Сергей Диковский. Сказка о партизане Савушке

-----------------------------------------------------------------------
В кн. "Сергей Диковский. Патриоты. Рассказы". М., "Правда", 1987.
OCR & spellcheck by HarryFan, 19 December 2000
-----------------------------------------------------------------------


Есть в Приморье одна дальняя сопка. Зверь на ней не живет, деревья не
держатся и трава не растет.
Говорят, будто сопка та из чистого золота. Только по-настоящему ее
никто не видал: всегда она в тумане, всегда в облаках; дунет ветер,
блеснет светлый краешек и снова утонет, а что в середине, одни ястребы
знают.
Идти к сопке этой надо с опаской. Налево пойдешь - в трясине увязнешь,
направо пойдешь - в обрыв попадешь. Только и есть одна медвежья тропа - от
Гусиного озера, мимо железного камня, мимо двойчатки-сосны, через реку
Бедовую. А дальше и тропа обрывается.
Ту дорогу один Савушка знал. Был такой небольшой мужичок, веселый,
хромой, глаза озорные. Он в русско-японскую артиллеристом служил, там ему
ногу колесом и помяло.
Жил Савушка беспокойно, как цыган. Зимой лошадей кует, плуги правит, а
как дуб лист развернет, мешок за плечи - и прощайте до осени! Тайга ему
голову навек закружила. Вот он все и бродил: в озера глядел, птиц
передразнивал, к зверям прислушивался. Нравилось ему ключи да сопки заново
открывать. Если бы Савушке вовремя азбуку показать, был бы он сегодня
профессором. Да не вышло - пошел в кузнецы.
Он ружья с собой не брал. Звери Савушке вполне доверяли. Выдра ему рыбу
укажет, медведь тропинку протопчет, белка орехов нащелкает.
Сопку Савва открыл, да золото добывать было некому: обложили Приморье
японцы. Что тогда делалось, сказать невозможно! Печи холодны, а избы
горят. Земля кровью напоена... Смеха детского нигде не услышишь!
Что ни сосна, то виселица, что ни холм, то могила. Выйдешь в поле,
ляжешь ничком - слышно, стонет земля: невтерпеж ей под войском японским.
Гуси дикие и те испугались: вместо осени летом снялись...
Ленин из Москвы зарево видел, войско на подмогу послал. Да генералы в
то время пути заслоняли - пробиваться бойцам долго пришлось.
Решили партизаны в хребты уйти: оружие ковать, силы для боя
накапливать. А сопку золотую на сохранение Савве оставили.
- Учить тебя, - говорят, - не приходится: хитер ты достаточно.
Действуй!
Дали сторожу дробовик старый, шестнадцать патронов с картечиной и ушли.
Ладно. Одолжил Савушка у медведя знакомого шкуру. Сшил унты с медвежьей
ступней. Стал по ночам японцев выслеживать. Часовые японские, те
удивлялись сильно: какие медведи отчаянные - прямо в лагерь заходят!
А Савушка тем временем бухгалтерию вел. Были у него в тайге две березы
с засечками. На одной пароходы японские, пушки, солдаты отмечены. На
другой - горе народное: вдовы. Могилы, дети бездомные.
Однако долго бродить Савушке не пришлось: разнюхали как-то японцы про
золотую сопку, нагнали ищеек-собак и сцапали Савушку.
Генерал в ту пору Ину-сан был. Личность партизанам известная: кособрюх,
зубы щучьи, ноги - будто всю жизнь с бочки не слазил.
Увидел Савушку и сразу заулыбался.
- Ваша хитрость, - говорит, - даже нам нравится. Будем знакомы.
Савушка - старик гордый, на вольном воздухе вырос - руки генералу не
подал.
- Мы, - отвечает, - лещей вроде вас только за жабры берем.
Генерал даже скривился, но обиду сдержал.
- Хотите жизнь сохранить?
Савушка сразу смекнул, к чему разговор.
- Эко добро! - отвечает. - Я уж и без вас осину себе подобрал. Скучно
стало землю топтать.
- Хотите, дом выстроим, пятистенку? Графский титул дадим.
- Да, не вредно, пожалуй. Дайте неделю подумать.
Отвели Савушку в камеру. Поят чаем, кормят икрой, балыками кетовыми.
Савва думает. А войска между тем пробираются. Сквозь горы Уральские,
через степи Барабинские, сквозь тайгу - на Дальний Восток.
Вскоре приводят Савву обратно.
- Согласен тропу указать?
- А сапоги болотны дадите? А пороху десять кило? А жеребца племенного?
- Все дадим... Веди только скорее!
- Ой, боюсь даром отдать... Дайте еще неделю подумать.
Война разгорается. У японцев уже золото на исходе, а Савушка все
торгуется. То лодку новую потребует, то жене шубу суконную, то олифы
ведро. Наконец, видит, что дальше тянуть невозможно.
Обдернул пиджачок и выходит вперед.
- А ну вас, - говорит, - ко псам! Раздумал я золотом торговать.
Вот тут-то японцы себя показали. Срезали Савушке кожу на пальцах,
опустили руки в царскую водку. Ни слова Савушка не сказал, только скрипнул
зубами. Желчь лягушачью в жилу ввели, в угли горящие ногами поставили - и
то промолчал.
Залечили - и снова. Бьются месяц, бьются другой: то шоколадом накормят,
то керосина в ноздри нальют, а все не могут Савушкина характера одолеть. У
генерала Ину от тихой злости лишаи по телу пошли.
Подойдет к камере, глянет на Савушку и посинеет в лице.
Между тем войска вперед продвигаются. Через Саянские горы, через
Яблоновый хребет... сколько сапог износили, сколько патронов извели,
сказать невозможно!.. Наконец, пробились и залегли в тайге, недалеко от
японского лагеря.
Видят японцы, что Савушку ничем нельзя взять: он всякую тайную
подлость, как белка пустой орех, предугадывает.
Вызвали главного химика. Генерал Ину-сан спрашивает:
- А ну, какие есть новые газы?
Тот докладывает:
- Иприт-самдерит, тило-третило, купоросный карбид. Сжигает роту в
четыре минуты.
- Нет, не то...
- Тогда бим-бомо-бромо-кислый экстракт пополам с мышьяком. Ужасная
сила. Десять лет на том месте трава не растет!
- Это старо. Нет ли того газа, чтобы от него человеческая совесть
окривела?
Тут-то химик и сел.
- Нет, - говорит, - до этого наша наука еще не дошла, не берусь.
- Ну, так вот тебе трое суток сроку: или орден коршуна трех степеней,
или один конец - харакири.
Ладно. Вскоре приносит химик черный баллон.
- Вот он, - кричит, - умослабительный ангидрид! В тюрьме на смертниках
испытал. Отцов продали! Все тайны свои разболтали!
Взяли и усыпили тем газом Савушку. А на ночь возле койки посадили двух
писарей, чтобы бред больного записать.
До полуночи Савушка еще так-сяк крепился, только зубами тихонько
поскрипывал. А там дошел газ до самых центров. Крякнул Савушка и понес.
Чешет и чешет, точно из пулемета. Писарей всех замучил.
Наутро приносят генералу те записи. Ровно тысяча двести страниц. В
штабе радость. Ину-сан именинником ходит, химик дырку для ордена
провертел.
Однако вызвали генерального переводчика. Воздел он на нос очки, стал
читать Савушкины откровения. Да и споткнулся на первой строке.
- Виноват, - говорит, - такие слова по-японски не могут спрягаться и
корни не те.
- А ну, вглядись пристальнее.
Почитал переводчик еще немного и сдался.
- Освободите, - просит, - глаза слезятся, щиплет сильно.
Спасибо, ефрейтор один подвернулся - участник русско-японской войны.
Заглянул он в тетрадь и рапортует:
- Спряжения те известные, на материнской основе. Разрешите перевести.
И перевел. Генерал испариной даже покрылся. Савушка, он и раньше
озорной на язык был, а тут в беспамятстве самого себя превзошел: насчет
золота ни гугу, а чего другого - сколько угодно!
Наконец поняли японцы: выхода нет. Решили всех зверей допросить, где
золотая сопка. Вызвали из Токио одного дрессировщика: он на всех звериных
языках умел разговаривать, щуку немую - и ту понимал.
Собрали зверей, птиц таежных, дали им сладкую пищу. Медведю - кетовую
головку, выдре - брюшки, соболю - мозговушку, бобру - траву речную, зайцу
- кочерыжку, кроту - червяков, цапле - лягушку, росомахе - падаль лесную.
Стал дрессировщик тайну выпытывать.
Заяц уши прижал, божится:
- Наша тропа возле грядок. Другой не видал.
Соболь лукавый облизнулся, соседям моргнул:
- Еж - он грамотный, на дубовом листе все тропинки отметил.
Еж щетину поднял, забурчал:
- Нет листа... Бобер его съел.
Бобер спорить не стал. Брюхо погладил и говорит:
- Лист дубовый теперь ни при чем. Была тропа, да ее партизаны на колесо
намотали, с собой увезли.
Даже крот, зверек тихий, и тот разворчался.
- Я, - говорит, - близорукий, глухонемой. Живу в стороне. Разрешите
уйти.
А медведь от обиды даже взревел: он Савушке давно приятелем был.
- Ер-рунда, - кричит, - какая! Р-рыба ваша тухлая. Малины хочу!
И ушел в лес по ягоду.
Только росомаха - зверь подлый - нажралась печенки, лизнула
дрессировщику руку и шепчет:
- Есть за Гусиным озером след в кедраче... Пойдешь налево - в трясине
увязнешь. Направо - в обрыв попадешь. Идите мимо железного камня, мимо
двойчатки-сосны, через реку Бедовую, прямо по медвежьей тропе.
Словом, все разболтала бесстыжим своим языком.
Ладно. Наутро решили Савву казнить. Хотели ему кишки на телефонную
катушку намотать. Однако генерал Ину-сан запретил.
- Это, - говорит, - не казнь - просто детское наказание. Надо ему такую
муку придумать, чтобы по капле смерть в жилы вошла.
Привязали Савушку к тополю. Напротив столик поставили. Пельмешков
тарелку, браги кувшин, мясо с подливой.
Генерал Ину-сан узлы все опробовал.
- Приятного, - говорит, - аппетита. Простите, что без сметаны обед!
И ушел в лес с батальоном. Впереди пулеметчики, позади пушки дальнего
боя. На лошадях кожаные торбы навьючены: золото собирать.
А звери между тем тоже времени не теряли: соболь веревки Савушке
перегрыз, заяц вперед побежал войска предупреждать, ястреб взвился в небо
за батальоном следить, а медведь носом покрутил и проревел:
- Я им тропу укажу!..
Зашел вперед и протоптал от озера другую тропу. Даже камень железный
выдернул и на новое место поставил.
А бобры - те хитрее всех оказались. Перегородили Бедовую реку плотиной
и пустили по новому руслу. Батальон и пошел стороной черт те куда.
Идет день, два... неделю идет. Вокруг болота урчат. Кедрач шинели рвет,
камни сами под ноги кидаются. Уж дух у солдат стал заходиться. А в тайге
все просвета не видно. Тропа медвежья бежит и бежит.
Того японцы не знали, что Савушка в отряд дохромал. Давно гостям обед
был в тайге приготовлен: на первое - ружейный борщок, на второе - шрапнель
с пулеметной подливой, на сладкое - пирог из фугасов.
Наконец, завела тропа японцев в ущелье, где нет хода-выхода. Темнота
подземельная. Стволы в четыре обхвата, мох столетний. Шепотом в таком
месте - и то говорить неохота.
Видит генерал, что увязнуть возможно, подал команду:
- Кр-ругом арш!
Да уже поздно: со всех сторон партизанские ружья нацелены. Выходит
из-за дерева Савушка.
- Отставить! - говорит. - Здесь наша будет команда. А теперь, дорогие
гости, давайте прикинем, почем ныне фунт лиха. Разом за все посчитаемся.
За жен наших, за мертвых детей, за пшеницу неубрану, за всю лютую муку,
что терпела земля...
И посчитались...
Крапива навоз любит. На том месте она теперь густо растет.

1938