На самом деле небо - это зрачок бога Мияхуры, который склонился над землей и ищет среди маленьких человечков своего единственного сына. А планеты и звезды - это его мозг, который мы можем видеть сквозь глаза. И человечество, со страхом и надеждой, постепенно начинает путешествие внутрь тела Мияхуры...

С каждой своей победой ты все более отдаляешься от трона, Великий Король.
И с каждой достигнутой целью ты все более знакомишься со всеобъемлющей пустотой.
Иногда тебе начинает казаться, что самая сокровенная мечта неизбежно должна быть связана со смертью.
Даже если эта мечта - любовь.

"Тотальная разобщенность порождает графоманию, но массовая графомания в то же время обостряет чувство тотальной разобщенности. Изобретение книгопечатания когда-то дало человечеству возможность взамопонимания. В пору всеобщей графомании написание книг обретает обратный смысл: каждый отгораживается собственными словами, словно зеркальной стеной, сквозь которую не проникает ни один голос извне."

"Человек, пишущий книги, превращается во вселенную (разве не говорят о вселенной Бальзака, вселенной Чехова, вселенной Кафки?), а сущность вселенной именно в том и заключается, что она единственная. Наличие другой вселенной, стало быть, угрожает самой ее сущности.
...Ибо каждый человек страдает при мысли, что он исчезнет в равнодушной вселенной неуслышанным и незамеченным, а посему сам хочет вовремя превратиться во вселенную слов.
Но когда однажды (и это будет скоро) во всех людях проснется писатель, настанут времена всеобщей глухоты и непонимания." (с)

- После того, как увидишь умирающего от менингита ребенка - после этого нельзя уже верить в Бога.
- Наоборот, только после умирающего от менингита ребенка и можно по-настоящему верить в Бога.

"Тех, кто не способен себя развязать, связывают вещи" (с) Чжуан-Цзы.

Возможно, мораль и счастье действительно несовместимы в этой жизни. Однако моральный поступок своей невозможной надеждой пробуждает в крови жизнь – верой в то, что ты будешь не один, и чье-то присутствие поможет тебе не быть съеденным своей собственной пустотой.

Прожить свою жизнь так, чтобы после смерти иметь возможность с кем-нибудь встретиться. И эта встреча не принесла бы одни только страдания.

Прелесть жизни состоит в том, что иногда находишь свою чашку в самых неожиданных местах. А себя - в самых неожиданных ситуациях.

А когда отключают свет - можно наконец-то подумать наедине с самим собой. И рассказать себе недавно придуманную сказку. И поплакать над грустным концом.
В этом - вся глубина одиночества.

В конце концов, не будь одиночества, мы бы уже давно не могли сказать друг другу что-нибудь новое.


И, однако же, отданные самим себе на растерзание, в полном одиночестве, мы не можем творить вечно. Даже более того, все наши творения, может быть, обретают смысл только под чужеродным взглядом другого.

Кровавая линия исчезающего солнца медленно растекалась по верхушкам уже темных деревьев. Взявшись за руки, мы наблюдали за тем, как оно засыпает. Я лежал на кровати, а она сидела рядом. Ее лицо было окрашено закатом. Наверное, мое тоже.
- Как себя чувствуешь? – спросила Лена.
- Жарко…
- Еще что-нибудь?
- Чувствую… дыхание.
- Дыхание?
- Да… Чувствую, как дышит мир. С небольшим хрипом. Полной грудью. Очень медленно… Вместе со мной.
Когда ты болен, когда у тебя большая температура, то начинаешь чувствовать, как по всему твоему телу струится жизнь, пульсируя в груди. Это не сердце. Это душа. Она пьет, но никак не может напиться.
- Знаешь, чем он дышит? Нашими чувствами. Вбирает их в себя и как новорожденный младенец, удивленный, осторожно прикасается к ним…
Солнца уже почти не было видно.
- Мы – дети, благодаря которым он научился мечтать, - прошептал я.
Лена склонилась надо мной.
- Знаешь, чего я хочу?
- Чего? – я смотрел в ее глаза. Они были бесконечны. Чтобы добраться до их дна, надо было идти тысячи лет.
- Я хочу… болеть вместе с тобой. Заразиться от твоего дыхания. Сейчас. На эту ночь. Слушать вместе с тобой.
С этими словами она поцеловала меня.

Кажется, я проснулся ближе к полуночи. Сквозь серебристое покрывало стекла я видел, как луна поднимается из-за дома напротив нашего. Потом вдруг она лопнула и ее светящаяся кровь потекла по холодной шершавой стене…

Начинался дождь. Я еле успел добежать до остановки. Небо было очень темным. Скорее даже черным. Вокруг, во все стороны, расстилалось покрывало асфальта. Приближающийся шторм вздымал на нем огромные волны. Где-то вдалеке на них качалась брошенная лодка. Одно весло уже утонуло, а на задней доске стоял еще работающий светильник.
- Фух, кажется, успели, - услышал я вдруг сзади. Обернулся и увидел юношу и девушку, в обнимку стоящих под красным зонтом.
Так я познакомился с Киром и Таей.

Оставшаяся тень от дождя серебристыми капельками стекала с ярко-зеленых листьев травы. Втроем мы сидели в ней и Кир разливал красное вино по бокалам.
- За знакомство, - улыбнулся он.
Я поднял свой бокал и сквозь него посмотрел на небо. В свете вина оно стало багряным, а облака темными и рваными. Тая присела рядом, прижавшись своей щекой к моей.
- Красиво…

Открыв глаза, я увидел, как мама ставит чашку горячего чая на стул рядом.
- Выпей.
Когда ты болен, то начинаешь очень остро чувствовать находящихся рядом людей. Даже как-то патологически остро.
- Я видел прекрасный сон, мам.
- Я рада, - она нежно погладила меня по щеке.
- А Лена… она ушла?
- Еще вчера.
- А… Я и не заметил…
- Зато пришел Женя. Сейчас позову – он раздевается.
- Мам…
- Что?
- Я люблю тебя…
Женек принес большой букет фиалок.
- Цветы?
- Почему бы и нет, - усмехнулся он, - Кстати, знаешь, зачем они нужны людям? Все просто. Мы выпиваем остатки их жизни и сами становимся чуточку живей.
- Не хочу их убивать…
- Посмотри на это под другим углом – в тебе они проживут дольше.

Ночной ветер. Мы с Таей стояли на балконе. Внизу расстилался лес. Среди застывших темных фигур мелькали золотые огоньки. Чьи-то глаза.
- Тебе страшно? – спросила она.
- Да.
- Почему?
- Они съедят меня.
- Не бойся, - приблизилась Тая, - Я защищу тебя…
Я увидел сумрачный блеск ее губ. Мы поцеловались.
Одновременно я видел, как около леса застыла фигурка Кира. Он вглядывался в него, а потом повернулся и медленно пошел прочь…

- Ну, я пошла, - сказала Лена, вставая.
- Лен… - вдруг позвал я.
- Что?
- Чего ты хочешь?
Она задумчиво посмотрела на меня.
- Не знаю… - секундное молчание, взгляд в окно, - Ничего. Увидимся…
Я устало достал бутылку пива, принесенного Женьком. Открыл зажигалкой крышку и сделал большой глоток. Небо было серым и тихим. Я слышал, как осторожно дышит мир. И как бьется мое сердце. Необычно быстро.

Огромные серые дома неспешно плыли по океану, между выступающих из под воды зеленых верхушек гигантских деревьев. Кир сидел на краю дома и держал в руках удочку. Я подошел рядом.
- Что делаешь?
- Говорят, тут водятся невидимые птицы. Хочу поймать одну.
День был ясным и солнечным, но на небе все равно были видны искры звезд.
- Знаешь, что такое смерть? – вдруг повернулся ко мне Кир.
- Нет.
- Это уход в зазеркалье.
- Зазеркалье?
- Да. Звезды… это огромные зеркала, их бесконечное множество, и все они отражают нас. Каждый миг нашей жизни вечен и бесконечен бесконечностью его отражений. С разных позиций, невозможное множество. Когда ты умираешь, ты просто отправляешься в путешествие по всем этим отражениям. По тем, по каким хочешь.
Я смотрел в небо и видел постепенно проступающие силуэты тысячи дорог.
- Твой поцелуй с Таей тоже там, - добавил Кай.
- Ты… ревнуешь? – я посмотрел на него.
- Да нет… Мы все… - он замолчал.
В тишине, разрезаемой лишь шумом рассекаемых волн, мы плыли вперед. Постепенно я начал различать стук огромных сердец.
- Что это?
- Дома. В этом мире все живое. И они. Духи, которых мы обличили в плоть. А потом проделали в них длинные ходы, чтобы жить. Но им не страшно. Им некуда спешить…
- Ладно, - спустя несколько минут поднялся Кир, - Думаю, сегодня мне не поймать эту птицу.
Он пошел на середину крыши, к Тае. Они что-то сказали друг другу и поцеловались. Я вдруг вспомнил его, стоящего около леса. И ее объятья…

- Как ты думаешь, может человек что-нибудь по-настоящему потерять? – спросил меня Женек.

Маски. Тысячи масок. Людей, таящихся за ними. Они кружились и танцевали. Каменистая земля. И плещущееся красным вином небо. Вдали, на холме, возвышался трон. На нем сидела Тая, одетая в прекрасное багряное платье.
Сквозь маски я продирался к ней, как вдруг люди расступились. В образовавшийся круг вышел Кир. Его лицо торжественно светилось. В руках он держал меч. Второй протянул мне.
- Помни, тысячи дорог, - улыбнулся он.
Все смешалось. Я видел наши клинки, схватившиеся в обезумевшем пробуждении, я видел застывшее вдалеке лицо Таи, видел растекающееся небо, лес, темные губы, миллионы глаз… А потом я победил.
Кир упал. Трясущимися руками схватился за окровавленную грудь, пытаясь вдохнуть. В наступившей тишине слышен был его хрип. Вскоре он прервался.
Тая поднялась с трона и, повернувшись, медленно пошла куда-то, куда я последовать за ней не мог. Она плакала.

Когда я выздоровел, я перестал слышать дыхание мира.
В день моего выздоровления Лена пришла вместе с Женьком. Они сказали, что теперь они вместе. Я ответил просто «ладно».
Ранняя осень встретила меня бодрящим ветерком. Я остановился и неспешно вдохнул полной грудью. Голубое бездонное небо. Листья еще только начали желтеть. Я медленно подходил к лесу. Около тропинки, уводящей между застывшими деревьями в самую глубину, стояли несколько скамеек. На одной из них сидела Тая. Все в том же бардовом платье, она с какой-то печальной отрешенностью смотрела перед собой.
Я сел рядом. Мы не смотрели друг на друга.
- Прости… - тихо сказал я.
Ветер пронес мимо меня опавший лист. Я встал и, старясь не смотреть на нее, протянул ей руку.
Взявшись за руки, мы пошли в лес.

Многие, совершив героический поступок, смотрят на себя с удивлением, говорят, что это сделали как бы не они, как-будто кто-то вел их в тот момент. То же самое с преступлениями. Это показывает, насколько мало они еще себя знают.

Он жил на берегу черной реки. В простой соломенной хижине. Утром он выходил на каменный берег, умываясь в прохладной сочной воде. Вокруг всегда были сумерки, озаряемые лишь бликами далекого солнца, настолько далекого, что его синие лучи лишь немногим доставали до земли. Он садился на землю и долго смотрел вдаль. Он видел, как в бледном свете ходят огромные создания на длинных ногах, возвышающих их почти до неба. Он видел, как среди тенистой росы танцевали призрачные бабочки, или призраков, тихо гуляющих среди блеклой травы. Рядом с ним сидели великаны и следили за движением планет. Вокруг были разбросаны большие и маленькие осколки зеркал, в которых, под легкое прикосновение ветра, просыпались тени его прошлого: лица, с которыми он общался, счастливые и грустные, безучастные и влюбленные, губы, которые он целовал, пальцы, которые гладили его лицо. Изумрудные дни и красочные ночи, поедавшие его мечты, встречающие его надежды. Иногда вокруг него вырастали и просыпались слова, которые он говорил когда-то, или которые говорили ему. Он слушал их, он ловил обрывки своего прошлого, он смотрел на пролетающих мимо бабочек, а потом, встав, уходил обратно в хижину и засыпал. Наверное, он не чувствовал ни сожаления, ни счастья, но его переполняла и разрывала та глубина, которая провожала его вместе с заходящим солнцем.
Он помнил, что создал этот мир. Но не помнил, зачем...

Размахивать полупустой бутылкой вина, гулять по дороге меж призрачных лун, горланить песни, срываться вниз и, каждый раз разбиваясь насмерть, взлетать к пурпурным небесам, танцевать с бешеными звездами и абсолютно ничегошеньки не знать...

Одна из трагедий человеческой жизни состоит в том, что для того, чтобы научиться жить, надо научиться умирать...

Ты любила свою клетку. Смеясь своими медными губами, ты пила ее соки. Тебя уничтожало только одно – ты боялась освободиться. В клетке ты была властна над своим господином. Он насиловал тебя, но именно он был твоим рабом. Чтобы сохранить эту власть, тебе требовалось хотеть свободу. Однако достигни ты ее – и ты осталась бы одна в этом мире.
И ты желала свободу.
И боялась того, что когда-нибудь все почувствуют лживость этого желания.