Припоминаю я также и заведения последнего разряда: трактиры с шумными оркестрами, пивные, где встречались извозчики и бандиты и где из-за гостей, имеющих привычку к воровству, металлические кружки, как псы, держались на цепи. Раз – ина цепь! Цветными занавесками, портретом его превосходительства, который смачно поедает жирного гуся, привлекали эти трактиры голодных и жаждущих. Предлагали они сливовицу, горячий крупник и славные львовские «розолисы». Нарисованные на бляхе пьяницы, бородатые короли Гарбринусы в коронах набекрень, верхом на бочках, лопаются от смеха. Пенное пиво льется из пузатых кубков в их руках, и льется оно рекой через историю завоеванных народов – как жертва для богов войны. В других местах, усатый Заглоба с брюшком, толстым, как бочка, мочит поросячье свое лицо в окотинском пиве, и слышится адская икота, и ощущаются идущее из глубины шинка сивушные пары, перемешанные с запахом укропа и огурцов, которые в огромных банках стоят на окне рядом с бутылями с вишневкой, и киснут, пока не скиснут, как скисаем и мы на этой грустной чужбине… Опять я вдыхаю благородный аромат далматинских вин в магазине фирмы «Дидолиц и Припиц» на улице Чарнецкого. Дидолили там и припилили золотисто-жемчужную злотарицу, вспоминая при этом солнечный Дубровник.
Где бы я не путешествовал, меня преследуют также запахи львовских кондитерских и магазинов, где продавались фрукты, колониальные товары, чай и кофе Эдмунда Редля и Юлиуша Менла. Преследуют – это не совсем то слово, потому что «преследование» – неприятное слово, а те запахи были великолепны, хотя и вызывают слезы. Сколько раз, возвращаясь из большого мира во Львов, я находил все его запахи на своих местах. Наверное, они все еще там, потому что труднее всего уничтожить или прогнать запахи. На самом деле, я не знаю, что это – уже старость или я просто потерял нюх в эмиграции, но я больше не ощущаю запаха цветов, деревьев, или тут действительно ни чем не пахнет? А между тем, Львовские парки переехали сюда вместе со мной, со всеми своими деревьями, цветниками и посадками. И львовские аптеки, кафе и фруктовые лавки переплыли океан, и через столько лет они живы во мне. Даже одно воспоминание о них уже наполнено запахами. А может, это совсем не запах Львова и его чудесной флоры, а только запах нашей молодости?
Пейте нектар из кубков, которые нам подсовывает обманщица-память, и пусть оглушит нас до одури симфония Львовских ароматов. Ведь тамошняя флора – это не все, чем Львов может удивить. Там даже звуки пахнут. Пахнут экзотикой даже фамилии. Послушайте – Стец, Мрыц, Кипа, Тепа, Ихма, Охлы, Паздко, Кысяк, Схубут, Куэст, Кахлик, Кжехлик, Новосад, Майсарек, питолай, Салабан, Надер-ножка, Долупил, который имел дочек – Долупянек. Дальше: Влацоцк, Пассакас, Гаралих, Рамашлан, Миколах, Чамайда, Чачкес, Коркис, Кикенис! Около Лычаковского кладбища изготовляли гранитные надгробия резчики по камню: Джованни Джулиано и Сын. Наверху улицы Коперника, около самого трамвайного депо, держали свои мастерские три слесаря: Опрыск, Чепил и Плудра. Долго я раздумывал, что это за болезнь, которую « чепил» пан Опрыск, а в те критические годы – под влиянием музы Ипохондрии – даже боялся, что я тоже ею заразился. Соседство с Румынией наверняка повлияло на экзотический вид кратких имен, таких как ( врожденная скромность говорит мне, что нужно начать с собственного имени) – Йозю, Бизю, Бузю, Филю, Милю, Дзюню, Маню, Луку ( от Людовика), Плодзю (Стафф), Веку ( не знаю даже от какого имени). Понятно, что во Львове пили и вино, и пиво.