Филологи уничтожают русский язык ч-2.
Часть 2. Варваризация и латинизация
Если в первой части Эпштейн внедрял мысль, что русский язык делексинизируется, проще говоря, ему скоро кирдык, то во второй части он хочет изобразить, что даже в тех случаях, когда язык развивается, то он развивается в плохом направлении. Вот он пишет:
Новые слова расположены по неделям, от 38-й до 54-й, причем время отсчета не указано: то ли от сотворения мира, то ли от начала кириллицы. Ниже 38-й недели идет окошко словарного поиска на тему “Русский мат”, вероятно, как главного источника новейших словообразований. Вообще в постсоветское время обновление словарного состава русского языка происходит в основном за счет двух источников: (1) заимствования из английского языка и (2) наезд на язык уголовно-бандитской лексики и фразеологии, жаргонных и просторечных низов языка, которые въехали в публицистику, журналистику, литературу, сделав себе такую же “златоустую” карьеру, как и их златозубые носители.
Тут нужно сделать небольшое отступление в сторону мозгов гражданина филолога. Нормальный человек, хотя бы два-три дня побродивший по инету, понимает, что в инете есть огромная куча заброшенных страниц, которые давно не обновлялись. И страница скорее всего именно такая. Поэтому точка отсчёта на ней — это очевидно время последнего обновления, но Эпштейн в попытке оболгать русский язык начинает тупорыло изображать "интеллигентскую иронию" в виде "от сотворения мира" и "от начала кириллицы". Типа быдло не умеет отсчёт времени вести, а интеллигент Эпштейн умеет. Но в действительности видим, что это интеллигент Эпштейн не знает, что там указаны просто последние сколько-то недель относительно последнего обновления страницы. Отступление по поводу интеллекта интеллигентного интеллигента Эпштейна закончено, возвращаемся к основному тексту...
Что же увидел Эпштейн среди новых слов? Как ни странно (для Эпштейна), новыми словами оказываются варваризмы, преимущественно латинизмы и англицизмы. По этому поводу он изображает печаль о нашей и нашего языка нелёгкой судьбе:
В подавляющем большинстве эти “новые слова” поражают своей неживостью, механичностью, отсутствием малейшей языковой фантазии и творческой новизны. По своему значению они маргинальны, а по образованию — автоматичны. Ни одно не представляет движения мысли, какого-то нового образа или понятия. Слова типа “сверхгрузовик”, “сверхмашина”, “сверхбульдозер”, “конгрессменчик”, “шоуменчик”, “клептоманчик”, “дискжокейчик”, “по-мансийски”, “по-фрязински”, “по-урюпински” можно производить тысячами, радостно рапортуя о том, что лексическое богатство языка неуклонно возрастает
... и заботу о нас с вами:
“Неологизмы” вроде “автомат-пакетировщик” могут быть нужны и полезны, как нужны специалистам химические термины, типа “бензолгексахлорид”. Но если всю почву русского языка залить под этот железобетон, на ней ничего живого уже не пробьется. Между тем в течение многих десятилетий корни русского языка, число которых не так уж и велико, 4400, закатывались под тяжелые пласты механических комбинаций, в основном из заимствованных слов и морфем.
Для всех любящих русский язык словари “новых слов и значений” — самое гнетущее чтение. Казалось бы, любимого прибывает, радуйся! Беда в том, что русский язык в этих словарях убывает почти с каждым новоприбывшим словом. “На дикую, чужую мне подменили кровь!” — мог бы воскликнуть язык
Однако, мы понимаем, что Эпштейн живёт на Луне и не знает, что источник новых слов — это не испражнения воспалённого интеллигентского мозгового вещества (о том, как изобретает слова сам Эпштейн, поговорим позже), а живая жизнь, причём новые слова образуются именно на основе имеющихся корней за счёт разнообразных суффиксов (см. в первой части про дутые единицы — суффиксальные образования). Также по причине жития на Луне Эпштейн не знает, что даже официальная лингвистика считает заимствования вполне хорошим источником словообразования (я молчу про исследования Драгункина, который показывает, что действительным индоевропейским праязыком был наш, родной, русский язык, на котором мы говорим сегодня). Не будем напоминать Эпштейну, что это он и его подельники типа Сахарова и Гайдара настойчиво впрыскивали под руководством дяди Сэма этот способ — не жизни — существования. Он всё равно не поймёт, что эти "неживые", "механичные" слова — это результат в том числе его собственных деяний. Просто вспомним ещё раз, что когда страной руководил "тиран и людоед" Сталин, русский язык быстро и широко обогащался новыми живыми словами.
Интересно, что дальше интеллект интеллигентного интеллигента Эпштейна начинает опровергать самого себя:
А вот более объемистый том — “Новые слова и значения” уже по материалам всего “замечательного десятилетия” 1980-х [10], когда все в России воспрянуло, зашевелилось, стало обновляться, — а язык? Здесь встречаются живые слова: “соразвитие”, “распредметить”, “тягомотина”, “добротворчество”, “дурновкусие”, “запретитель”, “новодел”, “новостной”, “безбытный”, “бардачок” (полочка в автомобиле), “колыхать” (волновать), “накачанный” (о мускулатуре), “захлопать” (оратора); пропущенные ранее в словарях разговорные идиомы — “ложиться на дно”, “методом тыка”, “уехать за бугор” и т.п. Но резко преобладают слова, которые можно назвать “членистоногими” или, по созвучию, “членистологиями”, поскольку они механически составляются из готовых частей и не приобретают никакого дополнительного смысла.
Оказывается, новые слова-то есть! А мужики-то не знают. Но Эпштейн не может допустить хоть сколько-нибудь положительного впечатления. Он подчёркивает, что это всё туфта, ерунда и несерьёзно. Ведь "резко преобладают слова, которые можно назвать “членистоногими” или, по созвучию, “членистологиями”, поскольку они механически составляются из готовых частей и не приобретают никакого дополнительного смысла".
Здесь нужно сделать ещё одно отступление и вспомнить, с каким пиететом и преклонением Эпштейн говорил о многочисленных новых словах английского языка. Напомню, что он привёл такие блестящие примеры как backstory, carnography, bibliotherapy, faxlore, xeroxlore, fictomercial. Разумеется, эти слова не "механически составляются из готовых частей", напротив, они "приобретают дополнительный смысл". Разве их можно сравнить с задрипанным русским языком!
Можно ещё долго смотреть, как гадостно и примитивно Эпштейн врёт в типично американской манере двойных стандартов, когда одно и то же утверждение применительно к русскому языку подносится со знаком минус, тогда как к английскому — со знаком плюс, но это уже неинтересно. Интересно посмотреть, как сам Эпштейн изобретает новые слова и как это обосновывает. Потому — продолжение следует...
Часть 3. Творчество Эпштейна
В предыдущих главах Эпштейн под соусом исчезновения и варваризации русского языка настойчиво пропихивает мыслишку, что от русского языка, дескать, ничего русского не остаётся. Дальше в главах с третьей по шестую начинается мозговая продукция. Тут у Эпштейна много слов, напечатанных жирным шрифтом, которые хорошо показывают его умение выражаться, ведь его предложения построены так, что ему приходится обращать внимание читателя на главные мысли не способом построения утверждения, а толщиной букв. Читателю без жирного шрифта непонятно, что же хотел сказать гражданин Эпштейн. В общем, замечательная ясность мысли филолога.
Для либерастического демократа мозговые излияния Эпштейна, видимо, будут интересны, но по мне — дерьмо дерьмом. Типа выдающегося произведения художника с большой буквы Малевича в виде намалёванного чёрной краской квадрата. В этих эпштейнияниях мне любопытно посмотреть, как сам Эпштейн изобретает новые слова. Здесь он целый раздел посвятил изобретённому им слову "своеправие" и производному "своеправный". Об этом слове я сейчас и поговорю...
Однако начну с более поздней части эпштейнианы — главы 6 "Язык как общественное богатство". Она для нас интересна тем, что в ней Эпштейн демонстрирует — я бы сказал нагло демонстрирует — собственное понимание английского и русского языков. Это нам понадобится для понимания изобретённого им слова "своеправие".
Он пишет:
Неужели для обозначения каждодневной деятельности миллионов образованных людей, посылающих электронную почту, в русском языке не нашлось более удобного выражения, чем дурацкое, лингвистически унизительное “посылать по мылу” — искаженное до бессмыслицы звукоподражание английскому e-mail? Почему русскому слову “исследовать” соответствуют по крайней мере четыре английских (investigate, examine, research, explore), a слову “вина” — три (fault, guilt, blame), и как по-русски передать существенную разницу их значений? Как проделать тонкую и общественно необходимую работу мысли, сказавшуюся в лексической разбивке этих слов. Два языка — как два решета с разным размером ячеек. Английский — мелкое сито, он все на себе держит, различает тончайшие оттенки. Вот хотя бы слово “оттенок”: по-английски это и shade, и tint, и hue, и touch. Сознание, которое уже подготовлено языком к разграничению определенных понятий, начинает с более высокого уровня концептуальной деятельности, чем сознание, где они слились в одном слове. Конечно, есть и такие тематические зоны, где русский язык проводит больше разграничений, чем английский (truth — правда, истина; blue — синий, голубой), но, как правило, соотношение обратное. И в самом деле, можно ли сравнивать: 750 тысяч слов — и 150 тысяч (а если без лексикографических приписок, то всего лишь 40—50)!
Оставим на его совести заявление, что "посылать по мылу" — это дурацкое выражение (просто сравним с английским "я имею завтрак" — I have breakfast,— для тех случаев, когда по-русски говорят "завтракаю"). Посмотрим, как Эпштейн понимает английские слова "investigate", "examine", "research", "explore". По его мнению это всё "исследовать", однако он, мягко говоря, привирает. Они имеют различающийся смысл: investigate — расследовать (употребляется в случаях изучения обстоятельств происшествий), examine — получать информацию о чём-либо (употребляется в случаях получения каких-либо данных о чём-либо), research — исследовать (употребляется в случаях научного исследования), explore — обследовать (употребляется в случаях получения информации обычно простыми действиями — прохождением по неизвестным местам, простым измерением объектов и т. п.)
Видим, что во-первых, слов, связанных с исследованием больше одного, во-вторых, на каждое английское слово со своим оттенком есть подходящее русское слово, отличное от слова "исследовать" (кроме research, которое собственно является точным эквивалентом слова "исследовать"), в-третьих, английские слова вовсе не точные синонимы. И в-четвёртых, Эпштейн чисто в интеллигенской манере "забыл", что наряды с приведёнными словами-синонимами к "исследовать" есть ещё и "изучать" (explore), "осмысливать" (examine), "рассматривать" (investigate), "обмозговывать" и "обдумывать" (точного эквивалента в английском нет, приблизительно investigate), "разбирать" (многозначное слово, означает в том числе examine), "изыскивать" (research), "разыскивать" (explore).
Аналогично можно разобрать и другие его примеры и показать, что русский язык может отразить не только все оттенки английского, но гораздо больше оттенков. (Более того, одна из сложностей перевода на русский язык заключается в том, что иноязычный текст обычно гораздо более примитивен, чем русские слова, которыми приходится переводить. Русский перевод оказывается более насыщенным по смыслу, чем оригинал.) Соответственно его сравнение "50 тысяч слов — и 150 тысяч (а если без лексикографических приписок, то всего лишь 40—50)" — это просто наглая и подлая гнусь.
Однако, вернёмся к словам "своеправие" и "своеправный". В свете показанного уровня понимания Эпштейном и русского, и английского языков, можно предположить, что он просто не знает, что слово с тем смыслом, который он хочет вложить в слова "своеправие" и "своеправный", существует. Вот как Эпштейн предлагает толковать эти слова:
Для заполнения этого пробела предлагается слово “своеправие”, образованное по той же модели (с суффиксом -иj-), что и “своеволие”, “своенравие”, “своекорыстие”.
своепрАвие — неизменная и непоколебимая уверенность в своей правоте; одержимость и ослепленность своей правотой.
Есть ли в русском языке слово, имеющее такой смысл? Читатель будет смеяться, но такое слово есть. И оно полностью применимо к самому Эпштейну. Это слово "тупорылый". Оно именно то и означает — неизменную и непоколебимую уверенность в своей правоте, одержимость и ослеплённость своей правотой. Как видим, даже в малости Эпштейн оказался тупорылым бездарем и полным неучем.
kobakoba2009
Категория: Против лжи
Dixi
АннаФилатовна обратиться по имени
Вторник, 15 Января 2019 г. 14:50 (ссылка)
glagolec, я не очень разбираюсь в грамматике, только на уровне школьной программы... , но сама замечаю как изменяется наш РУССКИЙ язык, не в очень лучшую сторону.
