— Дяденьки, а вы к кому? — спросил нас солдат на КПП.
— Мы в ансамбль Ленинградского военного округа. Вот у нас и документы имеются.
Солдат долго вертел наши бумаги. Потом кому-то позвонил. 
— А может, вам в школу прапорщиков? 
— Нет. Мы в хоре должны петь.

— Товарищ лейтенант, вот эти двое… — сказал он подошедшему офицеру. — Они говорят, что в ансамбле должны петь, а в документах наша часть написана. 
— Ну, раз написано, значит у нас и петь будут. Этого ушастого в пятую роту, а красавчика ко мне. Мне как раз солисты нужны. 
В сопровождении двух прапорщиков Кольку уводили в направлении пятой роты. Он ещё долго оглядывался на меня. А я никак не мог понять, где у нас неувязочка вышла.
— Пойдем костюмы получать, артист!
Меня помыли, постригли и выдали обмундирование на два размера больше. Я стоял перед зеркалом и с ужасом смотрел на свое отражение.
— Ну, что, клоун, пора на арену, — сказал лейтенант, и мы отправились на плац.
— Это теперь твое отделение. Встать в строй!
— Хорошо.
— Не хорошо, а «есть»!
— Есть, встать в строй.
— Молодец. А теперь всем слушать сюда. Вот этот клоун, боец Смольянинов, он будет вашим командиром отделения. Потому, что он по-русски говорит лучше вас всех вместе взятых. Познакомьтесь поближе. Перекур. 
Я оглянулся на свое отделение. 
— У тебя курить есть?
— Есть.
— Я Серега Танана, из Белоруссии.
— Саша Смольянинов из Москвы.
— А чего это он тебя клоуном назвал?
— Я артистом работал.
— В цирке?
— Почему в цирке?
— Ну, клоун же…
— Нет, я работал в театре, а это кто, — спросил я, указывая на остальных солдат нашего отделения.
— Это стадо баранов, которое спустилось с гор. По-русски не бельмеса не понимают. 
— Перекур окончен. Становись в строй. Равняйсь! Смирно! Шагом марш! Левой, левой, раз, два, три!
Два часа строевой подготовки, потом кросс пять километров, потом политзанятия и снова кросс.
— Боец, почему вы не отдали мне честь, и почему вы курите при мне? Из какой роты? Кто командир? Как фамилия?
Маленького роста ефрейтор задавал мне вопросы с пулеметной скоростью.
— Службу забыл? Давно сортиры не драил? Встать! Смирно! Двадцать отжиманий. Выполнять!
— Отвали, слушай. Без тебя тошно.
— Что?!!!
Я сидел на корточках в сортире, и зубной щеткой чистил очко. Группа старослужащих солдат стояла на входе и внимательно следила за мной.
— Тащи фотоаппарат, снимемся на память. А вдруг народным артистом станет? Память-то какая останется!
После отбоя я лежал на койке и смотрел на круглое, желтое лицо своего сослуживца Эшонкулова Нармурода Бабакуловича.
— А в горах хорошо, Эшонкулов?
— Что?
— Люди в горах есть?
— Что?
— Счастливый ты, Нармурод Бабакулович.
— Пошел к черту!
После принятия присяги мы с Колей окончательно поняли, что не видать нам ансамбля Ленинградского военного округа, как своих ушей. Из нас стали делать младших авиационных специалистов. Каждый день вдалбливали устройство вертолетов и двигателей. И учили всё это эксплуатировать.
— Рядовой Смольянинов, бери свое отделение и марш на аэродром. Промоете подшипники, набьете смазку и установите на прежне место. Задание понятно? Выполнять.
На Финском заливе зимой сыро и холодно. А на аэродроме вообще труба. Замерзающие «дети гор» с ужасом смотрели на мои тщетные усилия голыми руками промыть подшипник в керосине.
— Я промою, кто будет набивать смазку? Бекназаров? Ты что глухой?
— Пошел на фиг.
— Саня, я набью смазку, а потом по одному удавлю этих глухонемых чучел. 
Белорус Серега Танана был под два метра ростом и горные люди его боялись.
— Рядовой Смольянинов, быстро к командиру батальона.
Нашего комбата мы видели редко. Особенно трезвым. В его кабинете всегда стоял устойчивый запах перегара с чесноком.
— Смольянинов, какой институт закончил?
— Театральный.
— Отлично. Будешь социалистические обязательства писать.
— Я не художник, товарищ майор.
— А мне насрать, художник ты или нет. Окончил институт — будь добр писать обязательства. Чтобы завтра к обеду они весели в казарме.
Всю ночь и всё утро я корячился с этими обязательствами. Когда повесил — всем понравилось. Мне даже выразили благодарность.
— Служу Советскому Союзу, — отчеканил я.
А через день Серега Танана, подвел меня к плакату и спросил:
— Саня, я чего-то не догоняю, это что за слово?
В последнем предложении социалистических обязательств «Вызываем на социалистическое соревнование пятую учебную роту» в слове «учебную», я пропустил две буквы «ч» и «н» и получилось «пятую уебую роту».
— Я это не буду переписывать.
— Конечно не надо. Кто это заметит. Пойдем что-то покажу.
Мы подошли к учебному классу. 
— Прочитай лозунг над классом.
На огромном красном полотнище белыми буквами было написано «МатеРИлы XXV съезда КПСС в жизнь!»
— Ничего себе!
— Говорят три года висит.
А в феврале комбат позвал меня к себе домой.
— Смольянинов, ты какой институт закончил?
— Театральный, товарищ майор
— Правильно, значит в политических науках шурупишь. Будешь мне реферат по научному коммунизму писать.
— А как же служба, товарищ майор?
— Пошла она на х.. твоя служба. Командир академию заканчивает. Скоро полковника получу. Бери стакан. Давай выпьем за реферат!
В конце марта комбата поздравляли с окончанием академии. За реферат ему поставили «отлично», особо отметив глубину раскрытого материала, А мне присвоили воинское звание «ефрейтор».
— Смольянинов, вот тебе увольнительная на два дня. Езжай в Ленинград. В Эрмитаж сходи. Я там, правда, не был, но говорят, красиво. Потом расскажешь.
В начале апреля наш батальон засобирался в Афганистан выполнять интернациональный долг. 
— Эшонкулов, Афганистан далеко от твоего кишлака?
— Пошел на фиг.
— Смольянинов, к комбату!
9 апреля 1982 года у меня родилась дочь Александра.
— Теперь тебе полагается отпуск, так что с Афганом ты пролетел. Повезло тебе, ефрейтор. Выбирай, в какую часть поедешь дослуживать.
— А есть, что-нибудь поближе к Москве?
— Есть, во Владимире. Туда уже твоего Обабкова отправили. Поедешь?
— Поеду, товарищ полковник.
Так моя дочь, названная в честь моей мамы Александрой, своим рождением освободила меня от выполнения интернационального долга.
Отпуск я провел в Куйбышеве, в кругу семьи.
В поселок Сокол Владимирской области я прибыл поздно ночью.
— Товарищ прапорщик, разрешите обратиться? А где здесь вертолетная часть?
— Склад ГСМ закрыт. Керосин кончился, — проговорил военный с погонами прапорщика на плечах и очень не твердой походкой.
Я стал оглядываться по сторонам. Вокруг не было ни души. Я слонялся по темным улицам, и не знал, что мне делать. Из подъезда двухэтажной постройки выскочила какая-то девица.
— Девушка, вы не знаете где здесь казарма вертолетной части?
— А вот это и есть казарма. Новенький что ли?
— Новенький.
— Мальчики, к вам новенький!
— Где?!!
Сверху лестницы раздался топот бегущих вниз людей.
— Ремень мой!
— А я китель возьму.
— А это у тебя чего за значок? Это ты чего институт что ли закончил?
— Так это дружок Обабкова к нам пожаловал. Стало быть, артист. Ну-ка прикинься.
— Кыш все отсюда! Слушай, ефрейтор, а ты с каскадерами знаком? Меня Вадимом зовут. Если тебя кто из этих дебилов тронет, ты мне скажи. Пойдем наверх. Рядом со мной спать будешь. Я ведь тоже когда-то хотел в кино сниматься.
На втором этаже кипела ночная жизнь. 
— Товарищ выключатель, рядовой Рашкован по вашему приказанию прибыл. 
— А сейчас духи, мы будем тренировать взлет — посадку.
— «У солдата выходной, пуговицы вряд» — надрывался какой-то боец, стоя на табурете.
— Громче пой, салага!
— Хорош орать, — гаркнул сопровождающий меня Вадим. — Быстро всем спать!
Его послушались сразу.
— А познакомишь меня с каскадерами?
— Обязательно, Вадим, — сказал я и стал искать глазами Кольку. 
В казарме его не было.
Обабкова я нашел только на следующий день в штабе.
— Саня, это не воинская часть, — говорил Коля, нервно покуривая «Беломор», — Это партизанский отряд какой-то. Заборов нет, офицеры пьяные, половина солдат в самоволке. 
— А почему в самоволке?
— А потому что здесь вокруг текстильные комбинаты.
— А я вчера какую-то девицу у казармы видел.
— Эти приходят к тем, кому уже лень в самоволки бегать. Саня, они здесь везде. 
— Коля, ты-то как?
— Лучше не спрашивай. Меня писарем при штабе определили. Здесь служу, здесь и ночую.
Командир части подполковник Скляр долго изучал мои документы. 
— Значит, ещё один артист. А не забабахать ли нам самодеятельность, ефрейтор? — мечтательно произнес Петр Петрович. 
Самодеятельность мы организовали уже через месяц.


(Коля Обабков и я в армейской самодеятельности)

Из жен офицеров получился прекрасный хор. Они пели песню «Хлеб всему голова», и были собою очень довольны. Колька читал «Страдания молодого Вертера», а я собрал пятерых оболтусов, и мы создали вокально-инструментальный ансамбль «Взлет». Три гитары я нашел в пожарной части, а ударник мы выпросили у шефов.
— Александр, а почему в вашем репертуаре нет патриотических песен? — допытывался у меня замполит. — И почему ваш солист поет в расстегнутой гимнастерке и показывает неприличные жесты? И что это за песня «Новый поворот»? Это о чем?
Замполит был мужик хороший, но трусливый. 
Наш ансамбль стали приглашать в соседние деревни играть на танцах. В клубы набивалось полно народу, как местных, так и солдат из соседних частей.
— «Кружатся, кружатся листья опавшие, будто им нет, и не будет конца», — пел я со сцены слезливую песню, и деревенские девушки визжали от восторга. 
— Хорош сопли наматывать, давай «Каскадеров».
Частенько танцы заканчивались потасовками. Солдаты мутузили друг друга, потом братались, потом опять мутузили.
В середине ноября подполковник Скляр решил провести воинские учения, и ночью поднял часть по тревоге. В казарме обнаружилось всего пятнадцать человек личного состава. Остальных удалось собрать только под утро. А когда попытались поднять боевую технику в воздух, то из четырех вертолетов взлетело только два. На остальных не хватило топлива. 
—Где керосин? — кричал подполковник Скляр.
— Нету его, товарищ командир. Солдаты его весь по деревням распродали, — говорил военный с погонами прапорщика на плечах.
— Под трибунал всех отдам!! Скоты. Чтобы завтра же керосин был на месте.
Служба продолжалась. Молодые бойцы приклеивали на деревья опавшие листья, старослужащие любовались ими, и думали о весне. 
В марте, за неисполнение приказа о патриотическом репертуаре и за неоднократное пьянство личного состава ансамбль «Взлет» замполит разогнал. А меня из штаба перевели в караульное отделение. 
— Слушайте, а чего у вас так холодно в караульном помещении?
— Сань, там, наверное, печка погасла. Хочешь, пойди растопи.
В маленьком помещении кочегарки стояла бочка с керосином. Я набросал в печь угля, залил все керосином, и пошел искать спички. В ненастную погоду керосин хорошо испаряется. Вернувшись, зажег спичку и произошел взрыв. Меня отбросило метров на пять от кочегарки.
— Товарищ прапорщик, а можно я в санчасть пойду?
— Затопил печь?
— Затопил.
— А чего это с тобой? Чего это ты черный такой?
— Да так, обжегся маленько.
В санчасти я отдыхал как раз до своего дембеля.
В середине мая мы с Колькой Обабковым уволились в запас, и убыли из расположения части в Москву.

Продолжение следует.... (Возвращение в Москву)