новая глава, как обычно, поделенная на две. очень длинная и сумбурная, заранее извиняюсь.

Войслава сидела, как на иголках. Изо всех старалась удержать невозмутимый вид. Но елозила.

Пожалуй, она пережила самый-пресамый ужасный день в своей семнадцатилетней жизни!

Отруганная старшей подругой, царевна до ужина терзалась муками совести. Ей было стыдно за свое поведение. Ее собственное тело предало ее! Поддалось соблазну! И с кем?! С проходимцем! С разбойником!! С чужеземцем, с которым и говорить-то невозможно! Это она — нос воротившая от иноземных принцев и заморских князей! Поддалась животному порыву, соблазнившись самцом, бродягой! Этим… тьфу, слова-то приличного подобрать невозможно!..

Впрочем, царевна не могла не признать тот факт, что этот проходимец весьма выгодно отличался от сватавшихся к ней доселе шах-султанов и курфюрстов. Такого видного поди еще поищи. Но это лишь на малую долю уменьшало ее неоспоримую вину!!

За ужином Войслава едва смела на обидчика глаза поднять. А этот гад — ничуть не стыдился! Опять флиртовал с Шеморханкой, которая тоже очень скоро к нему оттаяла и перестала дуться. На царевну, видишь ли, всё еще брови сурово хмурила. А ему всё мигом простила! Ибо мужчина — что с него взять.

Войслава разозлилась. И с Ясминкой до утра не разговаривала.

Всю ночь царевна глаз не сомкнула. Ну, может, пару раз проваливалась на часок-другой в вязкую, тревожную паутину душных снов. Но большую часть ночи проворочалась бессонно. Злость спать не давала! На себя злилась, очень. На свою беспомощность и неумение совладать с обидчиком, окрутить его. На глупость свою: вляпалась в неприятности! И будто этого мало! Влюбилась в собственного похити…

Влюбилась?..

Осознание этого факта ее шокировало. Шарахнуло, точно чугунной сковородкой по макушке.

Войслава перевернулась на другой бок. И сосредоточенно засопела.

Итак, она влюбилась. Иным образом невозможно объяснить ее глупейшее поведение и стремительно нахлынувшее желание во что бы то ни стало потерять невинность — причем именно в его объятиях.

Это данность.

И ничего она с собой поделать не может.

Не хочет.

Даже пытаться перебороть своё влечение — не желает!

Помнится, братишка Пересвет обожал читать в детстве книжки про нежных принцесс, которые вечно страдали от моральной невозможности воссоединиться с возлюбленными. Эти дуры мучились сами и изводили до смерти своих рыцарей — исключительно из глупейших убеждений, из-за каких-то там обязательств или идиотских правил. Нет, Войслава им не уподобится. Она и в те годы над этими курицами хохотала в голос, до слез обижая своего чувствительного братишку. Уж тем более не станет разыгрывать трагедии на пустом месте теперь! Это ее собственная жизнь, ее собственное тело и ее желания. Она возьмет то, что ей хочется — и пусть попробуют ей помешать! Ее невинность — дипломатический товар?! А вот вам, выкусите! Сама своей девственностью распорядится, как душе угодно!

Решив для себя этот животрепещущий вопрос, она усилием воли заткнула нудно зудящий внутренний голос, загнала куда поглубже совесть и с удовлетворением плюнула на добродетель. Вот ведь, матушка с няньками старательно годами прививали правильные воззрения, чувство долга и ответственность, но при первом же искушении дурацкие принципы были без сожаления посланы куда подальше. Какая досада! Для воспитательниц.

Примирившись с собой, Войслава с первыми отблесками рассвета сладко заснула. Окунулась в томные и томительные грезы, полные предвкушения неги и страсти…

 Утром проснулась с головной болью, не в духе. И крайне мрачно встретила новые попытки Ясмин изобразить строгую дуэнью. Подруга, впрочем, восприняла это состояние царевны как итог мучительной работы совести, и воспитательные разговоры решила отложить на послеобеденное время.

Войслава обеда еле дождалась.

Голод скручивал ее изнутри — и вовсе не тот голод, что можно было бы утолить очередным рагу из жесткого зайца. Нет, позавтракала она плотно, с аппетитом, так что вполне могла бы и совсем не обедать… Какой дурак сказал, будто влюбленные девушки должны питаться запахом роз и романтическими вздохами? Глупости. Злость и голод — вот что не давало царевне ни секунды покоя.

Наконец, мучитель-похититель явился. Нисколько не смущался, гад. Стал накрывать на стол, бряцать тарелками. Упорно делал вид, будто не замечает ее сверлящего, безотрывного взгляда.

Ясмин имела неосторожность выйти во двор за какой-то ерундой. У колодца ложки помытые забыла, или еще что…

Войслава, словно изголодавшийся оборотень, мигом слетела со своего места — кинулась к двери, задвинула лавкой. Цапнула из угла забытый после уборки веник — вставила его древком в ручку двери и петлю на косяке, пустовавшую за неимением внутреннего засова. Всё это проделала за пять ударов сердца. А сердечко билось ох бойко…

Он в недоумении оглянулся.

Она рванула к нему. Схватила со стола нож. Приставила к его горлу. Кадык под щетинистой челюстью подпрыгнул, сглотнув.

— Аусциен! — приказала она глухим голосом. — Шнелле! [раздеваться, быстро]

Пригодились полезные словечки, которые заставила заучить Ясмин. Как подружка была наивна, предполагая, что бедняжка-царевна, едва услышав подобное из мужских уст, убежит без оглядки спасать свою невинность!

Он, ощущая кожей холод лезвия, с огромным удивлением покосился на нее — пленница не была настроена шутить. Сама решительно потянулась к поясу на его штанах.

Словно повинуясь взаимному притяжению, его тело тоже потянулось навстречу ее рукам, охотно и радостно. Забыв о ноже у горла.

Наемник слегка смутился.

Войслава, опустив глаза, узрела примету его неравнодушия.

— Ого! — только и сказала она. Ладошкой погладила выпуклую ширинку. И вид у нее при этом был такой по-детски обрадованный, словно увидела мешочек с конфетами.

Наемнику стало очень стыдно. Он вздумал совратить ангельски невинную душу! Настолько чистых, непорочных девушек ему за всю тридцатипятилетнюю жизнь встречать не доводилось. Бежать бы без оглядки…

Но нежные пальчики очень крепко вцепились в определенное место штанов. И отпускать были явно не намерены.

Войслава подняла к нему улыбающееся личико. Потянулась с поцелуем. Он со вздохом досады отстранился — насколько это позволяло положение.

— Э, ты чего нос воротишь? — разозлилась Войслава. Пальчики стиснула чуток сильнее — с удовлетворением услышала вырвавшийся в ответ слабый вздох.

— Их дарф нихт, — пробормотал упрямец. [я не могу, нельзя]

— Ага! — безумно обиделась царевна. — Лапать меня, значит, можно? А как я сама прошу приласкать — так нельзя? Рука не поднимается, да?

Раздался стук в дверь.

— Вы чего заперлись? — с подозрением спросила Ясмин. — Открывайте сейчас же!

— Не мешай! — огрызнулась Войслава.

— Пожалуйста, урезонь свою принцессу! — взмолился наемник, повысив голос. Наябедничал: — Она мне нож к горлу приставила!

— А ну штиль!! — шикнула Войслава, тоже вспомнив о ноже. Держать долго поднятую руку на весу было неудобно, но на какие жертвы только не пойдешь ради избавления от бессонницы! [тихо!]

— Чем вы там занимаетесь?! — заколотила громче Шеморханка. — Чем бы ни занимались — немедленно прекратите!! Отоприте дверь, кому говорю!!

Она повторяла свои требования на двух языках по очереди и вперемежку.

Наемник попытался воспользоваться минутной заминкой — схватил пленницу за запястье, собираясь отобрать оружие. Но та бороться не стала, покорно разжала пальцы, выронила нож на пол. Улыбнулась.

И он, поглядев вниз, невольно побледнел. Пока держал ее за одну руку, она другой цапнула из ножен у него на поясе клинок побольше предыдущего — и приставила острием к ширинке. То-то улыбка была такой солнечной и беззаботной.

Похититель оказался беспомощно зажат между краем столешницы и бюстом царевны. В такой сладкой западне он оказался впервые. Ощущения были… мм… острые. Его мужское естество жалобно заныло в нетерпении. Наемник охнул — еще нахальнее вздыбившаяся ширинка сама подалась навстречу клинку. Чуть-чуть кольнуло… И это только добавило остроты предвкушению.

Войслава схватила его за шиворот — властно притянула к себе, припала требовательным поцелуем. И тут же, не позволяя опомниться, с неожиданной силой развернула от стола — швырнула на лавку спиной. Не теряя ни мгновения, ринулась на него сверху. Оседлала, прижала, одной рукой удерживая за плечо, чтобы не рыпался, второй взялась на нем пояс расстегивать, что второпях и без сноровки сделать было не так-то просто…

Нравственных и душевных сил сопротивляться страстным порывам у него не нашлось.

Тем более когда, чуток переведя дыхание, она спохватилась — привстала с его живота и с себя сарафанчик вместе с рубашкой через голову стянула. Ослепив молочной белизной непорочного, но уже созревшего для грехопадения тела. У него руки сами собой поднялись в молитвенном жесте — да пятернями на ее груди и прилепились.

Войслава самодовольно усмехнулась, оценив благоговейное выражение на его лице.

Им нисколько не мешала неустанно колотящая в дверь Ясмин. Створка сотрясалась от каждого наскока, хлипко дребезжала, грозя развалится на доски.

Царевна справилась-таки с преградой в виде штанов — вызволила из тесной темницы желанное оружие. Восхищенно затихла, бережно взяв в руку:

— Ни хрена себе! Как же я такой здоровый в себя запихну-то?.. — пробормотала. Призадумалась, озадаченная технической стороной вопроса.

А возлюбленный кусал губы, чтобы не сорваться на жалобные стоны. Ее пальчики осторожными прикосновениями исследовали его пульсирующий ствол, каждую набухшую венку, грозящую лопнуть от напирающего давления.

— Ух ты! — изумилась царевна.

Обнаружила забавную вещь: стоило тронуть нежную «маковку» орудия — и всё тело тут же отзывалась крупной дрожью. Приятное ощущение — держать в своих руках ключик от столь мощного и сильного мужчины. И до чего волнующе!

Войслава, посмеиваясь, встала над ним, распластанным, тяжело дышащим, на четвереньки. Локтями уперлась по обе стороны от его головы. Коленками стиснула пояс. Ее забавляла беспомощная растерянность в его затуманившихся глазах.

Ей хотелось целоваться. И она приникла губами к его рту. Не заботясь о том, правильно ли она целуется — вытворяла, что жаждущее тело подсказывало: посасывала его губы, пыталась поймать язык, обводила своим языком…

Ее покачивающиеся груди острыми сосками елозили по его груди, по легкой кудрявой шерстке, виднеющейся в распахнутой рубашке.

А ягодицами царевна увлеченно терлась о восставший торчком ствол.

Однако какая развратная девственница досталась на его голову! Собирается его просто изнасиловать, как старшая фрейлина малолетнего пажа…

Он стонал уже, не думая сдерживаться. Она вправду, всерьез и с полной уверенностью вознамерилась лишить себя им девственности! Им, словно он игрушка ее! Не бросая целоваться, она пыталась затолкать его орудие в себя. Но ни сноровки, ни подготовки у нее никакой не имелось. И потому, разумеется, ничего не получалось. С таким же успехом можно было замочную скважину кулаком открывать… Ей-то что! Только щекотка и веселье. А ему — мучения и страдания от бесполезных пыток. В голове уже шумело от неудовлетворенности — и, главное, от невозможности разрешить себе это безобразие! Руки не находили места — ни оттолкнуть нет сил, ни обнять нельзя. Перед глазами темнело…

Спасение пришло нежданно.

Он не сразу понял, что не так. Стук в дверь прекратился! Поцелуи мешали сосредоточиться, но кажется, смуглянка с кем-то разговаривает в сенях?..

Грохот обрушился в комнату, вместе с отлетевшей к стене лавкой, с рассыпавшимся в солому сломанным веником.

— Войслава?! — взревел знакомый голос.

Царевна прильнула к вздрогнувшему возлюбленному всем голым телом, вцепилась мертвой хваткой, от которой синяки останутся. Но ворвавшийся Пересвет с силой отодрал ее от наемника, брякнул на пол.

И с размаха, злым ударом в челюсть, повалил обратно на лежанку вскочившего было совратителя.

Тот принял удар смиренно — заслужил. Схватился одной рукой за пострадавшую челюсть, второй — за спадающие штаны.

— Ты!.. Ты!.. Ты негодяй! — выпалил царевич. Обернулся к сестре, встряхнул, заставив подняться на дрожащие ноги.

— Ты что вытворяешь?! — зашипел Пересвет, тряся сестрицу, словно душу вытряхнуть собирался. — Ты соображаешь?! Ты головой думаешь?!

— А ты чего один? Где твой котик? — поинтересовался совратитель, тщетно пытаясь засунуть орудие совращения в штаны. Орудие сопротивлялось — ему было наплевать на мучения хозяина, оно стояло на своем! Требовало удовлетворения, сейчас же и немедленно, грозило взорваться от напора и ни в коем случае не соглашалось лезть в тесную темницу одежды.

— Скажи спасибо, что я его обогнал! — буркнул Пересвет. — Иначе ты был бы уже мертв!

Войслава вырвалась из его рук, отпихнула брата — ринулась к возлюбленному, вновь повалив того, прильнула сверху. А ведь почти справился с проклятыми штанами! Но нет, по ее милости опять в непотребном виде оказался, да и не дотянуться теперь... И ствол восстал от ее нежных округлостей с новой уверенностью.

— Нет! — верещала Войслава дурным голосом. — Он мой! Не отдам!! Мой!!!

Пересвет, рыча, вцепился в сестру, пытаясь ее оторвать от наемника, та вцепилась в возлюбленного бульдожьей хваткой, наемник выл в голос от боли, вцепившись в собственные штаны…

В один миг все затихли: дверь снова распахнулась от пинка.

На пороге появился Кириамэ.

— Ки-сссама!.. — прошипел принц, опознав совратителя. [ты, сволочь]

Под его рукой поднырнула Ясмин — кинулась к царевне, схватив одно из одеял, попыталась прикрыть срамоту. Но Войслава огрызалась, от возбуждения отказываясь соображать.

— О, котик! А я о тебе спрашивал, — брякнул наемник. — Ты как-то изменился?

— Ёжик, ты только спокойно… — обернулся к мужу Пересвет, пытаясь загородить собой грешников.

Кириамэ без разговоров схватился за катану.

— Не надо, Ёжик! — заорал Пересвет, ринувшись наперерез супругу в попытке предотвратить кровопролитие.

— Не трогайте его! Он мой!! — вопила царевна, которую безуспешно пыталась отодрать от совратителя Ясмин. Вот только взяться-то неудобно, без одежды, пришлось за талию обхватить — и тянуть, аки репку.

— Не размахивай оружием в доме! — выкрикнул наемник, суетливо запихивая незапихиваемое. Да только болтающиеся царевнины дыньки по ширинке возились. Она упрямым лбом к его груди прижалась. И растрепанные светлые кудряшки мешали ужасно, путаясь с застежками. — Убери клинок, не то покалечишь кого-нибудь!

— Это я и собираюсь сделать, — зарычал принц, пытаясь отодвинуть царевича с пути.

— Ёжик! — взывал к голосу рассудка Пересвет. — Нельзя его сразу убивать! Мы ж из него сведения еще не вытряхнули!

— Я не буду сразу, — пообещал Кириамэ, — по частям!

— Ты не можешь напасть на безоружного! — взмолился наемник, не то шутя, не то всерьез испугавшись. — Дай хоть  минутку! Хоть штаны застегну!

— Не надо, — рыкнул Ёж, неумолимо оттесняя Пересвета, пусть тот и стоял насмерть. — Так мне сподручнее будет. Прямо с основного и начну тебя расчленять.

— Помилуй! — не мог смириться с преждевременной своей кончиной похититель. — Я тебе живой пригожусь! Хочешь, служить тебе буду!

— Согласен, евнухом! — припечатал Ёж.

От всей суеты, от дерганий царевны, от натужного пыхтения смуглянки Шеморханки, от препирательств с нихонцем, грозно сверкающим прекрасными во гневе очами — другой бы на его месте в обморок упал. Но наемник был не из пугливых. Как и его орудие. Зажатое меж грудей верещащей царевны, стиснутое в кулаке, непокорное, орудие наконец-то дало победный залп. Даже несколько. Подряд.

От неожиданности царевна ойкнула и разжала руки. Тянувшая Ясмин вместе с нею отлетела к противоположной стене, где и оказалась беспомощно подмята тяжелым девичьим задом.

От сладкого всхлипа, при виде блаженно зажмурившейся физиономии наемника, Кириамэ хуже прежнего взъярился:

— Тамаэ!! — прорычал. — Куруссстэ-аруу!! [прим: ублюдок, я убью тебя]

Кинулся на гада, отшвырнув царевича.

Гад моментально в себя пришел. Ухмыльнулся. Пихнул потерявшего равновесие Пересвета обратно на нихонца. И пока те разбирались, сцепившись друг с дружкой, метнулся мимо — выскочил из дома невредимым, поддерживая штаны руками.

Ёширо посадил мужа на лавку. И вылетел следом за мерзавцем.

— Как ты могла? — с горечью вопросил царевич сестру. — Неужели ты вправду отдалась ему по собственной воле?

Та прекратила в недоумении разглядывать забрызганные белыми каплями груди, запоздало прикрылась ладошками.

— Не успела! — буркнула она сердито. — Ты помешал!

Ясмин под царевной задавленно пискнула. Войслава охнула, густо краснея, вскочила на ноги. Помогла подруге подняться. А та, вместо спасибо — одеяло в лицо швырнула. Словно куль, завернула с головой…

Со двора доносились звуки «дуэли». Отчаянный мат на трех языках. И грохот бросаемых и разрубаемых предметов, как то: поленья, котелок, горшки…

— Это и моя вина, — вздохнула Ясмин. — Не досмотрела.

Пересвет в огорчении махнул рукой.

Звуки, долетающие снаружи с разных сторон от дома, ясно говорили о том, что погоня набрала обороты. Одного гнала вперед жажда жизни, второго — жажда мести. Ну, точно белки в колесе, право слово…

Пересвет подскочил от оглушительного треска. Потом раздалось широкое «ухх!»

Царевич, как ошпаренный, сорвался во двор.

За ним последовали девушки, в спешке столкнувшиеся в дверях.

— Ханасэ, бакайро!!! Ласс михь циен!! Отпусти, гад, кому говорю!! По-человечески совсем не понимаешь?! — кричал и отбивался Ёж. [отпусти, придурок]

Пересвет едва не споткнулся. И не из-за срубленной в пылу погони березки, перегородившей двор поперек. А от вида подхваченного на руки супруга, которого мерзавец крепко, но бережно держал, облапав пониже поясницы, притиснув к своей широкой груди. Ёжик в бессильной злости колотил кулаками по могучим плечам, но тому хоть бы что — тискал и усмехался во все белые зубы.

Катана валялась на земле. Среди раскинувшихся голых веток поваленного дерева также виднелись перерубленные полешки, повыдерганные из поредевшей поленницы, расколотая надвое колода и колун с обломленной рукоятью.

— Котик! — гудел паразит любовно. Да еще на месте крутанулся, на каблуках. Видно, не в первый раз, потому что шапка с головы Ёжика уже успела слететь и коса растрепалась. — Ты ж не котик, ты ж зайка! К зиме полинял, да? Беленький, пушистенький! То-то я гляжу, как-то изменился!..

И зарылся носом в меховую опушку кафтана на груди. А потом, вновь обратив вверх ласкающий взор, еще разок подкинул нихонца легонько, чтобы из рук не съезжал, перехватил удобнее под бедра. Тот охнул и поневоле обнял гада за голову.

— Они знакомы? — догадалась Ясмин.

— Знакомы, — вынужден был признать Пересвет, процедил сквозь зубы.

Кириамэ оглянулся на супруга. Смутился, трепыхаться прекратил. Захватчика по рукам еще разок шлепнул:

— Отпусти, кому сказано, — произнес почти что миролюбиво.

— Не могу, — повинился тот. Снова слегка подбросил принца: усадил его себе на локоть, будто маленького ребенка. Тому пришлось обвить рукой шею. — Ты ж, зайка, опять на меня накинешься? А мне умирать пока недосуг! Я еще ваших тайных врагов не переловил!

— Какого черта ты тут делаешь? — громко спросил Пересвет, и это прозвучало более резко, чем он рассчитывал. Ох, главное не поддаваться эмоциям и держать себя в руках… И не так пристально разглядывать, как этот гад держит на руках его принца!  — Почему ты хотел обесчестить мою сестру?

— Ее честь неприкосновенна! — поспешно заверил наемник. — Невинность всё еще при ней, в целости и сохранности! Можете отвести ее к любой бабке-повитухе, она выдаст вам грамоту с сургучной печатью. И вообще, не хотите — не верьте, но это она сама меня чуть не изнасиловала! Никогда не встречал таких решительных девиц!

— Так я тебе и поверю!! — рявкнул царевич. — Чтобы наша мужененавистница — на мужика сама кидалась? Чушь!!

— Спросите у смуглянки, — обидчиво предложил он, заботливо поправил подол на коленях принца. — Она прекрасно слышала, как я кричал и как сопротивлялся при коварном нападении.

Пересвет развернулся к Шеморханке. Та пробормотала:

— Он вправду что-то верещал о ноже, якобы приставленном к горлу.

— Не якобы!! — заносчиво возразила Войслава, высунув нос из покрывала. — Я вправду была готова перерезать ему глотку!

— Умница, — скупо похвалил Ёширо.

— Я обязана была соблазнить его! — продолжала царевна, искренне веря в собственную правоту. — Ради своей безопасности!

— На что ты рассчитывала?! — заорал Пересвет. Никогда не позволял себе повышать голос на сестрицу, всё-таки старшую, но тут сил не хватало ее глупость выслушивать.

— Я рассчитывала переманить его на свою сторону!! — заорала Войслава в ответ, и брат вынужден был сделать пару шагов назад. — Хотела, чтобы он выдал нам своих заказчиков!! Хотела вывести на чистую воду предателей нашей родины!! И вообще!! Меня тут чуть не убили!! А вы неизвестно где болтались всё это время!! И откуда вы его знаете вообще?! Кто он такой вообще?! Вы можете, наконец, сказать?!

Опомнившись, она запахнула съехавшее с плеч одеяло и покраснела.

— Хродланд из Кюхблюмемарка, — представил Пересвет негромко. У него в ушах звенело от напряжения момента, а еще больше от голоса сестрицы, которым не вопросы задавать, а дрова пилить впору.

— Выдающийся гад и редкостный наглец, — добавил Кириамэ холодно. Как у него получалось выглядеть таким высокомерным и презрительным, сидя на ручках, царевич и гадать не хотел!

Пересвет собрался присовокупить к имени звучный титул, но Ёж и Хродланд, не сговариваясь, одновременно сделали ему знаки помолчать и не вдаваться в подробности до поры.

— Кюхблюмемарк? Это в Штирейхмарке? — уточнила сообразительная Ясмин. — Вы же, прекрасно помню, уверяли, что не ездили в Штирейхмарк?

— Мы и не ездили, — кивнул Пересвет. — Мы на границе королевств с ним познакомились.

— Хродланд? — повторила Ясмин. — Красивое имя.

— Угу, — с тоскою согласилась Войслава, завистливо глядя из под ветхого покрывала, мечтая поменяться местами с неблагодарным нихонцем.

— Для вас, прекрасные фройляйн, я могу быть хоть Рориком, хоть Орландо, хоть Роландом! — галантно объявил гад. Поклонился бы, да Ёжика выпускать не хотелось. Ограничился кивком.

— Рориком? — тихим эхом откликнулась царевна, для которой Шеморханка быстро перевела реплику иноземца.

— Кроликом, — фыркнул Ёширо.

И улыбнулся гаду сладко-сладко, у того аж челюсти свело в ответной улыбке. Негромко, лишь чтобы Хродланд один услышал, произнес ласково:

— За то, что пытался мою названную сестру осквернить, я тебя убью. Не сейчас. Но как будет возможность. Очень скоро.

— Ты уверен, что я всё-таки только «пытался»? — откликнулся изгнанный принц Штирейхмарка. — О, мне не чудится? Ты согласен с моей невиновностью!

Кириамэ улыбнулся еще слаще. И ногой слегка пнул в область паха. Несильно, ради проверки. Наглеца от легкого, по сути, удара перекосило так, будто молния пронзило от макушки до копчика.

— Конечно, — сказал Ёширо. — Ты не успел. Потому что мы помешали. Если бы успел — я бы с тобой сейчас вообще не разговаривал. Потому что ты уже не смог бы разговаривать. Ты понял?

— Да, твой царевич мне так и сказал, — кивнул Хродланд. — Ты такой хорошенький, когда злишься!

Ёж прикусил губу.

— А так — еще милее, — не преминул заметить гад.

— Тебе не тяжело? — проявил заботу Кириамэ. — Тебе предстоит многое нам поведать. Так может, всё-таки поставишь меня на землю?

— Да ты легкий, как снежинка! — засмеялся Хродланд. И чуть слышным шепотом добавил: — Я не могу.

— Обещаю, убивать пока не буду, — вздохнул с сожалением Ёж.

— Не потому, — вздохнул с иного рода сожалением наглец. — Твоя попка на моем локте так тепло елозит, что я опять в полной готовности. Хоть твоим подолом прикроюсь, а то перед девчонками неприлично, сам понимаешь.

Вместо ответа, презрительно скривившись, нихонский принц вновь послал точнейший удар ногой. Но Хродланд храбро замаскировал вырвавшийся болезненный «ох» раскатистым хохотом:

— Эй, царевич! Ты совсем своего мужа не кормишь? Он еще больше отощал с момента нашего расставания!

— Похоже, они очень хорошо знакомы, — сказала Ясмин Войславе.

— Даже слишком близко, — проворчала царевна с обидой.

— Всё-таки, каким ветром тебя сюда занесло? — вспомнил главный вопрос Пересвет.

— Долгая история! — объявил Хродланд и тут же принялся охотно рассказывать: — После нашего расставания я вдруг понял, что мне совершенно некуда идти…

— Мог бы идти на все четыре стороны! — перебил Кириамэ. — Но почему-то тебя понесло в наши края.

— Не «почему-то», — оскалился в улыбке он. — Меня твой муженек погостить пригласил.

Ёширо ответил шипящей руганью. Не имел он больше сил смотреть в эти бесстыдные глаза. Тем более с такого близкого расстояния!.. Ткнув острым локтем, заставил себя выпустить, спрыгнул с рук на землю…

Отчетливо раздался звонкий жалобный «треньк!»

Кириамэ напрягся. Посмотрел себе под ноги — так и есть. Его катана. В пылу драки вырванная из рук и брошенная на землю этим гадом — теперь случайно попала под его собственный каблук.

Принц поднял с земли жалкие остатки оружия: два куска стали, на которых живого места не осталось, сплошь зазубрины и вмятины. Такой клинок не то что в вакидзачи не переточить, здесь даже на танто не хватит! Память услужливо подсказала – фехтование против кочерги оказалось неудачной идеей. Но в пылу гнева, разгоряченный злостью — разве он стал бы прислушиваться к рассудку? Вот итог. Верный клинок, спасавший от смерти в страшных сечах, по его собственной глупости получил трещины и зарубки на лезвии, которые было уже не исправить. Кочергу-то он перерубил надвое, обломки остались лежать с той стороны, за домом, в жухлом бурьяне… Но удравший от гибельного выпада противник схватился за колун. Тяжелый топор для рубки дров сейчас валялся здесь же — непригодная к использованию железка, лишившаяся не только нормального лезвия, пригодного лишь для переплавки, но и рукояти из твердого, как камень, дерева, разрубленной в расщепки... Вот только, прежде чем уничтожить и этот хозяйственный инструмент, катана получила еще больше повреждений. [примечание: из сломанных катан ради экономии стали делали более короткие мечи вакидзачи или ножи-кинжалы танто]

Пострадавший в глупой схватке клинок просто не выдержал последней нагрузки. Сломался.

От всколыхнувшейся злости Ёж рванулся на месте прирезать Хродланда, благо в ножнах оставалась вакидзачи, тоже вполне пригодная для казни.

Однако, обернувшись, схватившись за рукоять, встретился со столь искренне виноватым взглядом… И ярость внезапно отступила. В конце концов, в гибели оружия виноват лишь сам принц, с его глупой яростью.Чертыхнувшись, Кириамэ приказал всем вернуться в дом, где можно будет продолжить разговор. Лучше, чем на холоде стоять. Прощенный Хродланд мигом повеселел, краски жизни вернулись на физиономию, и впрямь на миг слинявшую в пепельную бледность.

А вот Пересвету сделалось как-то не по себе: слишком уж неожиданным показалось подобное милосердие к ненавистному противнику…