Я счастливый человек. Я умею, хочу и люблю читать. Не знаю для кого как, а для меня время проведенное с хорошей книгой - счастливое время. Так вот, мне еще повезло и в том, что в свое время родителям удалось привить мне любовь не просто к литературе, а к литературе качественной, той, которую язык не повернется назвать бумагомаранием........
Мне обидно, когда ругают этого писателя и обвиняют в плагиате, вульгарности, антисемитизме...Для меня он великий писатель. Можете бить меня, но Пикуль для меня стоит гораздо выше Пушкина и даже Достоевского. И наконец-то пришел возраст, когда его книги не просто читаешь, а понимаешь, пропускаешь каждое слово через себя, когда чтение становится чем-то большим, неописуемым....
Я люблю выписывать интересные для меня цитаты из книг, их по неведомым причинам через время найти просто невозможно. А вот здесь они точно не потеряются. Да и может кому полезными станут.
Валентин Пикуль Слово и дело. Книга 1. Царица престрашного зраку
***
Совет оживился. Прасковью Волочи Ножку никто и не помянул, благо она с генералом Дмитриевым Мамоновым венчана; но заговорили все разом об Екатерине Иоанновне – толстой, обжорной и дикой герцогине Мекленбургской, что жила в Измайлове:
– Принцесса добрая и веселая. С ней – ладно! А что немцы ее Дикой герцогиней прозвали, так нам не убыток… Телом она мягка да широка местом уседним: сие признаки доброты и согласия желанного. Такую и надо! Пущай она царствует на Руси!
***
Балакирев зевал – широко и протяжно. Темнели во рту впадины: в зубах убыток имел немалый. За шутовство прежнее повыбивали ему передние зубы вельможи. А коренной клык сам его величество Петр Первый высочадше соизволили клещами изъять. Просто так – для интересу (ради науки).
***
– Ну, мечи, Алешка, – сказал Балакирев. – Один черт! Коли псу делать нечего, так он под хвостом у себя нализывает…
***
Не имея понятия о свободе, русские путают ее со своеволием. России грозит время деспотии и безнравственности... Так и напишу в Дрезден!
Послы надевали шляпы, расходясь по каретам. Вздыхали:
"Ужасная страна!.. Непонятный мир!.. Загадочный народ!..
***
К чему, - вопрошал старый князь, - ломаем и портим язык природный? Устоял он противу татар, так неужто ныне от немчуры погибнет? Скажи мужику нашему: старший лесник или начальник дела пушечного - и он поймет! А на таких словах и мне трудно языка не сломать. Оберегать надобно, яко от язвы поганой, язык российский ото всех словес чужеземных, кои простонародью нашему противны и невнятны...
***
- Надеюсь, - ответил Бирен, - вы не станете набивать цену?
- Вот там, в углу, - показал Кристодемус, - стоит моя палка, которую я беру с собой, чтобы отбиваться от голодных собак... Видите? Так возьмите ее в руки!
- Я взял, - ответил Бирен. - А дальше - что?
- Теперь этой палкой тресните себя по глупой башке...
***
- Дин-дон, дин-дон, царь Иван Василич... Православные, почто хлеб-то жрете? - спрашивал он, во дворец пробираясь. - Рази вам, русским людям, хлеб надобен? Вы же, яко волки, один другого сожираете и тем всегда сыты
бываете...
***
- Ваше величество, - резко отвечал Остерман, - просвещение это еще не значит - грамотность! Немцы просвещенны потому, что любят своего короля и от уплаты налогов не уклоняются, как это мы наблюдаем в России непросвещенной... Пароль Пруссии таков: будь солдатом, плати налоги и держи язык за зубами!
***
- Высокая степень, - говорил Кантемир, - да и богатство редко без беды бывают. И всегда неспокойны! А кто в тишине, от суеты мирской далече, будет малым доволен, тот и достоин называться философом истинным... Уехать бы!
***
- Не только кондиции, матушка. Собирались мы, словно купцы. О чем не говорили! О дорогах, о монет чеканке, о парусах для кораблей, о сукнах и ботфортах, о разведении промыслов и мануфактур промышленных...
- Меня финансы заботят!
- Так это и есть финансы... Экономия - вот суть устройства государства. Я жадных не люблю. Широких же безумцами считаю. Богатство зачинается с малой толики. Растет под ногами кустик махонький, а рвать нельзя: сей кустик деревом станется. Не о себе помышлять надобно, а о внуках наших: для нас он куст, а потомству российску деревом обернется.
- Они и срубят, выгоду имея.., не мне же! - сказала Анна.
- А вам рубить не надо, - отвечал Голицын. - Прежде чем дерево рубить, надо подумать. Нельзя ли инако извернуться? Глядь, дерево-то и пригодилось - благодатную тень дало! Тако же и люди... Они - главный капитал в государстве. Коли башку срубил, обратно не приставишь. Как и дерево ко пню не приладишь! В указах ваших пишется мудро: заботы о верноподданных выставляются миру на удивление. А между тем людей с головами безголовыми делают. А те, что безголовы от природы, те чинами украшаются...
- Меня финансы заботят! - повторила Анна Иоанновна.
- А я о чем вам толкую? Токмо о финансах... Ведь умные головы людские казне прибыль дают. В землю коль лягут головы - и прибыли не стало. Иной час можно и шумы простить. Мало ли человеку что взбредет? Пущай шумит и вредно власть поносит. А, отшумясь, к столу присядет и дельное сочинит. Ведь знали мы, что Татищев - вор! Но головы ему не сняли. Потому что умен он и от него прибыль государству имеется... Иногда послабление дать людям, матушка, - словно рубли под ногами найти!
- Уйди, - велела Анна. - Опять крамольны твои речи.
Голицын глянул на свои распухшие скрюченные пальцы: - Зачем и звать было больного?.. Но правда там, где правды стерегутся, всегда крамолой называется!
***
Грозны и слезливы дела доимочные: по стране теперь ехать страшно, будто Мамай войною прошел. Избы деревень заколочены, в пыли ползают нищие, пастух коровенок с десять выгонит утром в поле... Разве же это стадо? И, ничего не страшась, Маслов всюду говорил так: «Петербург, будто зверь яростный, все соки из страны высасывает. На пиры да в забаву себе. Да чтобы пыль в глаза иноземным посольствам пускать. Но Петербург – еще не Россия! Россия – это вся Россия, и мужик ее – в первую голову и есть сама Россия...» Сенаторам он дел накидал (до вечера не разберутся), а сам отбыл в Зимний дворец. И – прямо в Кабинет императрицы; Иоганн Эйхлер руки раскинул, его не пропуская.
– Нельзя, – говорил Иогашка, – там ныне дела важные...
Маслов кабинет-секретаря отшиб со словами:
– Нет дел важнее, паче мужицких – дел голодных!
В Кабинет прошел, гневный, а там – все министры: Остерман, Черкасский, Головкин; обер-прокурор начал при них такую беседу:
– И не стыдно тебе, бессовестный князь Черкасский? Доколе же ты, в тройке сей главной, будешь над мужиком глумиться?
– Николи и не бывало, – сказал Черкасский.
– Ты богат, как курфюрст Саксонский, – горячо продолжал Маслов. – Не твои ли мужики на Смоленщине кору с дерев гложут? Гляди на себя: пузо-то какое наел. Одних бриллиантов на тебе сколько... тьма! Неужто все мало? Почто копишь? Одна у тебя дочка, так нешто приданого еще не скопил? Уймись, князь. У тебя руки богатые, а у меня – смотри – руки длинные...
Великий канцлер империи Головкин сказал:
– Уймись ты сам и не маши в Кабинете тростью.
– Не уймусь! – отвечал Маслов. – Смоленск есть земля рубежная: мужик русский в Польшу бежит. От бессовестности помещиков наших безлюдет земля русская. И мне – молчать?.. А ты, канцлер, трость мою благословлять должен, как трость патриота истинного! Я сын отечества не на словах – на деле...
Остерман, буклями парика тряхнув, пробурчал внятно:
– Анисим Александрович разговаривает с нами так, будто мы не первые персоны в России, а лишь приятели его из трактира. И Кабинет ея величества, высшую палату государства, он по привычке пьянственной, видать, с трактиром путает...
Черкасский, заручку почуяв, плюнул в лицо Маслову:
– Говорили тебе – уймись, а ты кричал. Теперь же – утрись.
Маслов плевка не вытер и закричал в гневе яростном, душу облегчающем:
– Вор ты, князь Алексей Михайлович! И погубитель ты есть российска крестьянства. Ты меня харкотиной своей не обидел, а возблагодарил. Спасибо тебе, князь! Видать, и правда я на верной дороге стою, ежели такие паршивцы, как ты, меня презирают. Вот теперь утрусь! Утрусь, но не уймусь... А тебя затрясу. Так и знай про то, грыжа старая! Пока жив – не отступлюсь...
***
– Мужчины, ваше высочество, – поучала ее воспитательница, – это проклятье рода человеческого, но без них, увы, не обойтись. Они – ужасны и любвеобильны. Впрочем, их можно понять, на нашу слабую породу глядя... Но зато, ваше высочество, какое блаженство испытаете вы, когда мужчина, смелый и благородный, увлечет вас в греховном падении в бездну ослепляющей страсти...
– Мадам, вы рассказываете мне о принце Антоне?
Адеркас игриво взмахнула веером.
– Ну зачем мне говорить вам о принце Антоне? – обиделась наставница юности. – Принц Антон Брауншвейгский станет лишь вашим мужем. А это всегда скучно и неинтересно... Я говорю, ваше высочество, о самом сладком мужчине – о любовнике говорю я вам, и вы меня внимательно слушайте! Поверьте: мне есть что рассказать о мужчинах. Я их знаю... Ого, еще как знаю! И как вести себя с любовником, я сейчас расскажу вам во всех подробностях...
Феофан Прокопович со своими молитвами был посрамлен. Кого хочешь переспорил бы он, но с мадам Адеркас ему не тягаться!
