Тьма. Пустота. Звезды.

 

- Смерть моя, тебе исповедуюсь я, потому что больше не осталось никого у меня. К тебе я взываю о помощи. Прошу, прими меня. Потому что я потерял любовь мою. Так, зачем же мне жить без нее. Я злюсь на мир, но больше всего на себя. Я разбит на множество осколков, которые тянут в разные стороны: к разным желаниям, целям и надеждам. Я устал. Приди ко мне, спасительница моя. Поцелуй мое больное сердце. Потому что всех кого люблю, я теряю. И даже когда нахожу счастье, я держу его дрожащими руками, потому что оно всегда ускользает от меня, сколь бы сильной ни была моя хватка. Почему я всегда упускаю мою любовь? Почему храмы, что я возвожу, навсегда остаются пустыми? Мне надоело быть собакой, у которой мотают костью перед носом, чтобы потом забрать. Хоть мне и стыдно, я плачу. И жизнь мне стала противна из-за жестокости своей, поэтому у тебя смерть, я жду защиты и спасения. В тебе я хочу обрести покой и радость, ведь то, что я считал самым прекрасным на свете, оказалось самым омерзительным. Я бросаю свою жизнь, свою душу к ногам любимой, а она наступает на них. За это тех, кого я люблю, ненавижу больше всего.

 

Тихий смешок.

 

- Зачем эти высокие речи? – голос эхом отзывается в бесконечности. – Хочешь умирать, умирай. Или ты хочешь сделать из этого подвиг? Тогда ты ошибаешься. В смерти нет подвига. Одно лишь гниение и разложение. Ты не понял жизнь, а уже хочешь познать смерть. Хочешь умирать, умирай, но только не тревожь меня своими сентиментальными речами. Больше всего не люблю забирать детей. Они или неимоверно грубы и жестоки или чересчур сопливы и эпичны. Ты говоришь, что бросаешь свою душу к ногам любимой и удивляешься, почему она топчет ее. Дурак! Разве душу швыряют словно кость? Да и женщина не собака. Хочешь, чтобы, виляя хвостиком, она подобрала твою подачку? Ты ничего не знаешь о женщинах. Ты ничего не знаешь о человеке. Ничего.

 

- Женщины слепы к нашим чувствам. Слепы к нашим слабостям, они ищут лишь силы. Но я тоже человек, и хочу, чтобы любили мои слабости. Мне надоело быть романтиком, который смотрит, вздыхая на звезды. Срывать их с неба хочет сердце мое, не боясь ослепнуть от света их, потому что слеп я уже в страсти моей. Тяжелыми оковами весят на мне общественные нормы и приличия, установленные людьми правила. Невзирая на них, я хотел бы целовать ноги любимой моей. Почему так далеки друг от друга человеческие сердца, что ленятся выражать себя в чувствах? Почему я должен сдерживать себя, когда хочу прикоснуться к ее губам, ведь я знаю, что и она жаждет этого? Почему не могу падать перед красотою ее на колени? Почему мое сердце должно молчать о том, что хочет сказать? Зачем эти тысячи «почему»?

 

Снова шипящий смех.

 

- Хочешь, падать на колени? Падай. Кто тебе мешает?

 

- Не знаю. Так не принято.

 

- Не принято? – скопление звезд приобрело форму глаз, брови которых саркастически поднялись вверх. – Не принято? – повторил свой вопрос голос. – Тебя это удерживает? Хочешь быть не таким, как все? Вперед, валяй. Хочешь, быть безумцем, пожалуйста. Все к вашим услугам.

 

На заплаканном лице смущение.

 

- Что? Ты даже не попробовал. Не отвечай, я все знаю. Не окунувшись в жизнь до конца, ты хочешь выйти из нее. Ты думаешь, что ты сумасшедший, но в тебе очень мало безумия. Ты смешон.

 

- Почему я еще не безумец? Почему моя голова все еще сдерживает сердце? Оно бьется подобно раненой птице, тесно ему в своей темнице. Безумием своим отпугивал я тех, кого любил, а, прогоняя безумие, я терял саму любовь. Я устал метаться между моими звездами, между тем, что мне дорого и жажду избавления, хочу угаснуть подобно мертвому солнцу. Довольно огня, от холода теперь я жду спасения.

 

Мне надоело только говорить о чувствах, я хочу самих чувств. Мне стала противна чистая любовь, человеческой любви хочу я. Хочу касаться тела женщины, чувствовать, как трепещет ее кожа под моими пальцами, ласкать ее своим дыханием. Так сильна страсть моя, что я бы выпил жизнь через губы любимой моей. Жаркими поцелуями хочу выжигать слово “любовь” на теле ее. Но теперь, бросая к ногам свою душу, я жду, что мне бросят взамен свою, потому что мне надоело только дарить, теперь хочу я еще и брать. Я устал прыгать один в глубокие бездны, хочу, чтобы кто-то был рядом. Хочу, чтобы и меня жаждали так же, как и я. Хочу соединения, смерти двух сердец, чтобы родилось одно. Что со мной? Я сгораю в собственном огне. И сейчас этот огонь, эта боль кажется мне слаще, приятнее, чем тот тихий холод, которому я хочу отдаться.

 

- О, почему я еще не безумец! – насмешливо повторил голос. - И снова высокопарные слова. Почему ты лжешь мне? Думаешь, перед смертью нужно говорить красиво. Скажу тебе вот, что, мальчишка, лучше мне говорить правду заикаясь, чем слагать стихи полные обмана. Ложь хороша и полезна для жизни. Но не для смерти.

 

Ты говоришь, тебе надоело только говорить о чувствах. Глупец! Неужели ты сам не видишь, как далеко тебя занесло. Разве ты ничего не чувствуешь? Разве ты не любил, не ненавидел? Зачем этот излишний пафос? Нет, человека не чувствующего. Просто, многие умеют скрывать свои чувства.

 

- Но любовь…

 

- Что любовь? – перебил голос. - Даже в любви ты жаждешь одиночества, и, тоскуя по своей любимой, ты скучаешь по себе. Ты не понимаешь, что любовь это тайна. Любовь это мост между двумя сердцами, но не их слияние. Ты ведешь себя, как опрометчивый мальчишка, который, назло родителям, готов выброситься из окна за то, что те не купили ему игрушку.

 

На зло. Понимаешь?

 

Ты хочешь умереть назло всем. Думаешь, что после смерти тебя пожалеют и скажут: «Он так страдал. Бедный мальчик». Ведь так?

 

Ты думал, что жизнь принесет тебе все, что ты захочешь на подносе, а, наткнувшись на стену, тут же опустил руки. «Ах, так! Вот вам всем!». Разве не так говорил ты себе?

 

Нытики противны мне. Смерть – слишком раннее явление для них, а они лезут ко мне толпами. Тех, кто научился с улыбкой смотреть на жизнь, с готовностью забираю я.

 

Их улыбка – это улыбка бога. Бога, который смеется в бороду, наблюдая за шалостями людей.

 

Несомненно, есть время для слез, но настоящий человек не заполняет ими всю жизнь. Он оставляет время и для смеха. В то время как нытики по инерции продолжают выдавливать из себя печаль.

 

Грусть проходит. Нужно только уметь ждать. Нужно уметь понять, когда она проходит. Нужно уметь принять жизнь. Уметь любить ее без страха смерти.

 

Тишина. Улыбка.

 

- Да, я нытик! Да, я хочу умереть назло всем! Всем! А теперь и тебе! И вообще, кто ты такой или такая, чтобы учить меня? Что ты знаешь о жизни?! Ты сидишь здесь у себя в темноте, в покое, в то время как люди испытывают боль, плачут, страдают, умирают… - он осекся. – И вообще… - снова осечка. – И вообще хватит сверлить меня своими глазами. Мне это не по душе. Вот! Если б я только мог добраться до тебя, тогда бы мы посмотрели, как могут работать кулаки, когда голова полна пафоса и сопливости. Я б тебе наподдал, ваше смертеосвещенство. И… - он погрозил кулаком и задумался.

 

- О чем ты думаешь?

 

- Думаю, чтобы еще сказать такого противного.

 

- И как?

 

- Не получается, - пробурчал он.

 

- Знаешь?

 

- Что?

 

- Таким ты мне нравишься больше.

 

- Не сомневаюсь, - обиженно произнес он. – Это ж вот как получается. Думал, приду, смерть примет меня с распростертыми объятиями, а тут на тебе. Нравоучения. Нытиком обзывается. Да, ну тебя! Я такие речи произнес, а ты возьми, да и обломай. Куда ж это годиться?! Так смерть не поступает.

 

- А как она должна поступить?

 

- Ну, принять с радостью, выслушать, отправить в ад, наконец. Погоди-ка. А может, ты не смерть никакая? - сощурив глаза, подозрительно спросил он.

 

- Может.

 

- Может? И это все?

 

- Да. Ну, а теперь иди, – невидимые руки подтолкнули его вперед.

 

- Я не хочу.

 

- А тебя и не спрашивают. Научись улыбаться, и тогда мы встретимся вновь.

 

Через несколько мгновений он почувствовал, что падает.

 

Я сплю? Или я умер?

 

Вокруг пустота.

 

И тьма…