- Если ранили друга, перевяжет подруга горячие раны его, - распевал мой дед. Вместе с песней изо рта у него выходил пар. Было не очень холодно, градусов пятнадцать, совсем не температура для января. Снега почти не было. Но в парке дорожки покрылись противной ледяной коростой, из-под которой коварно выступали узловатые корни сосен. Дед благополучно преодолел половину дистанции. Но тут песня оборвалась. Он споткнулся о корень, в ноге что-то хрустнуло. Полярная звезда качнулась, а потом прыгнула вверх. Бывший покоритель Севера потерял сознание от боли .
Из туманной мути вдруг перед ним проступило лицо, муть окончательно рассеялась и «лицо» сказало, причем с одесским выговором: «Ну, и шо-о мы тут имеем? Лежим, встать не можем?». Дед сразу понял КТО это, только было не понятно, почему Господь явился ему в образе родной супруги, и откуда у нее появился малороссийский говор, Муся говорила без акцента. На минуту оставим в тайне, что поведал Леве Господь, и обратим наш взор в прошлое.
Господь уже являлся одному из членов нашего несуразного семейства, а в частности отцу моего деда. Это явление имело фатальные последствия для всей семьи. Дело было еще при царе. Мой прадед работал сапожником в Одессе, у него была жена и два с половиной ребенка. Последний – мой дед, тогда еще не родился.
И приключилась с ним, очень молодым тогда еще человеком, странная хворь. В миг все его тело охватывал жар, начинались судороги, в беспамятстве он скатывался с кровати и бился на полу. Доктора ничем не могли помочь, они просто не понимали, что с ним. Бедная жена не знала, что и делать, но на третий день больной вдруг затих. Бледный, он лежал вытянувшись на кровати и почти не дышал. Отходит, подумали родные, но не тут-то было. Ночью выступила испарина и утром умирающий попросил есть, а через сутки был здоров, но по мнению жены повредился рассудком, потому, как только он смог говорить... поведал следующее.
- Ривка, мне явился Господь, шоб я так жил. Я молил его, о том чтобы он прекратил мои страдания, и тут мне явился Господь и сказал, что я таки буду жить. Ривка, я иду креститься и поступаю в монастырь, потому что это был Иисус.

Ривка схватилась за голову, но не смогла переубедить упрямца, он таки пошел к попу. Ривка не пустила мужа одного, пошла вместе с ним. Вы наверное подумали, что поп обрадовался такому подарку судьбы. Я вас умаляю! Может и обрадовался, если бы был дураком – карьеристом, но поп попался нормальный и понимал, что от этого еврея, желающего стать монахом всем на посмешище, будет только одна головная боль. Поп хотел его уже отправить с миром, но… ГОЛОС! Попа остановил голос, родовое благословение, а иногда и проклятье нашей семьи. Он у нас передается через поколение, мне изначально не светило… У прадеда был густой бас и фигура тоже была вполне подходящая, хотя он тогда еще был очень молод и тощ, но некоторая вальяжность, свойственная попам уже начинала просвечивать. Поп оглядел прадеда с головы до ног и сказал.
- Дорогуша, повтори за мной : «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя-я-я…»
- Я могу, ответил прадед, я очень даже могу, но у меня очень громко получается, кантор из меня не выйдет.
И спел. Стекла в ризнице задрожали, а у будущей попадьи чуть преждевременные роды не начались. Но как это зазвучало!
- Кантор не выйдет, сказал поп, а вот священник православный, это мы еще поглядим.
Вот скажите, что первое приходит в голову при слове буддистский монастырь – сплошной мордобой ногами, а католическая церковь – благословенные звуки органа, а православная – это хор. Кто слышал, меня поймет. Православие – это, вообще, один большой хор, правда, в последнее время этот хор поет что-то не то.
Судьба прадеда была решена. Он крестился, поступил в семинарию и стал священником. Ривка в начале от такого поворота событий не была в восторге, а потом смирилась. А позже ей даже стало нравиться. Быть матушкой все же круче, чем женой сапожника.
Поповский сын, бывший полярник, мой дед лежал на спине ночью в совершенно пустом парке. Он пришел в себя, насколько это возможно было в его состоянии, после всего выпитого. Дед приподнялся на локте, показал небесам дулю. « Врешь, не возьмешь!» - и пополз, аки Маресьев, издирая в кровь руки. Наледь, которая была виной несчастья , стала союзницей, по ней можно было скользить. Дед полз до дома два часа.
А в это время две женщины и ребенок, то есть я, сидели в байковых ночных рубашках в прихожей и прислушивались к шумам в подъезде. Телефон у Вовы не отвечал. Было ясно, что что-то очень поганое произошло с главой нашего семейства, но выйти на встречу в морозную ночь женщины боялись. Надо было идти вдвоем, но меня, бандитку, оставить дома одну они не могли, зная мой дар устраивать безобразие из чего угодно. В воздухе резко пахло несчастьем, самой настоящей бедой. Надо было на что-то делать.
- Может нам ее связать? - нерешительно сказала мама.
- Ты что глупости говоришь, дочь, - ответила бабушка. Но и с собой взять ее мы не можем, вдруг там ужас какой, насмотрится, будет помнить всю жизнь, еще заикаться начнет. Надо соседей будить.
Наконец в подъезде послышался какой-то шум . Бабушка открыла дверь и… На лестничной клетке лежал мой дед. Вдруг он приподнялся на руках и сказал довольно грубо:
- Бабы, стройся!
- Это ты мне говоришь? - тихо, но внушительно, спросила бабуля.
- Тебе! Стройся, говорю! - и прибавил… «Б…ть старая».
Продолжение будет