Авторский рассказ планеты "Взгляд с Радуги" (мне этот рассказ очень понравился)
Конечно, не могу обойти тему Дня Победы - Великий день для России, это правда. Признаюсь, сегодня первый раз смотрела парад. Смотрела потому, что сегодня в нем участвовал человек, которого люблю. Мой хороший Антон. Морская пехота... Так надеялась увидеть, разглядеть его там - нет, не увидела. Все равно очень горжусь им, и мои родители тоже. В общем, от торжественности момента глаза до сих пор на мокром месте... Тяжело почему-то немного. Пожалуй, не стану развивать эту тему дальше - просто поделилась.
Теперь о другом. Новый рассказ. Хочу посвятить всем матерям и их детям. Всем, всем, всем.
Мама
- Тихон! Давай быстрее! Я на работу опаздываю!
Мальчик сидел в прихожей и с робким сопением старательно – и как можно быстрее – пытался натянуть на маленькую ножку ботинок. Я знаю, чувствую, что ему все еще неловко в новом доме, но мои клиенты не из тех людей, кого можно заставлять ждать. Я носилась по квартире как ошпаренная, собирая то тут, то там документы, тетради и дневник, сотовый телефон, ключи, детскую сменку… Как же не вовремя папа уехал на работу раньше обычного и заболела мама! Нет, все равно просить даже о такой незначительной помощи, как помочь ребенку надеть ботинок, я не стану. Она по своей старой родительской привычке не упустит шанса напомнить мне, что вчера я могла бы лечь спать и пораньше вместо того, чтобы сидеть со своим ухажером на кухне до часу ночи. Как следствие этого, я проспала, вовремя не разбудила Тихона, и теперь мы вдвоем опаздываем.
- Господи, ну что у тебя там? – раздражаясь, бросила я и кинулась к ребенку, который все еще воевал с ботинком.
Мальчик что-то тихо промурлыкал себе под нос, осторожно глянув на меня, и тут же опустил голову. Ослабив шнурки, я резко насадила ботинок ему на ногу и, поправив ему курточку, сказала выходить из квартиры. Мама вышла нас провожать.
- Не будь ты с ним такой резкой, он еще маленький, - тихо сказала он мне вслед и громче добавила: - Удачи, мой хороший! Веди себя хорошо!
- Да, да, конечно, - быстро бросила я в ответ за нас обоих, а про себя с раздражением подумала, что она права.
Всю дорогу до школы мы практически не разговаривали. Тихон робко держался за мою руку, еле поспевая за быстрыми шагами. Уже когда мы вышли на улицу, я немного успокоилась и проиграла в памяти сегодняшнее утро. Да, могла бы быть помягче – он ведь ни в чем не виноват. Я сверху украдкой посмотрела на мальчика: по его серьезному детскому лицу и обиженно сдвинутыми бровками нетрудно было догадаться, что он переживал. Скорей всего он даже думал, что сам в чем-то виноват. Черт возьми, я прекрасно это понимала, и поэтому начинала злиться. Еще я злилась потому, что не знала, что ему сказать. Все же придумала какую-то ерунду и спросила, какие у него сегодня уроки – Тихон, заметно оживившись, послушно ответил, но дальше мы снова шли молча. Только подойдя к школе, я набралась храбрости и пожелала ему удачи и хорошо себя вести. Боже мой, это же мамины слова… Неуклюже потрепав мальчика по макушке, я дождалась, пока он зайдет в школу, и, тяжело вздохнув, побежала на работу. Благо, что идти 10 минут.
Иногда я сомневаюсь, правильно ли поступила? Стоило ли мне усыновлять Тихона, оформлять опекунство, права на себя? Мои родители так хотели усыновить этого мальчика, но им отказали из-за возраста. Еще до отказа, когда мы только обсуждали этот вопрос, я видела с каким радостным нетерпением, которое они изо всех сил старались прикрыть своей взрослой серьезностью, они говорили о возможности взять ребенка. Но я читала между строк, я знала истинные причины: они прекрасно понимали, что с моим-то характером я еще долго не осчастливлю их внуками. Каждый раз, когда возникала тема об усыновлении, тут же возникал и этот подтекст, и мне, по правде говоря, было тяжеловато думать, что я несу долю ответственности за то, что все чаще они чувствуют себя как будто лишенными чего-то. Да, дочка выросла, еще немного – и она выпорхнет из отчего дома, а им так хотелось вновь почувствовать себя моложе на несколько лет, слышать звонкий детский смех и топот маленьких ножек по квартире. В общем, недолго думая, я поддержала их решение и, можно сказать, благословила на ответственный шаг.
Когда же я узнала, что им отказали в усыновлении из-за возраста и состояния здоровья, мне показалось, что я слышала, как подобно огромной башне рухнула их надежда на близкое счастье. Возмущенная таким порядком, проведя всю ночь в беспрерывных размышлениях, я приняла решение. Мои родители очень хорошие, добрые, щедрые люди и, помня все, на что они шли ради меня, мне подумалось, что я не имею права лишать их такой долгожданной радости. На следующее утро я заявила им, что согласна оформить опекунство на себя, и со всей серьезностью объяснила им свое решение и готовность к ответственности. Видя их счастливые, но все же немного тревожные и взволнованные лица, тогда я не сомневалась в правильности своего выбора.
Я, пожалуй, опущу все тяжелые детали и формальности и не стану упоминать, сколько на все ушло времени. Скажу только, что, когда мы увидели Тихона, мы тут же в него влюбились: веселый, улыбчивый мальчик для своих семи лет был крайне смышленым, даже рассудительным и вообще очень интересным ребенком. Его воспитательница гордо сказала нам, что все его друзья очень уважают его и ценят его мнение. Его детская непосредственность сразила меня наповал, и я, растрогавшись, уже мечтала, как он будет звать меня мамой.
Но странное дело случилось в тот день, когда мы привезли его в наш дом. Вроде все было очень замечательно: мы накупили много вкусностей, устроили праздник в его честь; сидели за столом и разговаривали. Родители что-то спрашивали у него, он вежливо, немного стесняясь, отвечал, а я смотрела на этого мальчика и не могла понять, что же со мной случилось. Каждый раз, как я хотела с ним заговорить, меня охватывал мерзкий страх неизвестно перед чем. Поначалу меня это смущало, и я решила, что если не буду придавать этому особого значения, это скоро пройдет. Все-таки, наверное, это в рамках нормы, когда в дом приходит новый человек. Я старалась осторожно переступать через что-то внутри себя, но страх сменялся оцепенением, что уже начинало меня злить. Обычно я за словом в карман не лезу, а тут не знаю, о чем говорить с ребенком, которому стала опекуном. И однажды вечером, когда я шла домой с работы, мне в голову врезалась мысль, что я сделала ошибку. Я пошла на поводу у своих эмоций, стала заложником своего желания сделать родителей счастливыми, и, видимо, недостаточно серьезно подумала о том, кем же я все-таки буду приходиться этому замечательному мальчику, который так и остался для меня чужим ребенком.
Несколько раз я пыталась заговорить об этом с мамой, но сразу же пресекала себя, как только видела ее глаза, когда она подзывала к себе Тихона и сажала к себе на колени. Если я расскажу ей обо всем, до чего додумалась… Что она почувствует? Что скажет? Нет, не хочу этого знать, не хочу допускать ничего, что могло бы огорчить ее и отца. Теперь ни за что, никогда… Но насколько меня хватит?
- Всем привет, - устало выдохнула я, бросив сумку в коридоре и присев на краешек старой галошницы.
- Привет, - странно улыбнувшись, поздоровались родители.
- Привет! – с радостным стеснением сказал Тихон, выбежав из своей комнаты.
Как бы между делом я заметила, что он всегда так здоровается со мной; вяло улыбнувшись в ответ, я протянула ему шоколадку – просто так, забежала в магазин после работы. Он неуклюже обнял меня за плечи, поцеловал в щеку и, смущенный, видимо, моим неожиданным презентом, встал в сторонке.
За ужином я молча наблюдала за родителями, и с каждой минутой во мне зрело подозрение, что они что-то собираются мне сказать. Конечно, мне было интересно, но усталость и голод тут же брали свое, и я отвлекалась от своих мыслей, полностью отдаваясь поглощению жареной картошки и котлеты.
- Папе, наконец, дали отпуск, целый месяц, - неуверенно начала мама. – Завтра мы собрались на дачу.
- Здорово, - промычала я. – Надолго?
- На три недели.
В ответ на ее улыбку я поперхнулась. Уставившись в свою тарелку, я подумала, что меня ожидают, возможно, три самые тяжелые недели в моей жизни: проводить и встретить Тихона из школы, накормить, проверить уроки, сводить погулять и прочее… И наверняка, перечисляя все это, я упустила кучу всяких мелочей, непременно важных. Нет, это обязательно надо будет еще обсудить, но только после ужина. Никуда они не поедут – не пущу!
После ужина я зашла в комнату родителей и попросила Тихона оставить нас и досмотреть мультфильмы в моей комнате. Все очень удивились этому, потому как я только скрепя сердце разрешала мальчику быть в моей комнате. Когда он ушел, мама вопрошающе посмотрела на меня, но, похоже, она уже догадалась, о чем я собиралась поговорить с ней и папой. Решив не ходить вокруг да около, я без обиняков заявила, что против их отъезда на дачу, тут же стараясь подкрепить свое заявление всяческими фактами, но они волновали, похоже, только меня. Родители на удивление спокойно и – как мне показалось – хладнокровно по отношению ко мне ответили, что не собираются менять решения и в любом случае уедут завтра днем, потому что папа заслужил этот отпуск, а маме нужно подправить здоровье на свежем воздухе. Не имея достаточно веских аргументов, чтобы продолжать спор, я ушла на кухню, раздраженная, раздавленная и не имеющая никакого понятия, что я буду делать последующие три недели. Я собиралась пить кофе в гордом одиночестве, злясь, что не могу сделать этого у себя в комнате, потому что Тихон все еще смотрел там мультики. Я даже не могла пойти туда и попросить его вернуться в комнату родителей, потому что уже избегала его. Неужели так будет продолжаться все три недели?
- Чего ты испугалась?
Мама неслышно зашла на кухню; от неожиданности я вздрогнула, но продолжала молчать. Она села рядом со мной, помолчала какое-то время, а потом улыбнулась – я увидела краем глаза.
- Ты справишься, я знаю, - ласково и уверенно сказала она и, обняв меня, повторила: - Ты справишься. Все будет хорошо. Тишенька славный мальчик.
Тишенька… Нет, мне абсолютно не нравится, когда она так зовет его. Тиша, Тишенька – это больше на кличку собаки или хомяка похоже, а у нас мужчина растет. Конечно, он славный мальчик, только вот что мне делать со своим эгоизмом? Когда вся эта история только начиналась, я думала, что мне будет в радость делить с этим мальчиком свое свободное время – все свое время; а теперь все это кажется совершенно другим, все не так, как я себе это представляла. Разумеется, никто не говорил, что будет легко, но и никто не предупреждал, что это будет так сложно. Боже мой, как я с этим справлюсь?..
Первые дня три мы разговаривали очень мало, и от этого мне было очень тяжело. Даже представить не могу, о чем думал Тихон и что творилось у него внутри, но его постоянно напряженное лицо и глаза, которые все время как будто пытались сказать мне что-то очень важное, не давали мне покоя ни днем, ни ночью. Единственной отдушиной были те вечера, когда ко мне приезжал мой ухажер Игорь: ему я могла пожаловаться и выплакаться, он как обычно переворачивал всю эту суету в шутку, и мне – пусть и ненадолго – становилось спокойней. Еще каждый вечер звонила мама – и от этого тоже было легче.
Я очень старалась быть ближе мальчику, но мне постоянно казалось, что из этого ничего не выходит. Все было так, как если бы я, уходя с одной работы, шла на другую: я забирала Тихона с продленки, где он успевал сделать все свои уроки в то время, пока все спали, готовила ужин, в пол-уха слушала его рассказы о том, как прошел его день в школе, а потом проверяла домашнее задание. Сил на то, чтобы сходить с ним на прогулку, у меня уже не оставалось, и, стиснув зубы, я ругала себя за то, что не со всем справляюсь. А он тем временем уходил в свою комнату и занимался своими делами: играл, что-то рисовал или читал, потом смотрел телевизор в комнате родителей. Мне же нужно было лечь спать раньше, чтобы соответственно раньше встать на следующее утро, приготовить ему завтрак, помочь мальчику собраться в школу и собраться самой. Маме я говорила, что у нас все хорошо, чтобы она не волновалась. Я не могла допустить того, чтобы она думала, будто я не справляюсь. Все хорошо.
В очередной раз, когда я пришла забирать Тихона, он вышел ко мне с разбитой губой, с всклокоченными, наспех приглаженными волосами и мятой форме. На мой вопрос, что случилось, он пробубнил что-то неразборчивое, но само собой мне было ясно, что он с кем-то подрался. Решив оставить эту тему для домашнего обсуждения, мы молча пошли домой. Не думала, что буду так переживать, потому что всю дорогу до дома меня терзали всякие мысли и причины случившейся драки. Может, ребята узнали, что Тихон из детдома, и побили его за это? Дети могут быть жестокими – и если это так, то мальчику, наверное, придется туго.
На протяжении всего ужина Тихон выглядел очень озадаченным, а я жутко нервничала, наскоро пытаясь сообразить, как подступить к волновавшей меня теме и придумать, как подбодрить мальчика, если мои догадки были верными. Да даже если они и были неверными… А если он сам был в чем-то виноват? Я тут же стала перебирать все возможные варианты, как объяснить мальчику, что начинать драку нехорошо. Боже мой, как это сложно что-то объяснять ребенку… В итоге, когда ужин был закончен, я решила не изобретать велосипед и не решать несуществующих проблем, а в лоб спросить у мальчика, что, собственно, произошло.
- Я подрался, - нахмурившись, ответил Тихон.
- Я вижу. Из-за чего ты подрался? – продолжала я, не зная, к чему готовиться.
- На продленке Виталик ударил Настю, - помолчав некоторое время, начал он и, тут же встрепенувшись, продолжил: - Но ведь девочек нельзя бить! Поэтому я его ударил.
Последние слова мальчик произнес тише, но так же уверенно, как предыдущие. Я молчала, еле улыбаясь. Я не знала, что сказать, настолько я была удивлена. Какие же страсти бушуют на продленке: мужчина заступается за даму. Наверное, ему нравится эта Настя… Минуточку!
- А где была ваша воспитательница?
- Она пила чай.
- Она видела, как вы деретесь, и продолжала пить чай? – я начинала сердиться.
- Нет, она не видела. Ее не было в комнате.
- Вот как… - уже сердито протянула я.
Это ж надо! На что тогда нужны эти воспитатели, если они не следят за детьми? За этим, что ли, детей оставляют на продленке? Чтобы они поубивали друг друга, пока воспитатель пьет чай?! А сколько таких Виталиков, которые обижают ребят?.. И сколько таких Тихонов…
- Знаешь, ты молодец. Ты хорошо поступил.
Тихон только по-детски доверчиво улыбнулся и, громко отхлебнув чай, стал рассказывать, что они сегодня проходили в школе.
Игорь приехал позже обычного, что немного меня раздражило. Тихон уже лег спать, а мы сидели на кухне и разговаривали. Вдруг мне вспомнилась история с дракой на продленке – и жутко захотелось об этом рассказать, похвастаться маленьким рыцарем. Реакция Игоря меня удивила: он стал обвинять меня в том, что я последнее время слишком много говорю об «этом мальчишке из детдома».
- Тебя ведь не особо радовала перспектива тесного общения. А теперь ты что? Как в слюнявых фильмах о любви и прочей ерунде? «Вдруг» изменишь к нему свое отношение и полюбишь, как родного?
Честно говоря, мне было непонятно, к чему он вел. Особых изменений в своем сердце я не наблюдала, Тихон по-прежнему был для меня чужим ребенком.
- Просто он действительно славный мальчик, - я пожала плечами и отвернулась.
- «Славный мальчик», - кривляясь, передразнил меня Игорь. – Ты только о нем и говоришь последнее время. Есть ведь и другие темы для разговора.
- Какие, например? – без особого интереса спросила я.
- Например, я, - пропел Игорь и недвусмысленно улыбнулся.
Я ничего не стала ему отвечать, хотя тогда очень хотелось сказать ему, что он самовлюбленный идиот. Разве раньше он был таким? Неспособный слушать, капризный, кривляющийся ребенок. Моя последняя, фантомная надежда убежать от одиночества.
На выходных мы с Тихоном пошли в зоопарк. Никогда бы не подумала, что это может быть так весело! Было тепло и солнечно, поэтому я решила компенсировать неделю сидения дома прогулкой на весь день. Мы, кажется, говорили ни о чем, но не замолкали ни на секунду. Тихон был в зоопарке первый раз, а я не была там так давно, что впечатлений получила не меньше. Мы посидели в кафе, перекусили, а потом пошли в парк, предусмотрительно купив с собой батон хлеба для уток, и долго-долго наблюдали, как красавцы селезни конкурируют друг с другом за расположение уточек, а потом плавают рядышком.
Довольные, мы пришли домой вечером, и я так устала, что даже не могла ужинать, в отличие от Тихона. В общем, поужинал он за нас обоих, а потом мы разбрелись по своим комнатам. Пребывая в приятных впечатлениях от пройденного дня, я села на диван, взялась за книгу и улетела в своих фантазиях куда-то очень далеко. Вернул меня на землю Тихон: он несмело постучался ко мне и, войдя в комнату, растерянно улыбнулся.
- Можно я у тебя здесь порисую? – пролепетал он. – Я очень тихо. Мне одному в комнате скучно.
Мне было немного странно… Хотя, чего тут странного, если я все время так ревностно охраняла от него свою территорию? Мне даже стало неловко перед ним, и, приглашая мальчика за свой стол, я, наверное, улыбнулась не менее растерянно, чем он. Тихон смелее улыбнулся в ответ и побежал за листами бумаги и своими карандашами.
На второй неделе нам друг с другом было уже намного проще. Поход в зоопарк сыграл свою роль и очень по-простому расположил нас друг к другу. Мы больше разговаривали, больше смеялись, и когда звонила мама, мне не приходилось ей больше врать, ведь у нас действительно все было хорошо. Я справлялась и была очень горда собой.
Как-то раз я задержалась на работе и немного опоздала к концу продленки. Когда я подбегала к школе, моим глазам открылась интересная картина: Тихон вышел на крыльцо, держа за руку симпатичную девочку, о чем-то с ней говорил; они собирались прощаться. По другой дорожке к крыльцу подходила женщина и, посмотрев на детей, потом на меня, она позвала девочку по имени. Мама, наверное. Девочка послушно отстранилась от Тихона, а он все же успел очень неуклюже поцеловать ее в щеку – девочка хихикнула и побежала к маме.
Вот это да… Этот мальчик с каждым днем удивляет меня все больше! Со стороны его детский поцелуйчик смотрелся так трогательно и мило, что я даже позавидовала этой девочке. Жаль, что в моем возрасте такого уже не бывает… Я не стала устраивать никаких расспросов касательно произошедшего, но мне было предельно ясно, что эта девочка – та самая Настя, из-за которой Тихон несколько дней назад подрался на продленке… Первая любовь?
На следующий день Тихон вышел из школы грустный и молчаливый и на все мои встревоженные вопросы отвечал одно и то же: «все нормально», «ничего не случилось». Я была уверена, что всему виной детская влюбленность и в конце концов решила не придавать этому особого значения. Всякое бывает – может, что не поделили? Но и на второй день Тихон был мрачнее тучи и по-прежнему отмахивался от меня стандартными фразами и даже не рассказал, что он делал в школе. Ужинали мы молча, потом он так же молча ушел в свою комнату и так и просидел там весь вечер.
Я решила его не трогать, и каждый раз, когда думала о его поведении и перед глазами всплывало его серьезное, грустное лицо, я говорила себе, что излишне паникую, что такое бывает. Но чем чаще я говорила себе это, тем больше мне казалось, что я только пытаюсь убедить себя в том, что все в порядке. Что-то подсказывало мне, что случилась какая-то беда и мальчику действительно тяжело. Решив все-таки выяснить, в чем дело, я зашла к нему в комнату, но застала его спящим при включенном свете. И возможно, я бы хоть сколько-нибудь успокоилась, если бы не одно «но»: его подушка была мокрая от слез.
Весь день мое сердце было не на месте, мне было трудно сосредоточиться на работе, потому что тревожные мысли никак не выходили из головы, а вечером они подтвердились. Когда я подошла к школе забирать Тихона, он уже стоял на крыльце. Его вид поверг меня в ужас: на лбу шишка, под глазами синяки, распухший нос, губа разбита в кровь, оторванный от куртки воротник держался на честном слове, а сквозь рваные брюки виднелись ссадины на коленках. Он прятал от меня красные от слез глаза и нервно шмыгал носом. Первым моим порывом было отыскать ту воспитательницу, которая любит пить чай во время работы и крепко ее поколотить, но, видя, что мальчику плохо и еще одна разборка будет для него лишней, я заставила себя сдержаться и скорее повела его домой.
Он силился не плакать, но слезы предательски одна за другой катились по чумазым щекам. Только когда я обработала все ранки, переодела его во все чистое и приложила к шишке лед, не зная, правда, насколько это поможет, я посадила его к себе на колени и, поцеловав в макушку и осторожно обняв, решилась спросить, как все произошло. Мальчик пытался говорить, но, так и не сказав ни слова, опустил голову мне на плечо и тихо заплакал. И так мы сидели долго-долго, и я думала, что еще немного – и я сама не смогу ничего сказать, потому что горло снова сжало злостью и обидой: за что его могли так жестоко побить?
Тихон уже успокоился и не плакал. Я вздохнула как можно глубже и ровнее и снова спросила у него, что же случилось. И он стал рассказывать.
На следующий день после того, как он вышел из школы с Настей за ручку, девочка сказала ему, что больше не будет с ним общаться. На логичный вопрос «почему?» она по-детски непринужденно ответила, что ее мама назвала меня гулящей проституткой, а раз такая женщина не может своего ребенка научить чему-нибудь хорошему, то с Тихоном ей было запрещено общаться. Не дожидаясь последующих вопросов, Настя пояснила – со слов своей мамы, конечно, – что раз я такая молодая, а ребенку уже восьмой год, значит родила я рано, потому что вела гулящий образ жизни. На самом деле все это было сказано более просторечными выражениями, но когда Тихон повторял их, мне было так дико слышать это от него, что я тут же мысленно переправляла все им сказанное в более приличные слова.
Выслушав все грязные обвинения в мой адрес, мальчик сказал своей подружке, что, мол, мама ее неправа и я не такая. Настя тут же обиделась, потому что свято верила в то, что ее мама не может быть неправа, и потребовала с Тихона объяснений и доказательств. В этот момент к их разговору подключились еще несколько ребят с продленки и, раззадорившись, стали грубо подшучивать над новеньким.
- И тогда я рассердился и сказал им правду!
Пока мальчик говорил, я свободно следовала за ходом его рассказа, но сейчас я не понимала, о какой правде он говорил. Я молчала, готовая слушать дальше.
- Я сказал, что не ты меня родила, а родила другая – и бросила меня. Я ждал очень долго, а потом ты пришла и забрала меня к себе, потому что ты хорошая. И снова сказал Насте, что ее мама неправа.
Я сидела, оцепеневшая, не в силах ни пошевелиться, ни сказать ни слова. Я не знала, что мне сказать, потому что никто никогда не делал ничего подобного для того, чтобы защитить мое имя. А Тихон, он… он выдал свою тайну ради того, чтобы доказать ребятам с продленки, что я не гулящая женщина и не проститутка, что я хорошая. Думал ли он тогда о том, что, узнав о его прошлом, дети станут дразнить его? Думал?
Мне трудно было слушать его дальше, да и он сам уже говорил тише, делал паузы, дольше молчал. Я уловила только главную мысль: узнав о том, что он рос в детском доме, что он приемыш, ребята стали подначивать его; слух распространялся быстро, и с каждым днем об этом узнавало все больше и больше его новых знакомых, с которыми мальчик без труда завязал дружбу, как только пришел в школу. Ему не пришлось детально объяснять, что случилось сегодня на продленке. Мне все было предельно ясно, так же как и то, кто будет первым, с кем я буду разговаривать на родительском собрании. Я пообещала Тихону все уладить.
- Настя все равно считает, что я плохой, - немного помолчав, сказал он.
- Это не она так считает, а ее мама, - устало выдохнула я. – А ее мама просто глупая, но ты ей все-таки об этом не говори. На всякий случай. Это пусть ее мама думает пока, что ты плохой – она тебя просто не знает совсем. А ты сейчас делай так, чтобы Настя считала, что ты все же хороший.
- Как? Что мне делать? – мальчик, до сих пор внимательно слушавший меня, вдруг встрепенулся.
Я задумалась. Действительно, что он может сделать? Не имея совершенно никаких четких представлений, я сказала то, что первое пришло в голову.
- Может, нарисуешь ей что-нибудь?
- Что, например?
- Цветы.
И он тут же сел рисовать. С его разрешения я сидела рядом и наблюдала, как ловко он водит карандашами по бумаге, аккуратно и в то же время легко выводя одну линию за другой. Если бы я не видела этого своими глазами, я бы сказала, что это невозможно! Невозможно, чтобы ребенок в семь лет так рисовал! Само собой я помню, Тихон говорил, что учитель по рисованию всегда очень хвалит его рисунки, но мне даже в голову не приходило хоть раз на них взглянуть. Я сидела рядом и, растерянно улыбаясь, не верила своим глазам – нет, мне приходилось верить, потому что все это происходило здесь и сейчас. Черт возьми, я гордилась этим мальчиком!
День родительского собрания. Я отпросилась с работы, чтобы прийти вовремя. Забрав Тихона с продленки и успев предъявить личную претензию его воспитательнице, я специально зашла в класс вместе с ним. Кое-где за партами уже сидели родители его одноклассников; Маргарита Александровна – классный руководитель, – занимая свое место за учительским столом, заполняла журнал. По мере того, как класс заполнялся в основном мамами, некоторые из которых были старше меня раза в два, я готовила речь. Я волновалась, но не могла сегодня промолчать.
Вот классный руководитель начала перекличку – подавляющее большинство уже собралось. Она намеревалась начать какую-то очень важную тему, но я тут же попросила дать мне пять минут. Маргарита Александровна окинула меня с ног до головы недоверчивым взглядом, потом так же смерила Тихона и согласилась. Я вышла к доске, будто снова чувствуя себя школьницей, и попросила Тихона выйти вместе со мной и встать рядом.
- Я прошу вас уделить мне всего пять минут…
Я начала неуверенно, все еще пытаясь собраться с мыслями, и посмотрела на мальчика. Он, до этого смотря себе в ноги, будто кожей почувствовал мой взгляд и поднял на меня свои чистые, испуганные глаза, как если бы пытаясь что-то мне сказать. И, кажется, я поняла, что говорили мне его глаза все это время. Я, обняв его за плечи, окинула взглядом всех присутствующих и коротко выдохнула.
- Мальчика рядом со мной зовут Тихон. Кое-кто из вас, возможно, уже знает о нем со слов своих детей, некоторые из которых пару дней назад побили его за то, что он рос в детском доме. Я знаю, детям трудно объяснить такие вещи, как терпение и понимание. Но я к вам обращаюсь: посмотрите сами, разве этот мальчик внешне отличается чем-то от ваших детей?
Я не опускала глаз, встречаясь глазами с каждой из матерей, что были в классе. Они молча, сосредоточенно слушали меня, посматривая на Тихона. Я попросила Маргариту Александровну пустить по классу журнал с оценками учеников, прекрасно зная все об успеваемости Тихона. Родители одобрительно кивали головами, видя стройные ряды четверок и пятерок.
- Его успеваемость заслуживает похвалы, он старательный, прилежный, сообразительный. Тихон очень талантливо рисует. На днях я наблюдала, как он рисует цветы девочке, которая ему нравится, и сама была очень впечатлена. Кстати, мама Насти Задорожной сегодня присутствует?
Женщина в конце среднего ряда неохотно вытянула вверх руку – конечно, я узнала ее оценивающий и надменный взгляд.
- Скажите, это правда, что Вы запретили общаться своей дочке с Тихоном только потому, что посчитали меня слишком молодой матерью с семилетним мальчиком для того, чтобы считаться порядочной женщиной? Иными словами, сказали девочке, что я непутевая, гулящая женщина, которая не может научить ребенка ничему хорошему?
Ее бегающий взгляд выдал ее с потрохами – она нервничала под чужими осуждающими взглядами. Я же продолжала дальше.
- Вам, конечно, не могло прийти в голову, что я усыновила Тихона, или хотя бы то, что я просто выгляжу намного моложе своих лет? А вот теперь слушайте очень внимательно. Вы можете себе представить, что значит для ребенка быть осмеянным своими сверстниками? А вы можете представить, какой характер должен иметь ребенок, чтобы вступиться за девочку – Вашу дочку, между прочим, – когда ее ударили? Вы можете представить, о чем думал этот ребенок, когда выдавал свою тайну на обсуждение ребятам, защищая мое имя?
Тут я запнулась, почувствовав в горле ком, и покрепче обняла Тихона за плечи. Окинув класс решительным взглядом, я спросила, понимают ли они, что жизнь в детском доме это не клеймо для такого ребенка, и, видя, что мамы согласно закивали, с облегчением выдохнула.
- Теперь объясните это своим детям, - тихо добавила я и, взяв Тихона за руку, вышла из класса.
На полдороги он вдруг забежал вперед, остановился, заставив тем самым остановиться и меня, и крепко-крепко меня обнял, не сказав ни слова. Потом так же молча отпустил и, взяв меня за руку, двинулся дальше. Я безумно гордилась собой за то, что сделала. Думаю, Тихон тоже.
Выходной. Мы собирались обедать, как вдруг в дверь позвонили. Это Игорь приехал, как всегда легкий, несерьезный и спонтанный. Он звал нас на природу поесть шашлык. Я очень обрадовалась и была уверена, что Тихону эта мысль тоже понравится: после шашлыка можно погонять мяч в лесу.
- Тихон, Игорь приглашает нас на шашлыки! – радостно пропела я, заходя к нему в комнату. – Собирайся скорей.
- Я не хочу, - ответил мальчик и нахмурился.
- Эй, ты чего такой хмурый? – улыбнулась я. – Будет весело! Мяч погоняем на природе. Давай, собирайся.
- Я не хочу, - упрямо повторил он.
- Почему?
- Игорь мне не нравится. Он плохой.
Это что за детская ревность? Ничего он не плохой – обычный. Ну-ка послушаем дальше…
- Почему ты считаешь его плохим?
- Он на тебя смотрит так… нехорошо. Плохо, - мальчик снова нахмурился, подбирая слова и, встав из-за стола, повторил: - Он мне не нравится. Он плохой.
- Да с чего ты взял? Как он смотрит? Что он тебе плохого сделал, что ты так говоришь? – мое удивление опасно перетекало в раздражение.
- Он не мне плохо сделал. Он тебе плохо делает! – громко возразил он.
Да он просто не знает, о чем говорит! Он вообще ничего не знает – он еще слишком мал для того, чтобы знать. Ничего, я его все равно уговорю. Но только я собиралась начать свои уговоры, как Тихон снова заговорил.
- Он только тобой пользуется! – его голосок срывался на высокие, похожие на девчачьи нотки. – Как проституткой!
Я даже толком не сообразила, что сделала. Только через мгновение память как будто включила перед глазами повтор момента, когда я замахнулась рукой и отвесила мальчику звонкую оплеуху. Опешив, я не знала, что делать. Тихон молча стоял передо мной, обиженно изогнув бровки, и не шевелился. Потом вдруг резко сорвался с места и, чтобы я не видела его слез, уже готовых хлынуть ручьями по щекам из мигом покрасневших глаз, выбежал из комнаты. Я все еще стояла на месте, схватившись за голову, и проклинала себя за то, что сделала. Как я могла себе такое позволить?
Тут же я услышала, как хлопнула дверь в ванную – сейчас он закроется. И правда, закрылся. Я просила его открыть дверь, лихорадочно вспоминая, нет ли там каких режущих предметов? Мне вдруг стало страшно за него и стыдно за себя. Игорь в недоумении наблюдал эту сцену из кухни, дожевывая бутерброд.
- Что случилось-то? – спросил он с набитым ртом.
Я посмотрела на него, и вдруг он показался мне таким… непонятным. Было такое ощущение, что его как будто вырезали из другой картинки и приложили на картинку моей кухни – он был совсем чужим этому месту.
- Давай в другой раз на шашлыки, - как будто сама себе сказала я, снимая с вешалки его ветровку.
- Да ладно тебе! – протянул он. – Ну, скажи ему, что он наказан. Просто закроешь его дома – и все!
- Ты с ума сошел? – я вглядывалась в его лицо, пытаясь отыскать там хоть самый малый намек на шутку; не нашла.
Отдав Игорю ветровку и практически вытолкав его за дверь, я глубоко вздохнула и, чтобы окончательно остыть после произошедшего и собраться с мыслями, решила немного прибраться в комнате Тихона. Уборки там было столько же, сколько в комнате любого семилетнего мальчика, то есть достаточно, поэтому я подумала, что для начала можно разобрать все вещи более или менее по своим местам. Одежду – в шкаф, игрушки – в тумбочку, книжки и тетрадки – в стол. Открыв один из ящиков, я заметила большую папку, завязанную на ленточки. Открыла: в ней Тихон хранил все свои рисунки. Вот эти – с оценками – с уроков рисования; дальше какие-то наброски, непонятные эскизы животных, кораблей, предметов… Удивительно красиво… На самом дне папки рисунки лежали перевернутыми чистой стороной вверх. Интересно, что там на них?
Достав их, я только ахнула и закусила губу, сдерживая слезы: их было штук десять и на всех была я. И на каждом из них внизу стояло мое имя, а перед ним святое слово «мама». Это что же… он все время считал меня мамой, но так ни разу мамой и не назвал? А как же я себя вела… И в комнату к себе не пускала, не разговаривала. А в школе-то он, похоже, говорил всем, что я его мама, а не сестра или еще кто-нибудь, иначе… Иначе не случилось бы, наверное, той заварушки. Какие же все рисунки у него красивые вышли! На последнем я сижу на диване и читаю книгу – это было в тот день, когда мы ходили в зоопарк; он рисовал меня тогда. Никогда бы не подумала, что у меня такое до смешного серьезное лицо во время чтения…
Боже, что же со мной такое было? Как я могла так черство к нему относиться? Мне стало ужасно стыдно перед Тихоном – за все. За все, за все, за все! Чем я могу теперь искупить вину? Снова посмотрев на рисунки, я аккуратно сложила их обратно в папку, вытирая слезы, которые никак не могли остановиться. Сейчас же оделась и пулей вылетела из дома, закрыв за собой дверь на ключ. Теперь я знала, я догадалась, как…
Возвращаясь домой, я нервничала и переживала. Мальчик, наверняка, все еще обижен на меня, даже может быть, что он до сих пор сидит запершись в ванной. Нет, дверь в ванную открыта, значит он в своей комнате. Мое сердце билось, как сумасшедшее; я шла просить прощения у ребенка, который по поступкам своим ребенком уже не был. Простит ли он меня?
Я остановилась у его двери и стояла так минуту, а может, пять или десять. Он сидел спиной ко мне, и я смотрела на его русый затылок, никак не могла решиться и зайти. Вдруг он сам обернулся и, удивленно хлопая чуть опухшими от слез глазами, вопрошающе смотрел на меня.
- Тихон…
Я силилась проглотить ком, который так не вовремя подступил к горлу и мешал говорить. Подойдя к нему, я опустилась перед ним на колени, и ком снова ударил в горло.
- Тишенька, - почти шепотом сказала я, - я так виновата перед тобой. Прости меня, пожалуйста… Я считала тогда, что ты неправ, разозлилась на то, что ты сказал, а вышло, что… ты прав оказался. Ты прав. Я буду стараться свою вину загладить, только ты меня не суди строго – я в роли мамы недолго совсем.
Я виновато улыбнулась ему, а он так широко и непринужденно улыбнулся мне в ответ, что я не сдержалась и заплакала. И тут же засмеялась его детской доброте.
- А я тебе краски купила и кисточки, - вспомнила я. – Попробуешь красками рисовать?
- А какие краски? – тут же загорелся он. – Гуашь или акварель?
- И акварель, и гуашь!
Он вскочил со стула и обнял меня крепко-крепко.
- Спасибо, мама.
- Я знала, что ты справишься, - улыбнувшись, сказала мама после того, как я рассказала ей все, что случилось за три недели. – И папа тоже ни капли не сомневался. А рисунки те я уже давно увидела.
- И как… ты… вы…
- А что мы? С детским сердцем не поспоришь, да и мы с отцом все-таки староваты на родителей уже. Вот и решили уехать, не прогадали. Я же тебя знаю: пока думаешь, что есть кто-то, кто может взять ответственность на себя, ты на себя ее не возьмешь – а коли некому будет взять, вот тогда только и подставишь под нее плечи свои. А для нас все равно – внучек.
Я слушала маму и не могла поверить, неужели она и вправду все так рассчитала?
- А если бы не получилось у меня? Если бы не справилась?
- Вот если бы… вот тогда бы и решали.
Я покачала головой и, улыбнувшись, обняла ее крепко-крепко.
- Ох, мама… Что бы я без тебя делала…
ЭТО - САД МОЕЙ МЕЧТЫ... САД В КОТОРОМ ВСЕГДА ПОЛЫХАЮТ ОТБЛЕСКИ ВОСХОДЯЩЕГО СОЛНЦА... Happiness makes us all better. Smile! :)))))))
