здравствуйте.

я не имею права к Вам обращаться, и мое придушенное приветствие уже за гранью приличий.

здравствуйте.

я не буду просить прощения, в конце концов, я ничего такого не сделала. просто все, что происходит сейчас, — еще одна моя капитуляция перед Вами и изумленное возмущение тех, кто знает нас, но ни о чем не догадывается. для тех, кто знает, что мы дружны, и полагает, что мы всего лишь дружны. и Вы знаете, что я пишу о Вас, но смолчите. я уверена, что после этого чудовищно-откровенного письма Вы не выдадите меня.

я сгораю. я Вас хочу. я так сильно и так давно Вас хочу! ну, право же, я давно не девочка и, черт возьми, я самая настоящая девочка. когда Вы рядом, у меня холодные руки. я не могу есть, когда мы оказываемся в одной компании. когда мы в одной компании, я боюсь пить вино — нервы могут подвести и мое вдруг опьяневшее «я» может не сдержаться и выдать себя.

кружится голова, и тошнота в солнечном сплетении. вот Вы оказываетесь недалеко, и я боюсь смотреть в Вашу сторону. я и из-за этого громко деланно смеюсь. я на повышенных чеканно экзальтированно обсуждаю киев, и сочи, и думу, и арктик санрайз и, чувствуя Ваш беглый заинтересованный взгляд, обмираю под футболкой. я беру бутылку воды и не могу проглотить. вода барахтается перед гортанью, и тут Вы проходите мимо и говорите: «диана, добрый вечер», и улыбаетесь, и идете дальше, а я уже труп, я утонула в глотке воды, я — вирджиния вульф в своем прощальном путешествии по реке.

стулья — столы — кресла — диваны — Ваша одежда — запах людей — как пахнете Вы, как Вы — ошеломительно-дерзкий интерес — ТАМ пахнете. меня знобит, выворачивает, я натыкаюсь на колья своих мыслей, я представляю Вас близко и подскакиваю на матрасе, будто дети на батуте.

близость, близость, близость — желание близости — отвращение от мыслей о близости и опять желание близости. я хочу Вас. хочу к Вам. хочу на Вас. хочу под. это невыносимо. я пишу песню, я пою ее друзьям. им нравится. я закрываю глаза и пою ее Вам, я представляю, что Вы — это они. наверное, это нечестно. это извращение. хотя почему, позвольте узнать? мы — все до единого — заложники своих чувств. не мы их придумали и не нам за них отвечать. кто наделил нас страстью? отдавал он себе отчет в том, какими будут последствия? уверена, нет. он так же, как мы, страдал от страсти, страдал и хотел. и все.
я огромный кувшин с нежностью.
нежность взбивается в масло. масло взбивается в хлопья, хлопья в сметану, сметана в снег, снег в солнце, солнце в песок, песок забивается в горло — я хочу Вас. я схожу с ума. мне все равно, что будет дальше. увы, мне правда, мне правда все равно. я аморальна, похотлива, беззастенчива. одна ночь, всего одна ночь. мне необходимо узнать Ваш вкус. мне необходимо узнать, как пахнет Ваша макушка, и затылок, и шея, и подушечки пальцев, и как Вы кричите, и близко ресницы, и пергамент кожи, эти огромные глаза на изощренном талантливо вылепленном лице. мне необходимо увидеть, как рождаются в Вас слова, где они живут, скулами прочертить траекторию рождения Вашего голоса. мне кажется, я знаю исходную точку Вашей красоты. мне надо в этом убедиться. мне необходимо убедиться в этом. мне абсолютно все равно, что будет после нашей близости. после того, как всю ночь я буду целовать Вас наотмашь и плечи будут гибче березовой коры. не думайте, что я остановлюсь на этом, я дрянь, я хочу Вас. все предельно ясно, четко до последовательности деталей. я охочусь. я сделаю все. я сделаю все. я охочусь на Вас. я сделаю все. простите меня. простите. боже мой, как стыдно, как стыдно. я больна. надо уехать. надо заняться работой. надо согнуть себя в бараний рог и так, капля за каплей, выдавливать из себя желтую слюду страсти. я смогу. я должна. надо купить черное пальто и уехать. улететь. далеко. в чужую страну. надолго. навсегда. прощайте. мое тело висит на ребрах, моя шея висит на ребрах, мое сердце висит на ребрах. какая пустота. какая пустота. какая пустота. я невозвращенец. мне нужно уехать. я уезжаю. я уехала. кельн, дюссельдорф, берлин, берген, орегон, чили, корсика, беркли, день благодарения, лимон, ла бока… бесполезно. всуньте мне нож в спину. я хочу умереть. я умерла. и был театр. и был театр. конечно же он был. по ролям, с буфетом, реверансами в гардеробе, громоподобным восклицанием «диана, как мы рады Вас видеть! Вы, оказывается, любите театр?», мольбами найти черный вход, побегом, брошенной, подаренной гардеробу курткой, я не умею убедительно врать — сразу начинаю заикаться и пропускать буквы в словах, красным лицом жены, белым лицом мужа, следами извести на моей содранной о стену ладони. топ-топ-топ-топ-топ-топ-топ, и я обрушиваюсь грудью в пролеты лестниц, удивительным, не к месту, образом отмечая, как убоги и обшарпанны гримерки в самом важном питерском театре.

здравствуй — здравствуй-те. и мы скрываемся в подворотнях и падаем вглубь невских колодцев. из-под туфельки вырывается кончик крысиного хвоста. в этот момент ты целуешь меня, и я не успеваю испугаться. ты потом напишешь, что мы целовались по-птичьи. врезалось в память. до сих пор пытаюсь понять, почему тебе так показалось. я только один раз в жизни знала, что смерть стоит страсти, а страсть смерти, и это было в ту ночь. и, чувствуя свой раскаленный живот, я глохла от счастья, и ты все не мог остановиться, и я все не могла остановиться, и твоя майка под мостом, распластанное небо ладони на асфальте, швейцар из англетера поил нас кофе с медом, на рассвете лил дождь, и ты купал меня в ванне и все приговаривал: эта твоя харизма, милая, это твоя харизма. это твоя харизма, милая, это все твоя харизма.