Ночь мягким покрывалом опускается на землю, укутывая тьмой рощицы и поля. Она скользит над деревнями, гася и без того уже немногочисленные огни. Таинственное время, загадочное. Ночь умеет хранить секреты. О, сколько тихих разговоров, людских трагедий и заговоров бережет она в своей памяти. И можно не сомневаться, она не выдаст. Ночь – пугающее, зловещее время, говорят люди. Как же они ошибаются. Просто она не любит дарить свои тайны непосвященным. Зато для тех, кого ночь признает равным ей, достаточно смелым, таинственным или, напротив, чуть любопытным, достойным, приоткроется завеса и она предстанет совсем другой – временем свободы и красоты. С прочими же ночь предпочитает играть, подсовывая на пути жуткие, кажется, живые деревья, пугающие шепотки и скрипы. Особенно хорошо это удается, когда небо затянуто непроницаемыми, похожими на вату облаками. Но в этот раз все не так: небо чистое, и лунный свет раскрашивает листья, очерчивает контуры зданий. Каждая травинка видна потрясающе четко и кажется отлитой из серебра. Лунная дорожка бежит по глади озера, похожего на кусочек неба на земле со своей луной и звездами. И все застыло, словно в ожидании чего-то, ни один листочек не шевелится и вода идеально гладкая, как зеркало.

Набежавший ветер развеял тягучую тишину, прошелся по озеру, исказив лунное отражение, и поспешил дальше. И вот уже молодые деревья тянутся вслед за ним, тихонько шепчутся, словно рассказывая об увиденном за день, и смеются, когда ветер путается в их листве. Степенные дубы чуть покачивают ветвями в ответ на мягкие прикосновения. А ветер не останавливается, торопится все дальше и дальше. И трава в поле приминается под его мягкими шагами. Но вдруг ветер замер, словно прислушиваясь к чему-то, как замирает пес, почуявший что-то интересное. На его пути раскинулся цветущий вишневый сад. Изящные деревца стоят похожие на невесомые облака, землю устилает белоснежный ковер  из лепестков. Почти неслышно зашуршали листья, по опавшим лепесткам пробежала едва заметная волна. Это ветер прокрался за ограду. Затих на мгновение и, снова налетев, взметнул к звездам светлое облако опавшей сказки. Словно снег кружится на ветру, танцуя вальс на ему одному известную мелодию.

В глубине сада скрывается старинный особняк. Построенный из красного кирпича давным-давно, он чем-то напоминает средневековый замок, такой же монументальный, основательный, кажется, будто он может выдержать, что угодно. Однако при этом он не выглядит мрачным, то ли дело в оттеняющих его цветущих деревьях, то ли в том, что стены увиты ярко-зеленым плющом, а может быть в больших окнах, сейчас темных, спящих.

Единственное освещенное окно на втором этаже чуть приоткрыто, и ветер-проказник, конечно, не может этим не воспользоваться. Шторы колышутся на сквозняке, и комнату наполняет аромат лунной ночи и вишневого сада.

За окном скрывается просторный, но от этого не менее уютный кабинет. Вдоль стен  стоят несколько резных шкафов с книгами. Пара глубоких мягких кресел у камина. У окна массивный дубовый стол, за которым сидит молодой мужчина. Его белоснежная рубашка выделяется в мягком полумраке ярким пятном. Длинные светлые волосы собраны в аккуратный хвост и перехвачены черной бархатной лентой. Стол перед ним завален исчерканными листами бумаги. А мужчина, чуть хмурясь и покусывая губы, быстро что-то пишет. Кажется, что он торопится успеть написать все то, что есть в мыслях.

Боже, как же я скучаю по Тебе, monami!

Сколько раз уже я клял себя за тот разговор и за свое нежелание понять Тебя, прислушаться. За этот год я сочинил уже сотню писем, но так и не написал ни одного. Мне страшно. Страшно, что Ты не захочешь читать, что не захочешь ответить или что Тебе просто уже все равно. Целый год, а я все также не могу себя простить, да и никогда, наверное, не смогу. Нет, сначала я злился, безумно злился, вот только не знаю, на кого больше: на Тебя или себя самого. Стыдно говорить, что я творил… метался, словно безумный. Пытался избавиться от душащей меня боли. Глупец!

А помнишь, тогда также цвели вишни. Ты всегда восхищался красотой и невесомостью сада, а я не понимал до конца этого трепета. Теперь сад для меня лишнее напоминание о Тебе. Нет, не так… что же не напоминает мне о совершенной глупости?! Трудно представить себе более сюрреалистичную картину: радостная нежность весеннего дня, когда, кажется, возможно только наслаждаться жизнью, быть счастливым, и мы с Тобой, готовые убить друг друга, переполненные злобой, недоверием и презрением. Как могло такое случиться? Как?

Сможешь ли Ты простить меня, monami?

Длинные тонкие пальцы легко сжимают перо. Рука замирает над листом. Поставить последнюю точку. Только не перечитывать… Взгляд на стол, заваленный скомканными листами с неудачными вариантами. Только не перечитывать… Запечатать… Только не передумать до утра… Только бы дожить до ответа…

В каком-то немом отчаянии мужчина закрывает лицо руками и замирает, лишь плечи слегка подрагивают в такт дыханию, и ничто не нарушает тишину кабинета, кроме чуть слышного тиканья часов. Внезапно, словно стремясь сбежать от чего-то, он резко вскакивает и принимается ходить кругами по комнате. На третьем или четвертом круге также внезапно замирает и, сорвав ленту, стягивающую волосы, запускает в них пальцы, нарушая идеальный порядок. Словно загнанный в клетку тигр он мечется по кабинету, то останавливаясь, то вновь срываясь с места и с трудом борясь с желанием запустить что-нибудь в стену. И мысли его мечутся также подобно диким зверям. Наконец, он отходит в угол, где напротив окна на подставке стоит инструмент. Мужчина бережно берет его в руки…

Он играет, пальцы привычно, но от этого не менее изящно, скользят по струнам, а смычок, кажется, живет своей жизнью. Он играет, и музыка уносит его из этой комнаты, из этого дома в прошлое, в такие манящие воспоминания. Ему кажется, что вот сейчас, стоит оторвать взгляд от струн, поднять голову, привычным движением откинуть лезущие в глаза волосы, и он, конечно же, увидит устроившегося на ковре парня. Такого родного и теплого.

Сколько было таких вечеров, когда ты играл для него, а он сидел на белом, пушистом ковре и задумчиво крутил в руке бокал. И ты уже свято веришь, что сейчас один из них. И вот взгляд скользит вверх по струнам, цепляется за собственные пальцы на грифе, застывает на них на мгновение, но отрывается, ведомый нетерпением и каким-то болезненным предвкушением. Привычное движение: закрывавшие обзор волосы взлетают светлым вихрем. И красивое лицо на мгновение искажается гримасой боли. О, какова же сила музыки, заставившей тебя поверить, что это возможно, что действительно ничего не изменилось. Но взгляд скользит по комнате, выхватывая предметы: ковер у камина, пустой, пустой, пустой, черт возьми! Стол, заваленный бумагой, свеча на столе, пламя которой чуть колышется от сквозняка. И взгляд бежит дальше, перескакивая с одного на другое – ищет. Но комната абсолютно пуста, ты, наконец, осознаешь это, и словно в ответ музыка, выходящая из-под твоих рук, мгновенно меняется. Ты не до конца понимаешь, что играешь ту самую мелодию, что родилась, когда стало понятно: ничего не будет по-прежнему. Щемящая, невыносимо грустная. Это уже не просто музыка, это плач. Плач твоей души. И одинокая слеза сбегает по щеке, а руки продолжают играть, и виолончель плачет вместе с тобой…