Решила выставлять рассказы моего любимого писателя. Говарда Лавкрафта.

И так это рассказ под названием: В склепе.

     На мой взгляд, нет ничего  более нелепого,  чем  принятое за  истину  и
прочно  укоренившееся в обществе  отождествление простой деревенской жизни и
душевного здоровья. Если я  скажу  вам, что  место  действия моего  рассказа
деревня  и  повествует  он  о  беде,  приключившейся  в  склепе  со  здешним
гробовщиком,  неуклюжим,  нерадивым  и  толстокожим,  то  всякий  нормальный
читатель вправе ждать от меня буколической хотя и комедийной истории. Но Бог
свидетель,  что  в происшествии,  о котором  я  теперь, после смерти Джорджа
Берча,  могу  рассказать, есть свои темные стороны, перед которыми  бледнеют
самые мрачные наши трагедии.
     После  этого  происшествия  Берч сделался калекой и  в 1881 году сменил
профессию, но никогда не  обсуждал того, что с ним случилось, если удавалось
уйти  от  разговора.  Молчал  и  его старый  врач,  доктор  Дейвис (он  умер
несколько  лет назад). Считалось, что Берч искалечился, неудачно упав, когда
выбирался  из  склепа  на  кладбище Пек-Вэлли, где просидел взаперти  девять
часов. С большим трудом ему удалось освободиться, пробив себе выход. Все это
чистейшая  правда,   но   в  этой  истории   имелись   и  другие,  тягостные
обстоятельства, о которых он рассказывал мне  шепотом, когда впадал в пьяное
исступление.  Берч откровенничал  со  мною, поскольку  я был  его врачом,  а
также,  думаю,  поскольку он после  смерти Дейвиса нуждался в наперснике. Он
был холостяком и не имел никакой родни.
     До 1881  года  Берч  подвизался в Пек-Вэлли  деревенским  могильщиком и
гробовщиком  и был притом  еще  более  черствым и примитивным субъектом, чем
большинство его собратьев. Проделки,  которые  приписывает ему молва, сейчас
трудно себе вообразить, по крайней мере горожанину, но даже жители Пек-Вэлли
содрогнулись  бы,  узнай  они  о  весьма  растяжимой  нравственности  своего
кладбищенских дел мастера в  таких делах, как право собственности на дорогое
убранство, скрытое  под крышкой  гроба;  он не особо  утруждался тем,  чтобы
достойно уложить безжизненные тела клиентов во вместилища, которые далеко не
всегда  подбирались  с великим тщанием. Говоря напрямик, Берч был  неряшлив,
бесчувствен и никуда  не  годен профессионально; думаю однако, что он не был
дурным человеком.  Просто он был рабочим  инструментом, существом бездумным,
невнимательнным и  пьющим что  явствует и из  случившегося  с ним несчастья,
которого  можно  было с  легкостью  избежать. Он  не обладал и  теми крохами
воображения, которые держат простых обывателей в границах пристойности.
     Мне трудно решить,  с  чего начать  историю  Берча,  ибо  рассказчик  я
неопытный. Вероятно, с холодного декабря 1880 года,  когда земля промерзла и
кладбищенские  землекопы  обнаружили,  что до весны  рыть могилы  нельзя. По
счастью, деревушка была невелика, и умирали в ней редко, так что  можно было
дать  всем усопшим подопечным  Берча  временное пристанище в приспособленном
для  это склепе. А гробовщик  сделался еще апатичнее, чем обычно, и в эту то
погоду  как будто  превзошел  нерадивостью самого  себя. Никогда  прежде  не
сооружал он столь  хлипких,  уродливых гробов,  не пренебрегал  так отчаянно
уходом  за  изношенным  замком на  двери  склепа, которую  он  распахивал  и
захлопывал как попало.
     Наконец пришла весенняя оттепель и  были старательно приготовены могилы
для девяти безмолвных плодов  угрюмой жатвы, ожидавших своего часа в склепе.
И Берч,  хоть  и  терпеть не  мог эти  перетаскивания  и закапывания, хмурым
апрельским  утром принялся за  работу но еще до полудня бросил ее, уложив на
место вечного упокоения лишь одно тело по причине того,  что  сильный ливень
разозлил  его  норовистую лошадь.  Перевез  он  Дарайуса  Пека,  старика  за
девяносто, могила которого недалеко от склепа. Берч  решил, что на следующий
день начнет  со  старого  коротышки  Мэттью Феннера  его  могила  находилась
неподалеку,  однако же  протянул  еще  три дня  и  не  вернулся  к работе до
пятнадцатого числа, до Страстной пятницы. Будучи лишен предрассудков,  он не
обратил  внимания  на  дату, однако  же впоследствии  избегал  предпринимать
что-нибудь   важное  в  этот  судьбоносный  шестой   день  недели.  Воистину
случившееся тем вечером перевернуло жизнь Джорджа Берча.
     Итак,  во  второй половине  дня  пятницы, пятнадцатого апреля, Берч  на
лошади с телегой  поехал за телом Мэттью Феннера. Позже  он говорил, что  не
был трезв, как стеклышко,  хотя тогда он еще не  пьянствовал так безудержно,
как  потом, когда пытался кое-что забыть.  Он просто  был навеселе  и правил
достаточно небрежно для того, чем разозлил свою строптивую лошадь; по дороге
к склепу она ржала, била копытами, задирала голову совсем как в прошлый раз,
когда  ее вроде бы допек  дождь.  День  стоял ясный, однако поднялся сильный
ветер, так  что  Берч рад был попасть в  укрытие; он отпер  железную дверь и
вошел  в склеп, вырытый в склоне холма. Кому-то, возможно, было бы неприятно
это сырое, вонючее помещение с восемью кое-как уложенными гробами, но Берч в
те времена не отличался чувствительностью и  беспокоился лишь о том,  как бы
не   перепутать  гробы.   Он   не  забыл   скандала,  разразившегося,  когда
родственники Ханны Биксби, переехав в город, пожелали перевезти туда ее тело
и обнаружили под могильным камнем Ханны гроб судьи Кэпвела.
     В  склепе стоял полумрак, но зрение у Берча было хорошее, и он не  взял
гроб Асафа Сойера, хотя  тот и был похож на гроб  Мэттью Феннера.  По правде
говоря, Берч сооружал этот гроб  для Мэттью, но ящик вышел чересчур уж хилый
и  неуклюжий, и  пришлось его забраковать, потому что  гробовщик  неожиданно
расчувствовался: ведь  когда он обанкротился пять  лет  тому назад, старичок
оказался  воплощением  доброты  и щедрости.  Берч сделал для старины  Мэттью
другой гроб, постарался,  как мог, но, будучи человеком практичным, сохранил
неудачное изделие и сбыл его,  когда  Асаф  Сойер  умер  от  злокачественной
лихорадки. Сойера недолюбливали,  ходило много толков  о его  нечеловеческой
мстительности и цепкой памяти на истинные или мнимые обиды. Так что Берч без
колебаний отпустил  для него гроб, сбитый кое-как, и вот этот ящик он сейчас
отодвинул в сторону, отыскивая последнее вместилище Феннера.
     В  тот  самый миг,  когда  Берч  нашел  гроб старины Мэта, порыв  ветра
захлопнул  дверь, и гробовщик оказался  в темноте,  еще  более глубокой, чем
прежде.  Сквозь узкое окошко  над дверью  сочился  слабенький  свет, а через
вентиляционную шахту в потолке почти совсем  ничего не пробивалось, так  что
Берч мог только чертыхаться, проталкиваясь между длинными ящиками к двери. В
мрачной полутьме он тряс ржавую ручку, толкался в железную обшивку  и не мог
понять, почему  массивная дверь стала вдруг  такой неподатливой.  Сообразив,
наконец, в  чем  дело, он  стал  кричать  во весь голос,  как  будто лошадь,
стоявшая  снаружи, могла помочь ему чем-то, кроме неприязненного ржания. Да,
замок,  на который Берч давно уже не обращал внимания, сломался, и беспечный
гробовщик, жертва  собственной непредусмотрительности, оказался  запертым  в
склепе.
     Это случилось примерно в половине четвертого.  Берч, будучи флегматиком
и  человеком практичным, не стал кричать долго и  двинулся в глубину склепа,
чтобы найти инструменты, лежавшие как он помнил, в углу. Весьма сомнительно,
что до него дошел весь ужас и вся фатальность  ситуации, однако он находился
взаперти от  людских путей  и  совершенно  один,  и это вывело  его из себя.
Работа,  намеченная на день,  была  прискорбным образом прервана, и, если не
случайный посетитель,  ему  предстояло просидеть взаперти  всю ночь или  еще
дольше.  Берч добрался  до  кучи инструментов, нашел  молоток и стамеску  и,
шагая  через  гробы,  вернулся  к  двери.  Зловоние   в  склепе  мало-помалу
становилось невыносимым,  но  Берч не  обращал внимания  на такие мелочи,  а
усердно, чуть ли не на ощупь,  трудился над прочным ржавым  металлом запора.
Он дорого бы дал за фонарь или даже свечной  огарок, но и без этого неуклюже
и старательно делал свое дело.
     Поняв,  что замок не  поддастся  его  усилиям по крайней такими жалкими
инструментами и в такой темноте, Берч стал озираться, ища другой возможности
выбраться  из  плена.  Склеп  был  вырыт  в  склоне  холма,  так  что  узкая
вентиляционная  шахта  проходила  через несколько  футов земли,  и выбраться
через нее было совершенно невозможно. Однако же в кирпичной передней  стене,
довольно высоко над дверью,  помещалось  щеле-видное  окошко, которое  можно
было расширить, если не пожалеть труда. Берч надолго задержал взгляд на этом
окне, соображая как туда добраться. В склепе не оказалось ничего похожего на
приставную лестницу,  а ниши для гробов  в боковых и  в  задней стенах (Берч
редко давал  себе труд их использовать) были слишком далеки от двери. Только
сами гробы могли послужить ступенями, поняв это, он стал прикидывать, как их
получше уложить.  Хватит и трех гробов, чтобы  достать до окошка,  решил он,
однако лучше поставить  четыре. Ящики  плоские: их  можно  станин на  другой
подобно  кубикам,  и Берч  принялся  высчитывать, как из восьми штук сложить
надежный  помост высотою  в  четыре штуки. Прикидывая  это, он подумал,  что
детали  будущей  лестницы могли быть  сколочены и попрочнее.  Вряд ли у него
хватило воображения пожелать, чтобы они были пустыми.
     Наконец  Берч решил уложить в основание  три гроба  параллельно  стене;
поместить на них еще два этажа из двух штук  каждый, а сверху  один ящик как
рабочую  площадку.  Соорудить  это  можно  было  без  особых  трудностей,  и
получалась   желаемая   высота.  Предпочтительней,  однако,  ему  показалось
употребить  только два ящика как фундамент всей конструкции, оставив  один в
запасе,  чтобы  водрузить  его  наверх,  если  в  решающий  миг  потребуется
дополнительная  опора.  И вот пленник стал трудиться  в  полумраке, громоздя
безответные  останки весьма  непочтительно, и миниатюрная  Вавилонская башня
росла этаж за этажом. Несколько ящиков дали трещину, и он решил поставить на
самый верх прочно  сколоченный  гроб коротышки  Мэттью Феннера,  справедливо
полагая, что для ног нужна возможно  более надежная опора. Пытаясь в темноте
отыскать  этот ящик, Берч  полагался  по  большей части на  осязание, и гроб
Мэттью случайно, словно по  чьей-то воле  попался ему в руки,  когда он  уже
собирался пристроить его в третий ярус.
     Башня  наконец-то  была закончена; Берч посидел на нижней ступени этого
мрачного сооружения,  ноющие  руки отдохнули, и он осторожно поднялся наверх
со своими инструментами  и встал  перед  узким  оконцем. Оно  было обрамлено
кирпичной кладкой; казалось, что гробовщик сумеет вскорости превратить его в
лаз  достаточных  размеров.  Загремели  удары  молотка, и  лошадь,  стоявшая
снаружи, в  ответ  заржала  со странной интонацией  то  ли ободряюще,  то ли
насмешливо. И то и другое было уместно, поскольку неожиданная неподатливость
рыхлой на вид кладки уж точно была сардоническим комментарием к тщете земных
надежд  и  одновременно  первопричиной  труда,  исполнение коего заслуживало
всяческого поощрения.
     Наступила темнота, а Берч  все еще бил  молотком. Он  теперь работал на
ощупь, ибо  луну закрыли набежавшие  облака,  и  хотя  продвигался  все  еще
медленно, повеселел, заметив, что кладка поддается и сверху, и снизу. Он был
уверен, что к полуночи сумеет оказаться на свободе, однако  что вполне в его
духе  не  думал о  мистическом  смысле  этого часа.  Не мучая себя гнетущими
размышлениями о времени суток, месте действия и о том, что помещалось у него
под  ногами,  он  философически крушил  кирпичную  кладку, чертыхался, когда
осколок попадал ему в лицо, а как-то даже рассмеялся, когда обломок угодил в
лошадь она  нервно забила  копытами у  своей  привязи, у кипариса. Отверстие
стало  уже  таким  большим, что он  несколько раз пытался в него пролезть, и
каждый раз гробы  под его  ногами раскачивались и потрескивали. Попутно Берч
убедился,  что поднимать наверх  еще  один  гроб не придется,  ибо отверстие
помещалось как раз на удобном уровне.
     Должно  быть,  уже  наступила  полночь,  когда  Берч  решил, что  можно
выбираться наружу. Он измучился  и взмок, хотя и отдыхал много  раз; теперь,
чтобы  набраться сил  перед тем, как лезть в  окно  и прыгать  на землю,  он
спустился  и посидел  на нижнем  ящике.  Голодная лошадь ржала непрерывно  и
жутко;  Берчу смутно  хотелось, чтобы она умолкла. Как ни странно, гробовщик
не радовался предстоящему  освобождению и боялся лезть  в  окно, ведь он был
грузен, неуклюж и  немолод. Взбираясь наверх  по  растрескавшимся гробам, он
остро ощущал свой вес  особенно  когда, ступив на  верхний, услышал  грозный
треск  ломающегося дерева. Оказалось, он зря  старался, выбирая для верхнего
яруса самый  прочный гроб,  ибо стоило поставить  на  крышку  обе  ноги, как
трухлявое дерево лопнуло, и  Берч провалился на два фута  на опору,  которую
даже он не посмел себе  ставить. Обезумев от этого треска,  а может быть, от
вони, которая выплеснулась через  окно  на  открытый воздух,  лошадь  издала
неистовый визг, который трудно было  бы назвать ржанием, и в страхе ускакала
в ночь под бешеный стук тележных колес.
     Оказавшись  в таком жутком положении,  Берч уже не мог забраться в лаз,
однако он собрал все силы для решительной попытки: вцепился в край отверстия
и попробовал подтянуться, но почувствовал странное  сопротивление его тащили
вниз  за лодыжки.  В следующую секунду он  впервые за эту ночь  ощутил ужас,
поскольку,  выдираясь изо всех сил,  не мог освободиться от чьей-то  хватки,
сжимавшей ноги.  Отчаянная  боль  пронзила  икры; спасительные  прозаические
объяснения насчет щепок, вылезших гвоздей или других частей сломанного ящика
то и дело сменялись новыми приступами страха. Кажется, он завопил. Во всяком
случае, - он бешено брыкался и вырывался, почти теряя сознание.
     Только инстинкт помог Берчу влезть в окошко, а  потом, когда он  мешком
свалился на землю, заставил его ползти прочь. Идти он не мог, и стоявшая уже
высоко  луна наблюдала  ужасное зрелище  он  полз к кладбищенской  сторожке,
волоча  за  собой кровоточащие ноги, руки  в бессмысленной  спешке загребали
черную землю, и всем существом он ощущал свою сводящую  с ума медлительность
так бывает,  когда  в кошмарном сне вас преследуют  привидения. Но  Берча не
преследовали;  во всяком случае, он был один, когда Армингтон, кладбищенский
смотрител, услышал, как он скребется в дверь.
     Армингтон помог Берчу  добраться до  свободной кровати и послал  своего
сынишку Эдвина  за доктором  Дейвисом.  Раненый был  в  сознании, но  не мог
говорить связно, только бормотал что-вроде: "Ох, ноги мои!..", или: Пусти! ,
или:  Закрыть в  гробу .  Наконец приехал доктор  со своим саквояжем,  задал
несколько своих вопросов и снял  с пациента верхнее платье, башмаки и носки.
Раны  а обе  лодыжки были  страшно разодраны в области  ахиллова  сухожилия,
казалось,  сильнейшим  образом  озадачили  старого  врача  и даже  напугали.
Расспросы его стали  не по-врачебному взволнованными, а  руки дрожали, когда
он бинтовал их, словно спеша укрыть от людского взгляда.
     Зловещий и настойчивый  допрос, который затеял обычно сдержанный старый
врач,  был странен  доктор выжимал из  полуобморочного  гробовщика  малейшие
детали ужасного происшествия. Он настойчиво расспрашивал: знал ли Берч точно
абсолютно точно, чей  гроб  лежал на вершине  пирамиды; как он выбирал  этот
гроб; как он опознал в темноте обиталище Феннера и как отличил его от такого
же  по виду  гроба  злобного Асафа Сойера? Мог ли прочный  гроб Феннера  так
легко разломаться? Дейвис с давних пор практиковал  в деревне  и  конечно же
видел  на похоронах и  тот  гроб,  и другой ведь  он пользовал и Феннера,  и
Сойера  во   время  их  последней  болезни.  На  похоронах  Сойера  он  даже
поинтересовался, как вышло, что мстительному фермеру достался точно такой же
гроб, как доброму коротышке Феннеру.
     Доктор  провел у  постели два часа и удалился, попросив  Берча говорить
всем,  что он поранился гвоздями и щепками. Иначе,  добавил он, люди тебе не
поверят.  Лучше,  однако,  вообще говорить  об этом  как можно  меньше и  не
показываться  другому  врачу  . Берч  держался  этого совета всю  оставшуюся
жизнь,  пока не  рассказал всю  историю мне,  и когда я увидел шрамы к  тому
времени  уже старые и  побелевшие,  то признал, что  он  поступал мудро. Всю
оставшуюся жизнь Берч  хромал, поскольку были порваны главные сухожилия, но,
думается,  больше  всего  претерпела его  душа. Мышлению  гробовщика, прежде
столь флегматичному и логичному, был нанесен непоправимый урон, и прискорбно
было видеть  его реакцию  на такие обыкновенные слова, как пятница , склеп ,
гроб , и обороты, косвенно со  всем  этим связанные. Он сменил профессию, но
что-то всегда давило на  него. Возможно, это был просто страх, а возможно, и
страх,   смешанный  с  запоздалым  раскаянием  в  прежней  бесчувственности.
Пьянство, разумеется, лишь усиливало то, что он тщился развеять.
     В  ту ночь доктор Дейвис, покинув  Берча,  взял фонарь  и направился  к
старому  склепу.  Луна  ярко   освещала  разбросанные  обломки  кирпичей   и
поврежденную стену,  запор  на  огромной  двери с готовностью  отворился при
первом же прикосновении. Студентом доктор намаялся в  прозекторских, так что
он  бестрепетно  шагнул в  облако вони  и  огляделся,  подавляя  телесную  и
душевную дурноту. Вдруг  он вскрикнул,  а чуть  позже судорожно  вздохнул, и
вздох этот был ужаснее крика.  Затем он метнулся назад в сторожку и, вопреки
всем законам своей  профессии,  приняля  трясти  пациента и дрожащим голосом
шептать фразу за фразой они жгли уши бедняги, как купорос:
     - Берч,  это был гроб Асафа, так я  и  думал!  Я же помню его  зубы, на
верхней челюсти недостает одного переднего... Бога ради, никому не показывай
свои  раны!  Тело  совсем сгнило,  но такого  мстительного лица... того, что
прежде  было  лицом,  мне  не  доводилоось  видеть!  Он  же  был  дьявольски
мстителен, ты  помнишь, как он разорил старика  Реймонда тридцать лет спустя
после их спора  о меже, как  пнул  щенка, который  тявкнул  на него  прошлым
летом... Он был воплощением дьявола, говорю тебе, Берч, я уверен, его око за
око, зуб за зуб сильнее времени и смерти! Господи, не хотел бы я испытать на
себе его ярость!
     Но послушай,  зачем ты это сделал?  Верно, он был  дрянь  человек, я не
виню тебя, что ты  дал ему бросовый гроб, но ты зашел ж далеко, черт возьми!
Неплохо  иногда  бывает сэкономить  на чем-то, но  ты же знал,  что  старина
Феннер совсем крохотный.
     До конца своих дней не забуду  этого зрелища... ты, должно быть  крепко
бил ногами,  гроб  Асафа свалился на пол.  Голова  отлетела,  все  остальное
разбросано. Я многое видел в жизни, но этоуж чересчур... Око за око, зуб  за
зуб! Богом клянусь, Берч, ты получил  по  заслугам! Череп Асафа тошнотворное
зрелище,  но еще  гаже - лодыжки,  которые ты отрубил,  чтобы втиснуть его в
гробик, сделанный для Мэта Феннера!

Я очень люблю читать разнообразные рассказы. И поэтому решила скопировать сюда мини рассказы. Думаю большие мало кто станет читать.

СПИ, МОЯ ПРЕЛЕСТЬ

Спи, моя милая. Спи, моя прелесть, моя любовь. Спи, и не горюй ни о чём, ни о чём не печалься. Спи — я с тобой, я рядом. Спи, моя маленькая яркая звёздочка, давняя нежная подружка. Уткнись в мои груди, услышь, как бьётся верное тебе сердце и спи, милая. Я люблю тебя.

Бессонница.

Многие люди жалуются, вот мол бессонница всю ночь мучила. Ворочался в кровати как пелмень, под утро встал не выспался и весь день потом носом клювал, спать хотелось - бессонница была. А для меня бессонница, это предвкушение хорошего. В ночной тишине приходят всякие мысли, не надо просто сосредотачиваться на плохом, думай о хорошем и многое интересного можно вспомнить. Почитаю вечернее правило, как обычно ложусь спать и если чувствую что бессонница в гости пришла, ну что ж заходи, побеседуем, не частый ты гость и всегда много пользы приносишь, и почитать можно и послушать в наушники музыку, песнопения. А иногда просто посидишь в тишине и вдохновение, находит, так что можно многое написать. Вот и получается что бессонница это не совсем враг, и как вы себя с ней поведёте, такой и результат получите. Будете с ней вежливы, гостеприимны много доброго принесёт, а будете жаловаться, роптать с плохим настроением окажитесь, когда наступит утро.

Тётя.
Я сидел на кухне и мой взгляд упал на пакет молока. Я вспомнил детство. Когда жил совсем небольшом городке мы бывало с ребятами забегали в совхоз, который находился в пригороде, и там были коровники, где работала моя тётя Варя, обычной дояркой. Когда она видела нас начинала улыбаться, и потом подозвав к ведру, только что надоенного молока давала нам выпить парного молочка. Молоко было чудесное когда его процеживали через марлю, оно пенилось и пилось легко, можно было выпить огромную кружку молока и не заметить. Нежный сладковатый вкус, запомнился мне до сегодняшнего дня.
Тётя Варя так и проработала всю свою жизнь дояркой. Вставала практически каждый день в четыре часа утра и после дневного перерыва опять ходила в работу. Потом пошла на пенсию. Жила очень аскетически в квартире практические нечего не было, даже телевизора. Жила всегда в каком-то страхе. Говорят, когда была война, она в то время была маленькой и жили они недалеко от Брянска в небольшой деревушке, то пришли туда гестаповцы, она чудом спаслась и ещё некоторые жители, а гестаповцы до тла сожгли всю деревню. Так она часть своего детства провела в партизанском отряде. А потом всю жизнь чего –то боялась. Вечером, если стемнело, к ней домой было попасть сложно, уже сразу ложилась спать с наступлением темноты, никому открывала. Когда ей исполнилось восемьдесят четыре, она сильно заболела, до этого времени из –за того же страха никогда не обращалась к врачам. В семьдесят пять лет сломала ногу упав на кухне, пролежала на полу два дня, потом узнали помогли на постель лечь, без врачей сама себя вылечила, в больницу так и не пошла. А когда умирала, я как раз приехал в это время, пытался батюшку пригласить, она отказалась, опять из страха. Вот так и прожила всю свою жизнь, ничего не имея кроме пропитания, и всегда когда кто к ней в гости не пришёл бы накроет стол со своими кушаниями, угостит домашним квасом, варённым картофелем, всё вкусно было по домашнему приготовлено, а на вопрос: «чем же тебе помочь?», в ответ слышишь: «у меня всё есть, ничего мне не надо» Так и жила на свою маленькую пенсию, и на то, что вырастит на небольшом городе. Вот и померла она, а в день смерти, вроде какие –то вещи она сама берегла как принято у пожилых на похороны, но и их уже не оказалось. Так прожила всю свою жизнь, кроме труда и ничего не видела, и не от кого ничего не желала брать а всё, что могла отдавала. Что же говорят, что имена, которые мы носим могут рассказать о нашей жизни и есть Варвара мученица, так может тётя Варя, хотя и не показывала своих страданий, также страдала, но при этом никому не жаловалась и не роптала ни что, никогда не хотела ничего брать. Ну, так сейчас пойду и помолюсь за упокой её души, это всё что сегодня можно ей дать, да и тут молящийся за упокой получает не меньше милости, чем тот, за которого он молится.

В Храме.
Люблю посещать Храм в будние дни. В Валаамском подворье в будние дни народу совсем немного. Придёшь на вечерню службу и Храм практически пустой, ведь в будние дни большинство на работе. Встанешь рядом с чтецом и все псалмы хорошо слышны, и никто не мешает и не отвлекает, как это обычно бывает в выходные дни, когда народу больше и заходят новые люди практически в течении всей службы. То к икона прикладываются. То просто ищут места, где встать и так получается небольшая суета. А будние дни. Храм пустой, десять пятнадцать человек, благоговейно стоят и молятся, как правило ещё до начала оставят записки о здравии и за упокой, поставят свечи и когда начинается служба все дружно молятся. Но иногда бывают и в такие будние дни помехи, и создают их те кто и не желает этого делать. Вот приходит чуть кто –то позже начала и хочется ему свечу как обычно поставить к иконе приложиться. Вот подходит человек спокойной походкой к подсвечнику перекреститься поставит свечу, потом также спокойно приложиться к иконе и встаёт рядом со всеми молится, таких людей и не замечаешь. А мешает обычно тот, кто очень не хочет мешать и вот пустом Храме, представьте себе такой вид. Заходит сестра, руки сильно прижаты к груди, в руках свеча, чуть наклонившись вперёд, она встаёт на носочки и таким образом начинает продвигаться к подсвечнику. Вот, не хочешь, не хочешь, а всё равно взгляд на такого крадущегося человека кинешь. Ну, а поскольку этот человек в необычной позе идёт по пустому Храму, ещё больше на него внимания обращаешь. Неужто думает этот человек, что приняв этакую позу, станет он невидимкой в пустом Храме, и таким образом сможет в центр Храма подойти не замеченным? Да, бывает, что и в будни отвлекают, но всё же реже.

В поезде.
Ехал в я в Москву в купейном вагоне. Поезд отправился в десять и должен быть в Москве около шести часов утра. Я подумал как было раньше, нас не будет проводница будить. Раньше было так, почти у вокзала встанешь, оденешься и на выход. В общем поспать немного давали. А вот в плацкартном вагоне это строго за час. Начиналось утро с крика: «бельё здавайте». Но и тут вдруг произошли изменения, разбудили нас аж без десяти пять утра. А причина тому была такова. Пошла теперь мода в купейном вагоне, в нагрузку давать завтраки, журналы и газеты. Так вот видимо, чтобы люди позавтракали будят теперь за час до приезда. Просто какое–то издевательство, думаю я про себя, всю жизнь мечтал встать в пять утра, чтобы йогурт покушать. Я может этот йогурт вообще не ем. А мне вот вместе со всеми разбудили. Хотя честно говоря, я плохо спал всю поездку ворочался, было жарко и не уснуть. А вот попутчик, который также как и я ехал на второй полке, видимо йогурты, очень уважает. Веером прежде чем лечь спать, он прилёг на вторую полку и достал компьютер и с важным видом набирал какие –то документы, потом убрал компьютер в чемоданчик и лёг как все спать. Потом сквозь сон я вижу у него горит свет, он повернулся ко мне спиной, облокотившись на правый локоть наклонил голову немного вниз. Я посмотрел на сотовый, времени четыре часа и первая мысль возникла, у меня такая
«опять на компьютере что-то печатает мой сосед». Потому как я слышал ещё при этом необычный звук от которого и пробудился, а когда я открыл второй глаз. Я увидел такую картину, этот молодой мужчина повернувшись спиной, ел маленькой ложечкой йогурт, и выскребая со стенок остатки йогурта, он дела это так старательно, что даже не заметил, что разбудил меня шуршанием этой ложки. Вот я и подумал или проголодался он сильно, или слишком любит йогурты, что встал аж в четыре часа ночи, дабы насладиться, этим продуктом.
Но запомнился ещё один момент мне в этом поезде, журналы которые вошли в стоимость билета, в которых я особой нужды также не имел, как и в газетах. Которые тоже вошли в стоимость билета. Так вот эти журналы радовали всех, там на лицевой обложке написано, крупным шрифтом: «журнал подлежит выносу из вагона». «Вот если эти журналы раздали, то зачем эта надпись?» - подумал я и потом представил себе картину. Если бы не было надписи, то люди в тихоря, каждый друг от друга, распихивали бы эти журналы по карманам, по пакетам. И это меня, конечно очень рассмешило. Но потом я подумал, где это видно чтобы человек заплатил за журнал и не мог бы его потом вынести. Так что значение надписи я не понял.
На что я ещё обратил внимание? Знаете, если сегодня садишься в плацкартный вагон, когда поезд отъедет немного от города, по вагону начинают гуськом ходить проводники из купейного вагона. И предлагать переселиться в их вагон за небольшую доплату. В этот раз я еду в купейном вагоне и думаю: «всё здесь уже не будут бегать, переманивать, назойливые проводницы, уже еду в купе, куда ещё переселять» Так нет, опять вышло не по моему. Забегали и начали предлагать купе люкс одноместное. Всё было в этой поездке не по-моему. Видно надо чаще ездить.