогалась земля. Загорались хаты, сараи... Прибежала домой, а там стонет
красноармеец в фуражке пограничника. Из его раны на ноге хлестала кровь. Разорвала простыню,
перевязала. Потом появились другие, в крови, грязи. Перевязала, обмыла, поила водой. Вошел
командир-кавалерист. -У нас тоже есть раненые...
Недолго думая, вскочила в его машину. Водитель рванул с места... Так началась моя военная судьба,
мои фронтовые дороги...
По просьбе своих молодых слушателей рассказала несколько эпизодов.
... В новом Буге горел элеватор. Раненых оказалось немного. Только помогла им забраться в машину,
как шофер крикнул:
— Ложись!
Бросилась на дно кузова. В лицо ударяли щепки: пулеметная очередь прошила борта автомашины.
Выглянула — кругом немцы. Все же шоферу удалось вырваться из вражеского кольца. После этого
случая попросила бойцов показать, как обращаться с оружием. Научилась стрелять из карабина,
пистолета и пулемета. Дали мне верховую лошадь. Конники удивлялись: "Держится Дуня в седле, как
заправский казак". А я в ответ: "Не впервой, у себя в колхозе часто ездила верхом"

... Тяжко пришлось на переправе через Днепр, у Запорожья. Связали лошадей в одну цепочку, чтобы
не растерялись при переправе. И допустили ошибку: одна из лошадей утонула и увлекла за собой
остальных. Ушли на дно и вьюки с пулеметами. Как выбрались на берег, не помню. Ощутила режущую
боль в боку. Очнулась в госпитале. Долечивали уже на Кубани. Поправилась — стала санинструктором.
Научилась вводить раненым противостолбнячную сыворотку и делать многое другое, что поручают
лишь опытным медицинским сестрам.
А гитлеровцы продолжали наступать. Налеты авиации, пожары, кровь... В одном из боев старшина
сунул мне трехлинейку:
— А ну, помогай! Приказано зажечь вот тот амбар с боеприпасами, чтобы не достались врагу. Там уже
немцы. Будем бить отсюда зажигательными.
Стреляли и подожгли. А вражеские солдаты почти рядом. Метнулась в кукурузу. Плакала там от страха,
пока не уснула. К счастью, поблизости опустился наш самолет, подобрал раненых и меня.
... Станция Курганная. Более двадцати фашистских стервятников налетело, засыпали бомбами. На
железнодорожных путях — вагоны с эвакуированными детьми. Ребята кинулись к укрытию. Немецкие
летчики расстреливали их из пулеметов. Осколками бомбы свалило офицера. Раненый был без
сознания. На себе не унесешь — тяжел, перекатила его на плащ-палатку и утащила волоком в
безопасное место. Перевязала, уложила на сено.
Через несколько дней отряд морской пехоты, в котором сражалась и я, посетили представители
командования. Солдаты построились. И вдруг слышу — вызывают Евдокию Завалий.
Все у меня в голове помутилось: "Что, — думаю, — такое? Неправильно перевязку сделала? Но от того,
что услышала, голова еще больше кругом пошла. "За спасение командира... наградить орденом
Красной Звезды". Долго потом ходила сама не своя. Гладила орден рукой. Казалось, даже выше
ростом стала. А потом сменила санитарную сумку на автомат и гранаты. Участвовала в освобождении
станиц Крымской, Ахтанизовской...
Как-то привезли на передовую обед.
— Поедим потом, сначала турнем немцев, — сказал старший лейтенант.
Только скомандовал: "В атаку!" — пуля скосила его. Чувствую, заминка получается. Вскочила, да как
крикну, а голос был молодой, звонкий: "Рота, за мной!" Моряки рванули вперед... В этот день много
гитлеровцев наколотили.
И тут снова меня ранило. Долго лечили, возили и в Москву, а на ноги поставили. Вернулась к морякам
— еще злее воевать стала, назначили командиром взвода автоматчиков. Небывалое в среде моряков:
девушка — командир!
Мои автоматчики участвовали в штурме Севастополя и Сапун-горы. Тот, кто бывал там, знает, сквозь
какой ад прошли наши бойцы. За подвиг в этом бою получила орден Отечественной войны I степени.
А потом переправлялись через Днепровский лиман. Моряки шли в атаку по пояс в воде. Уже на берегу
меня опять ранило. Двое суток не приходила в сознание.
После выздоровления догнала свою часть за рубежом нашей страны. Освобождали Румынию,
Болгарию, Венгрию... С Краснознаменной Дунайской флотилией поднялась по реке до Будапешта, где
так дерзко подобрались по подземелью к вражескому штабу. Это была уже весна 1945 года. Отряд
советской морской пехоты, высадившийся с катеров Дунайской военной флотилии, прорвав вражескую
оборону, закрепился на окраине Будапешта. Дальше продвинуться не удавалось. Тщательно
обследовав все закоулки, моряки обратили внимание на канализационный люк. А что если
воспользоваться им?
Ночью люк открыли. Из колодца дохнуло смрадом. Двое смельчаков опустились вниз. Открылся
просторный подземный канал, конца которому не видно.
— Попытаться пройти можно, — доложили командиру отряда. — Только дух там тяжелый. Канал,
видно, для стока нечистот, и вентиляции нет.
Конечно, заманчиво подземным ходом проникнуть в тыл врага. Но пробьешься ли при таком смраде?
Вспомнили, что среди трофеев есть восемнадцать подушек с кислородом. Они-то и пригодились. В
подземелье спустились тридцать разведчиков. Одна подушка на двоих. Сделает боец вдох-другой и
передает соседу. Продвигаться было трудно. Туннель местами то сужался, то оказывался настолько
низким, что приходилось ползти. Руки, колени покрылись липкой грязью. По пути попадались
вертикальные колодцы. Так хотелось приоткрыть крышку люка и глотнуть свежего воздуха, но нельзя
обнаруживать себя преждевременно, надо проникнуть как можно дальше...
Но вот еще один колодец... Осторожно приподняли чугунную крышку, увидели: кругом стояли вражеские
танки и автомашины. Люк оказался позади одного из танков. Один за другим выползли разведчики,
распластались возле танков и под автомашинами. Расхаживали ничего не подозревавшие часовые...
Их бесшумно сняли.
Дверь в бункер не заперта. Подземное помещение забито гитлеровцами. Многие спали. Некоторые
писали письма. Радист отстукивал донесение... Разведчики с порога дали короткую автоматную
очередь. Захваченные врасплох немцы подняли руки, оружие сложили в угол. Самым ценным
трофеем оказались оперативные карты.
"Освоив" бункер, разведчики повели из него стрельбу. На улице возникла невероятная паника... Не
понимая, почему стреляют из их же бункера, фашистские вояки стали из автоматов бить друг друга.
Беспорядочный огонь открыли танкисты. Воспользовавшись смятением врага, морские пехотинцы к
середине дня полностью очистили от гитлеровцев многие городские кварталы и соединились со своим
отрядом.
В числе пленных оказался немецкий генерал. Он недоумевал: каким чудом советские бойцы
пробрались в тыл его войск, ведь их не видели ни на земле, ни на воде, ни в воздухе...
Он поверил лишь тогда, когда увидел разведчиков, отмывающихся от грязи. Удивился генерал, что у
одного из них голос был явно девичий.
— Да, это девушка. И к тому же — командир, гвардии лейтенант Евдокия Завалий...
Война продолжалась. Приказано взять высоту "203", она, по-видимому, была важным стратегическим
пунктом. Погрузились на катера и поплыли к незнакомому берегу. В пути нас атаковали вражеские
самолеты. Были убитые и раненые, потоплено два катера. И все же на высоту поднялись, окопались.
За день отбили четырнадцать атак. Патроны берегли. Стреляли только прицельно. На второй день
кончились припасы. Ни сухаря, ни глотка воды. Ночью снизился над отрядом самолет, сбросил два
мешка с продовольствием, да неудачно — один слетел под откос, другой зацепился за куст и повис над
обрывом. Попробовали достать — потеряли трех матросов: немецкие снайперы убили. Четвертого
ранило в руки и ноги, он достал все же мешок, добрался с ним до окопа, и тут его сразило насмерть.
Высоту отстояли. За эти дни беспредельного мужества, выдержки и воинского мастерства моряков
отметили наградами. Получила и я орден Красного Знамени.
Я сохранила фотокарточку, на которой снята незадолго до Победы. В морской офицерской форме, с
автоматом на груди. Но желаннее всего — красивое гражданское платье, безоблачная любовь,
счастливое материнство. Пусть так и будет у женщин всех поколений!

http://www.a-z.ru/women_cd2/12/2/i80_192.htm
_______________________________________

Елена ВАВИЛОВА

Фрау "Чёрная смерть"

Давнее поверье о том, что женщина на флоте — явление аномальное, в наши дни воспринимается как
некоторый пережиток.
И хотя к дамам в бушлатах некоторые мужчины все еще относятся скептически, прекрасный пол давно
отвоевал себе место под солнцем во флотских экипажах многих стран. В Норвегии под натиском
морских амазонок не устояли даже святая святых ВМС — субмарины.
В России заповедь Петра I о том, что «женщинам во флоте не бывать», впервые нарушила гречанка
Ласкарина Бубулина — единственная в истории женщина — адмирал Российского флота. В США
первой морячкой стала Грейс Хоппер — контр-адмирал американского ВМФ.
Есть своя женщина-легенда и в Украине. Человек удивительной судьбы и с уникальной в истории
военно-морского флота биографией. Гвардии полковник морской пехоты Евдокия Завалий —
единственная представительница слабого пола, которая в годы Второй мировой войны возглавляла
действующий на передовой линии фронта взвод морских пехотинцев.
...Я тщетно пытаюсь отыскать в облике невысокой худенькой женщины черты избранности,
позволявшие ей, семнадцатилетней, командовать полусотней крепких мужиков, наводя ужас на
гитлеровцев дерзкими вылазками, за которые она получила от них прозвище «фрау черный комиссар»
или «фрау черная смерть». Буквально с порога Евдокия Николаевна командует мне: «Идем к столу!
Флотская уха стынет!» Звучит как приказ, и я понимаю, что возражения бессмысленны — комвзвода в
своей стихии.

Фатальная память
— Евдокия Николаевна, откройте секрет: как удавалось руководить взводом десантников, может,
слово какое заговорное знали?
— Слова самые обычные: «Взвод! Слушай мою команду!» Голос-то у меня громкий всегда был, с
детства песни пела под свой аккордеон. Поначалу, конечно, бывало, хмыкали хлопцы в мою сторону,
но я внимания не обращала. Ничего-ничего, думаю, я вам еще покажу кузькину мать! Волю в кулак, очи
озверелые и — вперед! Хотелось нос мужикам утереть, показать, что могу воевать не хуже, если не
лучше их. И они привыкли ко мне, зауважали. Если бы не приняли как командира, сто раз была бы
убита. Ведь немцы охотились за мной, после того как узнали, что «черными комиссарами» командует
женщина, но ребята мои каждый раз выручали.
Поднимаю их в атаку: «За мной!» Догоняют и обходят меня, прикрывая, бесстрашные, отчаянные —
Жора Дорофеев, Петро Мороз, Саша Кожевников, три Димы — Ваклерский, Собинов и Седых...
Каждый из пятидесяти пяти моих автоматчиков до сих пор стоит перед глазами, хотя никого из них уже
нет в живых. Димка Седых бросился под танк с последней гранатой, Миша Паникахо заживо сгорел,
облитый горючей смесью, но успел вскочить на вражеский танк и поджечь его, Ваня Посевных... Когда
появился во взводе, смерил презрительным взглядом: «Бабе подчиняться неохота!» А в боях за
Будапешт он прикрыл меня от снайперского выстрела, подставив свою грудь... До Победы дошли
только шестнадцать моих ребят, сегодня из нашего спецвзвода 83-й бригады морской пехоты осталась
я одна.
Евдокия Николаевна замолкает, пытаясь унять слезы, ручьями текущие по щекам, а я, не зная, как
утешить, перевожу разговор в другое русло — туда, где не должно болеть.
— Вы, наверное, пацанкой росли — во дворе верховодили, заводилой были?
Она как будто не слышит вопроса — рвущая сердце фатальная память 65-летней выдержки не
отпускает ее.
— Так и не привыкла терять. На фронте слезы прятала под плащ-палаткой, чтобы, не дай Боже, не
увидел кто и не заподозрил в слабости. Понимаешь, я просто не имела права быть слабой, бояться.
Но все равно боялась... крыс. Ничего с собой поделать не могла, крысы для меня страшнее немцев
были — голодные, по ночам в лицо бросались, за пятки грызли. Брр! Лучше не вспоминать...
Я ведь совсем девчонкой на войну попала, еще шестнадцати не стукнуло. Три раза бегала к военкому,
а он мне все: «Молоко сначала подотри!» — «Какое молоко?» «Материно, не обсохло еще!» Но фронт
приближался, и вскоре война сама пришла за мной. Как сейчас помню этот день, 25 июля.
Выжженную солнцем степь в родной Николаевской области, колхозное поле, где мы с подругами
торопились убрать урожай, зарабатывая трудодни. Вдруг видим — на белом небе над нашим селом
появились черные пятна.
Бригадир аж присвистнул: «Парашютный десант!» Послышался нарастающий гул, и вражеские
самолеты начали бомбежку. Мы бросились по домам. Вбежав во двор, я услышала чей-то стон и,
глянув под старую антоновку, обомлела: молодой пограничник (у нас в селе находился штаб
погранзаставы) лежит в луже крови. Не помню, как вбежала в хату, разорвала на бинты простыню, как
могла перебинтовала его, смотрю — еще одного ранило, потом еще...
Когда последняя воинская часть покидала Новый Буг, ведя кровопролитные бои, я уговорила
командира взять меня с собой. Хотела забежать домой за кофточкой, но возле дома столкнулась с
бабушкой. Увидев меня, баба заголосила: «Ой, шо ж ти робиш? Вернися, золота моя!»
А потом вдруг крепко обняла, зашептала что-то и посмотрела в глаза:
— Онучечка! Четыре раза будешь кровью стекать! Но тебя принесут белые гуси... И перекрестила.
Бабушка моя людей лечила травами и судьбу предсказывала. Прожила на свете 114 лет.

Дуськин взвод
— Сбылось бабушкино предсказание?
— Как сказала, так и случилось. Четыре ранения и две контузии — с такими трофеями я вернулась с
войны. Впервые ранило на Хортице, когда во время отступления наш 96-й кавалерийский полк, где я
служила санитаркой, принял тяжелый бой. Днепр нам пришлось форсировать вплавь, на хлипких
плотах из подручного материала. Там и настиг вражеский снаряд. После проникающего ранения в
живот попала в госпиталь под Краснодаром. Главврач осмотрел меня: «Ну все, девчоночка,
отвоевалась. Получишь литер и дуй домой». Ответила, как отрезала: «Некуда мне ехать! Отправляйте
на фронт!»
Направили меня после ранения в запасной полк. А туда как раз «покупатели» из командования
приехали набирать ребят на передовую. Один из них, моряк, подзывает меня: «Гвардии старший
сержант, покажите ваши документы!» Раскрывает мой литер и читает: «Старший сержант Завалий
Евдок.» Это в госпитале имя мое так сократили. «Завалий Евдоким?» А я ему, и глазом не моргнув:
«Так точно, товарищ командир! Завалий Евдоким Николаевич!» — «Даю пятнадцать минут на сборы!»
— «Есть!»
Он и не подозревал, что перед ним — девушка. А я ничем не выделялась среди парней: те же
гимнастерка и галифе, на голове после госпиталя — «ежик» с чубчиком — косу пришлось сбрить,
чтобы вши не донимали. Выдали мне боеприпасы, обмундирование, а потом отправили... в баню.
— Вот тут-то и раскрылся обман? Разоблачили «Евдокима»...
— Да ты что! Если бы тогда узнали, не сносить бы мне головы. Расстрельная статья, с командованием
шутки плохи! Стою ни жива ни мертва со своим тазиком, а мимо ребята в чем мать родила мыться
бегут. Посмотрела на палатку медсанбата и смекнула расковырять себе лицо в кровь, чтобы не до
бани было. В медсанбате мне обработали раны, а через два с половиной часа у станицы Горячий
Ключ старший сержант Евдоким Завалий принимал бой в составе шестой десантной бригады.
— Вы хотите сказать, что вам удалось незаметно влиться в мужское общество и оставаться там
нерассекреченной еще какое-то время? Простите, но это кажется невероятным...
— Тем не менее мне удалось продержаться около года. Никто ни о чем не догадался. Меня сразу же
признали «своим парнем», а после того как под Маздоком я взяла в плен немецкого офицера,
направили в отделение разведки, и вскоре я стала его командиром. Очень тяжелые бои шли на
Кубани, в районе станицы Крымская. Там наша рота попала в окружение. В разгар схватки погиб
командир, и, заметив растерянность бойцов, я — старшина роты — поднялась во весь свой
«гигантский» рост и крикнула: «Рота! Слушай меня! Вперед, за мной!» Бойцы поднялись в атаку, и нам
удалось сломить сопротивление противника, выйти из окружения. В этом бою я получила второе
тяжелое ранение. Вот тогда-то и разоблачили «Евдокима».
— И какими были последствия? Перепало на орехи от командования?
— Никто даже не пикнул. Наверное, учли боевые заслуги и дали направление на шестимесячные
курсы младших лейтенантов. После них в октябре 443-го направили в 83-ю бригаду морской пехоты
Краснознаменной Дунайской флотилии и доверили взвод. Так я из «товарища Евдокима»
превратилась в «лейтенанта Дусю». Матросы мне попались как на подбор — рослые, крепкие,
отчаянные хлопцы. Ребята из соседних взводов вначале смеялись над нами: «Дуськин взвод!» Но
прошло время, и стали называть уважительно: «Дусины гвардейцы». А мои автоматчики называли
меня по-мужски — командиром, а иногда ласково Евдокимушкой...

Трем смертям не бывать
— То есть бойцы стали воспринимать вас не только как командира, но и как женщину. Скажите честно,
сердце ни разу не екнуло? Влюбленные взгляды ловили на себе?
— О чем ты говоришь! Если бы хоть какие-то мысли возникли на этот счет, все — нет взвода и нет
командира. Я была для них мужиком, да и некогда было нам, морским пехотинцам, любовь крутить.
Про это ты в других родах войск расспроси, может, чего и расскажут. А мне нечего рассказать, кроме
того, что вернулась я домой после войны чистая, как небо и звезды...
Мой бестактный вопрос разволновал Евдокию Николаевну, и в ее голосе вновь появились командные
нотки: «Возьми вон ту газету!» Я протягиваю ей потрепанный газетный листок из разложенного на
столе солидного домашнего архива. Она возвращает его мне: «Читай!»
— «Бойцов во главе с женщиной-офицером высадили в тыл врага десантные катера. Была поставлена
задача перекрыть дорогу, по которой отступали на Вену разбитые под Будапештом фашистские части.
6 суток отбивали ребята яростные атаки врага. А потом с воздуха на них посыпались бомбы. Со
стороны Будапешта на моряков двинулись «тигры». Казалось, что все кончено. Не выдержит горстка
морских пехотинцев, не устоит. Но пока подоспела помощь, семь фашистских танков горело перед
траншеями смельчаков. «Тигров» подожгли моряки из взвода лейтенанта Завалий...»
Евдокия Николаевна прерывает меня:
— Вот такая «любовь» у нас была, деточка. А ты говоришь, взгляды...
Севастополь, Сапун-гора, Балаклава, Новороссийск, Керченские катакомбы. По 8—9 атак за одни
сутки. Я потом после войны еще долго по ночам «ходила в атаку». Кричала так, что соседи пугались. А
бабушка молилась и говорила маме: «Это нечистый дух из нее выходит, доня!» Наверное, благодаря
этим ее молитвам и заговорам живу до сих пор, хотя трижды была похоронена...
Я слушаю ее рассказ и думаю: наверное, когда человек при жизни становится легендой, мистику и
мифологию воспринимает как объективную реальность. Забывая, где правда, где вымысел. Но на
всякий случай уточняю:
— Сколько раз?
Она не реагирует на глупый вопрос и продолжает, глядя сквозь меня в свое прошлое:
— Еще в самом начале войны кто-то из односельчан сказал бабушке, что видел, как меня хоронили.
Но она не поверила и все по церквям ходила, свечи ставила. Потом под Белгород-Днестровским, когда
ночью форсировали лиман, чтобы, преодолев минное поле, захватить плацдарм и удержать его до
прихода главных сил. Едва достигли середины лимана, как с противоположного берега ударили
вражеские орудия и пулеметы. Несколько мотоботов пошли ко дну, остальные достигли берега и
захватили его. Когда немцы стали отступать, мой взвод преследовал их. Я не заметила, как оторвалась
от своих десантников, рядом разорвался снаряд, и меня отбросило взрывной волной. Очнулась, когда
стемнело, и услышала немецкую речь. Немцы ходили по полю боя и добивали наших раненых.
Почувствовала, что приближаются ко мне, затаила дыхание, и вдруг огнем полоснула боль в ноге. Один
из фашистов пронзил ее штыком, чтобы проверить, мертва ли «русиш фрау». Чудом не выдала себя, а
на рассвете, когда наши батальоны очистили от гитлеровцев западный берег Днестровского лимана,
меня, истекавшую кровью, нашли местные жители. В штабе бригады решили, что я погибла, и на
братской могиле в Белгород-Днестровском среди других имен появилось мое.
Ну а в третий раз меня похоронили в Болгарии, высекли фамилию на памятнике, и когда спустя 25 лет
я приехала в Бургас как почетный гражданин города, одна из женщин во время встречи с горожанами
узнала меня и бросилась ко мне со слезами: «Доченька! Ты живая!»