Разозлившись и психанув из-за пустяка, вышла из себя и до самой ночи так и не сумела вернуться в состояние относительного покоя. Последствия ярости и злости становятся еще более разрушительными, если вышеупомянутые не находят объекта выхода. Ведь злюсь-то я на самом деле на себя, хотя внешняя причина была заключена в другом человеке.

Малейшее проявление слабости с моей стороны выводят меня из равновесия.

Мне проще быть одной. Лишь в этом случае я уверена, что мне не сделают больно.

Лишь спустя несколько секунд ты узнаешь в чём-то расплывшемся, красным от слез и черном от потекшей туши, сильно отекшем свое собственное лицо. Мельком подумав: «вот так боль уродует человека», идешь на балкон, чтобы остыть и прийти в себя. На тебя смотрят одноглазые лунатики-фонари, которые так и норовят заглянуть к тебе в душу. В просветах между возникшими из ниоткуда высоченными домами видишь, как облака куда-то торопятся, спешат, обгоняют друг друга, выстраиваясь в стройные ряды жемчужного цвета. Робко поблескивают среди них звезды, как будто стесняясь, что они так далеко. У ветра свои заботы, ему некогда заниматься сложными душевными изысканиями. Лишь ненароком погладит тебя по еще не высохшей горячей щеке и унесется прочь, по вечным своим делам. Вокруг тебя никогда не спящий, но всегда засыпающий город. И посреди этого круговорота жизни стоишь ты, совершенно без сил, и пытаешься понять, что же у тебя так сильно болит, что аж дыхание перехватывает?...

Понимание моментально разливается по телу липкой, скользкой холодной грязью, с завидной скоростью вытесняя все прочие мысли из бывшего секунду назад счастливого мозга.

Осознанная слепота сделала миг прозрения в триллионы раз больнее. И даже слез нету. Нет. Все сухо. Все правильно. Так было всегда. Просто не хотелось этого замечать. Все старания за много лет стать лучшим другом благополучно провалились. И это понимаешь только сейчас. От тебя, на самом деле, нужно немногое. Ты как давно выцветшая универсальная тряпка: когда нужно, можно ноги вытереть, когда нужно, можно и самому накрыться, правда, предварительно тщательно простирнув. А иногда можно сквозняк в стене заткнуть. Этой же тряпкой. А потом можно и выкинуть. Все равно никуда не денется с того места, куда ее швырнут. А, оказывается, тряпка-то совсем не тряпка, а человек. Живой, способный чувствовать и прощавший до этого момента все косяки и выходки, просто списывая их на недальновидность и природную глупость.

…поняв все это, начинаешь срываться на родных, не потому что они опять оказались правы, а потому что энергии нужен выход. Любой. И ты держишь себя в руках, мнешь, прячешь эту боль, стараешься чем-то занять воспаленный мозг, но никак не получается отвлечься, ответить самой себе: неужели это так? И все равно какая-то искалеченная, изувеченная, исковерканная, избитая, четверть живая надежда теребит первый попавшийся нерв, не давая решить этот вопрос раз и навсегда.

…поняв все это, но еще не собрав себя в кучу и не успев сделать из себя примерное подобие человека, мечется душа внутри, не может отыскать место, не может успокоиться. И вот, не выдержав, тащит безвольное тело в ванну, заставляет открыть все краны на полную мощность и плачет, и плачет, пряча лицо в толстое полотенце, услужливо топящее бессильные стоны и всхлипы в своем мягком розовом теле, чтобы, не дай Бог, домашние не услышали и не начали, переживая еще сильнее, расспрашивать о случившемся.

Просто очень больно. А так жизнь прекрасна! – думала она по пути домой, разглядывая причудливые малиновые облака на фиолетовом предзакатном небе. А придя, повесилась в ванной на шланге от душа.