ДВЕРЬ
– Что стоишь разинув рот? – обернулся один из рабочих.
– Да кто же дверь на глухую стену вешает? – удивлённо спросил я.
– Это уже не наше дело, – примирительно ответил другой. – Сказали, вот и делаем.
– Вы бы сначала хотя бы оштукатурили проём, – съязвил я. – Кирпичи скоро высыпятся.
Меня послали продолжить свой путь. Отойдя в сторонку, я не переставал удивляться людской глупости. Это же надо! На старый полуразрушенный кирпичный дом, в котором давно никто не живёт, на его глухую, едва ли не единственную целую стену вешают двери. Укрепили обсаду поверх стены. С боков обложили её кирпичом, обшили наличником. И поверх надели добротно сбитую деревянную дверь с внутренним замком. Ну точно дверь для входа в дом. Вот только когда она откроется, то кроме облезлой стены да разве что паука ещё на ней ничего и не увидишь. А дверь не простая, сделана со вкусом.
«В первую же ночь стащат», – усмехнулся я.
Себя, конечно, исключил сразу из этого процесса. Никогда вором не был. Хотя собственная дверь в моей квартире этой в подмётки не годилась. Сел я на полу-сломанную скамейку невдалеке. Благо торопиться после работы некуда. Наблюдаю за бедолагами, как они с замком мучаются. Что-то у них не совпадает. То откроют дверь, то закроют. И так, и этак. Ключ не желает дверь запирать. Да и неудобно им с одной стороны её отлаживать – стенка мешает.
Сижу. Посмеиваюсь. А они кряхтят, ругаются. Время-то идёт, а работа на финише застряла. Чувствую, надо помочь. Опыта житейского, видно, маловато у них. Подошёл. Смотрю. Не мешаю.
– Что смотришь? Помог бы, – обратились.
А я уже давно подметил проблемку. В выемке для замка что-то стопорит. Глянул, просунул мизинец и выковырял камешек величиной с горошинку. Вставил ключ в замочную скважину, провернул и закрыл дверь.
– Выручил, – сконфуженно улыбнулись мужики. – Запарились. Полдня дурью маемся, – оправдываются.
– Может, расскажете, что всё это значит? – спрашиваю их, кивая на дверь.
Старшой сразу отвернулся. Инструмент стал усердно собирать.
– Пошевеливайся, – сказал напарнику. И добавил:
– Заплатили хорошо. А на всё остальное наплевать. Если бы сказали сделать её на пятом этаже – сделали бы.
– Но в пять раз дороже, – пошутил другой.
Собрали инструмент и удалились из этого заброшенного переулка. Замечаю, что ключ от этих странных дверей в руке держу и им же затылок чешу. Бросился было вдогонку, да куда уж. Их и след давно простыл. Повертел ключ в руках. Не простой замок, видно. Особенный ключ, необычный. Головка величиной с монету. И надпись на ней: «Стучащему отворят». Странная надпись.
«Да, Василий. Нарочно такого не придумаешь», – говорю себе.
Покачал головой, сунул ключ в карман (не выбрасывать же) и пошёл своей дорогой, не переставая удивляться всей этой истории.
***
В общем-то я попал сюда случайно. Решил сократить путь к трамвайной остановке. Привычную дорогу перерыли – трубу прорвало. Неделю ремонтируют, толку никакого. Трое стоят, а один работает. Одна лопата на четверых. Грязь кругом, песок, камни. А тут ещё дождь прошёл. Не дорога, а полоса с препятствиями. Решил поискать обходной путь. Вот уже целую неделю прохожу мимо этого разбитого дома из красного кирпича с глухой стеной и дверью на ней. И каждый раз удивляюсь, что её ещё не украли. Правда, признаюсь, кроме себя на этом пути никого не встречал. Место захолустное. Рядом овраг заросший. Нормальный человек сюда не пойдёт. Ну разве что только я. Да и делать тут нечего. Даже если кто и сунется, подумает, тупик. Узенький проход у этой стены, заросший сиреневым кустом, не сразу и заметишь. А полусгнившая лавка на пути напомнит заброшенный уголок кладбища. Хожу каждый день этой дикой тропою мимо странной двери. Привык к ней. Даже замечать перестал. Утром на работу. Вечером с работы. Всё одно и то же. Иногда сяду на лавку в углу пятачка под сиренью. Посижу вдали от шумной улицы. Хорошо, уютно и тихо. А что ещё человеку надо? Дверь на стене напротив – словно вход в тихую обитель. Фантазируй себе, что там, за ней, сколько душе угодно. Но вот однажды...
***
Задержался я как-то на работе: товар привезли поздно. На улице не оставишь. Начальник сунул мне в карман десятку за сверхурочную работу и ушёл. Поднапрягся я. Таскаю ящики на склад. Сил уже нет. К полуночи еле справился. Вышел на улицу. Общественный транспорт давно в парке отсыпается.
А на такси поехать жаба давит. Пахал как папа Карло, чтобы на такси домой ехать? Нет уж. Пошёл пешком. А вот и овраг. Тропинка. Ночь тёмная. Скажу по правде, впервые в такое время здесь прохожу. Но ведь не баба я. Мужик! Да и дорога знакомая. Иду, значит, быстрым шагом. Сожалею, что не курю, и спичек поэтому нет. А вот и дверь сбоку. Прошёл мимо. Непривычно как-то осознавать в такую пору, что дверь глухая, как эта ночь. Оглянулся на неё уже при выходе из переулка и... остолбенел.
Среди ночи из-под этой ненормальной двери пробивалась узкая полоска света, подсвечивая тропу, по которой я только что прошёл. И как это я её не заметил? У вас никогда волосы дыбом не стояли? Повезло. А мне вот нет. Мои редкие пряди волос прямо наэлектризовались, словно их магнитом потянуло вверх. Ну а ноги? Вас ноги всегда слушались? Мои просто отказали. Сердце как бабахнет в груди! Руками придавил его, чтобы стук не услышали за дверью и не выскочили мне навстречу какие-нибудь... Ну, в общем, вы меня понимаете. Полный крах моему здравому смыслу. А тут ещё вспомнил, как назло, загадочное молчание плотников. Совсем плохо стало. По моему глубокому убеждению, самый страшный враг человека – это его любопытство. Оно превыше инстинкта самосохранения. Мои ноги без моего желания, можно прямо сказать, вопреки моим мольбам о бегстве направили меня к этой злополучной двери. Я кричу немым от страха голосом: «Назад! Деру давайте!»
Бесполезно. Крадутся они тихонько к объекту своего любопытства и моё тело несут. Ужас и только! А рука правая, которая, если верить учёным, почти всем левым полушарием мозга управляет, лезет в карман. Достаёт ключ с надписью и осторожно замок открывает. А продажная левая ей помогает. Я сдался. Ну ничего поделать уже не могу. В проём голову просовываю потихонечку... Обалдеть!
***
Да это же дом моего детства! Смотрю и глазам своим не верю. Тот же угловой сервант, зеркало с тумбочкой. Диван напротив двери. Слева печь. Посередине стол круглый. А над ним – большой красный абажур с кисточками. У меня прямо челюсть отвисла. Два окна на уровне земли смотрят на маленький двор, где кроме туалета и сарая стоит электрический столб. А за забором слева – соседская яблоня. Даже пару яблок на её ветвях висит. Перешагнул я через порог и чувствую, как до боли знакомый запах сырых стен ворвался в мои лёгкие.
Мой старый полуподвальный дом. Даже приёмник марки «Минск Р-7» на патефонной тумбочке зелёным глазом мне подмигивает. Стою ошалевший, озираюсь по сторонам. Ничего понять не могу.
Вдруг вижу... Вот это да! Вместо туфель сорок второго размера на ногах у меня сандалии детские! На худеньком мальчишеском теле шорты да рубашка с порванным локтем. Я снова ребёнок! Тело лёгкое, гибкое. Вылетел пулей из дома. Вложил по два пальца в рот, свистнул на весь окружающий мир и рванул со двора на дорогу.
***
Вдоль заборов, мимо крапивы и колючего репейника, мимо длинных стеблей лебеды. Оголтелый! Радостный! Возбуждённый! Счастливый! Подпрыгиваю на каждом шагу, скачу, как лошадка, руками выкрутасы выделываю. Мне снова десять лет! Я снова в детстве! Каждый час как день! Каждый день как год! Нет конца и края дню! Целый мир в одном мгновении! Вылетел на соседнюю улицу и налетел на велосипедиста. Свалились вместе на пыльную дорогу. Смотрю, а это мой сосед и брат троюродный Сашка! Закрутилась его штанина в велосипедную цепь, подняться не может. Кричит на меня от обиды. А я смеюсь! На коленку свою, разбитую до крови, поплёвываю, грязь стираю с раны грязной рукой.
– Прости, – говорю ему.
Помог вытащить брючину из цепи. Обнимаю его:
– Сашка! Мой дорогой Сашка! Я так рад, что снова с тобой встретился!
А он нахохлился. Никогда я ему таких слов не говорил. Смотрю я на его чёрную чёлку, на губы поджатые, в глаза колючие, и так сильно защемило у меня в груди.
– Сашка, – говорю ему, – когда ты вырастешь и тебе исполнится пятьдесят лет, ты будешь ехать под Новый год на своей машине. Тебе проголосуют трое парней. Не бери их. Запомни! Не бери их!
Он оттолкнул меня. Засунул ногу под раму своего взрослого велосипеда, нажал на педали и исчез вдали. Моё сознание вернулось к действительности. Помню, что надо сделать что-то очень важное. И прямо сейчас. Другой возможности уже не будет. Но что? Только бы вспомнить… Ах да! Письма!
Те самые злополучные письма из моего детства, которые десятки лет не дают мне покоя. Вперёд! Я «пришпорил» свои ноги. И снова мимо меня неслись заборы, дома, люди...
***
На вокзальном перроне стоял товарняк. В его вагонах сидели новобранцы. У вагонов часовые. И никого к ним не подпускают. На меня, десятилетнего пацана, охрана не обратила внимания. Я подошёл к решетчатым проёмам окон вагона. Ко мне протянулись многочисленные руки. Они держали в своих ладонях маленькие конвертики и сложенные треугольником письма. Это были те самые письма матерям и любимым, которые я со своим другом Олегом собрал в том далёком детстве много лет назад. Мы не бросили их в почтовый ящик. Мы их унесли на чердак и там разорвали все до единого в поисках денег.
– Мальчик, мальчик! Пацан! – неслось со всех сторон. – Возьми, возьми и у меня! Брось, пожалуйста, в ящик.
Я собирал эти письма, засовывал их за пазуху. И горькие слёзы текли у меня по грязному лицу. Каждый раз, принимая очередное письмо, я просил прощения у этих мальчишеских худых рук. Эшелон с новобранцами медленно тронулся в путь. Часовые запрыгнули на ступеньки вагонов. А из окон всё продолжали сыпаться на перрон солдатские треугольники. Для матерей и отцов, сестёр и братьев. Для любимых. Я собрал их все. Бережно поддерживая распухшую рубашку, отыскал почтовый ящик. Каждый листочек я осторожно просовывал в щель и просил прощения у каждого адресата. Просил прощения за то, что сорок лет назад ни одно из этих писем никто из них не получил. Я размазывал горькие зрелые слёзы своей детской рукой и жалобно приговаривал:
– Простите, простите, простите...
***
Я возвращался назад. До первых звёзд была ещё уйма времени. Целая вечность! Моё детское тело быстро отреклось от моего зрелого ума. Я снова бежал по детству. На пустыре играли в лапту. Ах как это здорово врезать по чижику! Чтоб отлетел он на много шагов вперёд. А ещё лучше присоединиться к кучке ребят и сыграть в шлёпики. А может, сделать рогатку и пострелять ею по фонарным лампочкам? Или поиграть в пёрышки? Жаль, катушки от ниток нет. А так бы накрутил на неё резинку с палочкой и пустил этот вездеход покорять песчаные дюны. А может, сделать лук? Нет, лучше самопал! Как бабахнуть им на всю улицу, чтоб соседи раскричались! Или лучше вложить камень в ремень. Раскрутить и запустить этот мини-снаряд в соседнюю крышу дома. Вот крику будет! Шифер на части разлетится. А потом подобрать эти осколки и в костёр подбросить. Настоящая канонада получится, когда шифер начнёт от жары лопаться. Вот что такое детство уличного пацана! И это ещё не всё!
Можно залезть в сад соседа и потрясти его яблоки. Да простит он меня. Или лучше залечь между грядками и незаметно объесть чужую клубнику. Но самое интересное – это подраться! До юшки из носа! Или до фингала под глазом! Прелесть! Понадавать тяжёлым портфелем по голове своему противнику. Потереть наждачной бумагой по щеке соседки по парте. Подёргать за косы этих противных девчонок! Оторвать у товарищей пуговицы! Наловить в спичечные коробки майских жуков! Понаделать ниточных петель для голубей и заманить их в предательскую ловушку... Да мало ли что можно придумать, когда тебе всего лишь десять лет! И ты свободен от родительского глаза.
Улица – моя мама! Двор – мой отец! День не кончается! А впереди – вечность!
Вот что такое настоящее детство.
***
Светка?! Я её сразу узнал. Эта хрупкая белобрысая девчонка была моей соседкой справа. Всего на два года младше меня.
– Вася! – весело закричала мне. – Давай поиграем в классики!
Я промолчал. Снова защемило в груди. Я знал о ней всё. Я знал, что двадцатилетняя Светка умрёт от сахарного диабета, оставив на руках мужа годовалого сына. Ей осталось жить всего-то двенадцать лет. Жизнь собаки и то дольше. Я оглянулся на Пальму. Она по обыкновению лениво лежала у дороги и вяло виляла хвостом. А вот за водой к колонке вышла Светкина мама.
– Тётя Тома! – обратился я к ней. – А давайте я сбегаю за водой.
Она улыбнулась, но ведро не отдала. Я смотрел ей вслед. Через пять лет у неё на улице остановится сердце...
«Что это такое? – застучало у меня в голове. – Что же это такое на самом деле? Всё и вся кругом движется к концу».
Я стоял растерянно на пыльной улице и смотрел взрослыми глазами из-под детского лба на окружающий мир. Мне было плохо и больно. Вот идёт Аня. Через сорок лет она привезёт из далёкого уральского городка под звуки новогоднего ночного салюта своего единственного брата Сашку, убитого теми тремя отморозками. В эту страшную ночь ослепнет от горя их мать. Я закрыл голову детскими руками и заскулил, как раненый щенок.
«Что же это такое? Где? Когда это всё произошло? В какие далёкие времена? Кто в этом виноват?»
Я сидел на ступеньке дома. Моё сознание раздвоилось. Я жил настоящим и будущим, прошлым и сегодняшним. Я жил в безвременье. Надо мной зажигались звёзды. Всё те же звёзды. Надо мной жило то же небо со своими восходами и закатами. Всё та же луна обнажила свою неизменную плоть. И только человек был в этом мире гостем. Желанным ли?
Ко мне приближалась моя мать. Я сразу узнал её в наступающих сумерках по походке. Подбежал к ней.
– Мамочка! – простонал я. – Прости, что я тебя обидел.
Она приподняла мою голову. Вопросительно посмотрела в мои измученные глаза. – Когда ты красила губы, я сказал, что не надо этого делать, потому что ты уже старая.
Она улыбнулась:
– Я не помню такого.
– Значит, ещё скажу, – прошептал.
Я обнял её. Прижался к ней. Она пахла молодой красивой женщиной, которой давно уже нет в моём будущем.
– Хватит шляться, – сказала она. – Пошли домой. Уже поздно.
Мы спустились в свою полуподвальную комнату.
***
Я лежал под одеялом и с упоением прислушивался к ночным звукам. Громко тикал вечно бодрствующий будильник. За фанерной перегородкой шуршали крысы. Они давно стали интерьерной частью этого дома. А там, за печкой, гулко падали капли воды из рукомойника. Хлюп... Хлюп... Позванивает лужёный таз. Как хорошо, что я снова здесь. Моё любимое детство. Мой дорогой мир. А ещё спокойнее на сердце от того, что я избавился от своей невыносимой боли. Она страшной занозой жила столько лет в моём взрослом теле там, в будущем. Теперь эти солдатские треугольнички обязательно придут к тем, кто их ждёт.
Я с благоговейным трепетом благодарил того, кто мне в этом помог. Спасибо. Огромное детское спасибо! Что может быть на земле прекраснее, чем благодарность человеческого сердца. И никогда – послушайте, люди! – не совершайте подлых дел. В детстве ли, в юности, а тем более в старости. За всё придётся отвечать. За всё!
Я встал. Залез в шорты. Нырнул головой в порванную на локте рубашку. Впихнул ноги в плоские сандалии и тихо подошёл к спящей матери. Я нежно и осторожно поцеловал эту красивую родную женщину. С сожалением повернулся к дверному порогу. Моё время вышло. Я остро чувствовал, что должен уйти. Уйти туда, где многих уже нет. И только память хранит милые и дорогие образы.
Я распахнул старую скрипящую дверь и шагнул за порог. Осторожно прикрыл новую, добротно сбитую дверь с удивительным замком времени. На мне снова были мои туфли сорок второго размера. А в кармане брюк рука нащупала ключ с надписью «Стучащему отворят». Повернул его в замочной скважине и, не оглядываясь, быстро пошёл прочь. Я знал наверняка – этой дорогой не пойду уже никогда, и дверей на стене я больше не увижу.
Яков Звягин