Никто никогда не оспаривал принятых мною решений. Никто и никогда. Мне всегда это казалось признаком того, что я очень сильная личность, уверенная в себе и способная убедить кого угодно в чем угодно. Но на самом деле я представляю из себя огромную проблему.
Так было всегда. С самого детства. В 11 лет я сбежал из дома, проехал по большей части Европы на велосипеде, имея в кармане только металлические деньги, в рюкзаке бутылку воды и крекеры. На одной из заправок я позвонил матери и сказал, что не вернусь, что хочу жить с отцом, и ей не нужно меня искать. Она не оспорила мое решение. Мне было 11.
Я доехал из Копенгагена в Париж и разыскал отца. Он ушел из семьи, когда мне было 7. Наше общение было нервным, со слезами, всплесками ненависти и вопросами без ответов. Он сумел донести до меня только тот факт, что я не виноват. Но я не поверил. Я был ребенком, хотя в этом возрасте я уже заканчивал среднюю школу, говорил на трех языках и интересовался медициной и физикой. Но я был ребенком, потому что мои эмоции не развивались параллельно моему уму, я оставался ранимым, отчасти капризным и требующим внимания колючим цветком. А отношения взрослых были для меня тайной, в которую меня не пускали. Мать со мной не общалась, потому что на моем фоне чувствовала себя глупой курицей, о чем я же ей и сказал, когда мне было 10. Отец считал также, но ему не хватило смелости ей это сообщить, поэтому он поступил так, как большинство мужчин, — сбежал к другой женщине. Она была переводчицей в одном из его филиалов, в свободное время любила читать, и этого оказалось достаточно.
А я закрылся в своей комнате и неделю не выходил. Потому что в глубине души я знал, что проблема была во мне. Это были не доводы разума, не трезвое рассуждение, это было глубокое эмоциональное потрясение, интуитивное ощущение, знак от сердца. В более зрелом возрасте, когда мне уже было чуть за двадцать, я поговорил об этом с вдовой своего отца. И она призналась мне, что отец очень меня любил, но устал пытаться меня понять. И корил себя за это.
В Париже я постучался в дверь дома с сиренью у крыльца, и мне открыл мой отец. Он был не удивлен. Он вообще редко удивлялся. За его спиной я увидел женщину с ребенком на руках. Моему брату тогда было 3 года. Его зовут Жан-Мари. А я снова принял решение, которое никто не оспорил, — я развернулся, сел на велосипед и умчался прочь. Отец бросился за мной, но не сразу. Я видел, что сперва он закрыл дверь. Проблема разрешилась сама, но совесть все же взяла верх, и через мгновение он выскочил вслед за мной. Но не догнал.
Я знал, что он позвонит в полицию, меня будут искать, захотят вернуть домой. Я не хотел. Я был грязный, голодный, мне очень хотелось пить и спать. Меня радовало, что на дворе лето. Я ехал по берегу реки, по ка не начало темнеть. В сумерках я спустился к воде, разделся и залез в воду. Она была холодной, немного грязной и пахла тиной. Я отчетливо помню эту смесь запахов, потому что именно тогда я понял, как пахнет полное одиночество. Но тогда я решил, что это свобода. Какая свобода у одиннадцатилетнего? От чего мне было освобождаться? Этими вопросами я задаюсь сейчас, когда прошло много лет. Но тогда — свобода. В рюкзаке у меня была легкая куртка, я закутался в нее и заснул. Проснулся от голода, но еды у меня не было, воды осталось меньше половины бутылки. Я знал наизусть карту Франции, знал, где я нахожусь, определил по солнцу, который час, понял, какая температура воздуха и направление ветра. Все это заняло у меня меньше трех секунд. Но физиологические нужды для меня всегда были на предпоследнем месте. Хотя в тот момент я бы все отдал за кусок жареной курицы с картошкой.
В то утро я просидел на берегу около трех часов. Я не знал, что мне делать, где взять еду, куда ехать. Мой аналитический мозг постепенно отключался от голода. Я решил, что мне нужно вернуться к отцу. Сел на велосипед и, не оглядываясь по сторонам, поехал. Только через пару часов я понял, что еду в противоположную сторону. Я остановился, бросил руль и зарыдал. Рыдал, как ребенок, которым я тогда и был. Когда слезы слегка подсохли, я увидел невдалеке небольшое кафе, с магазинчиком рядом. Оттуда доносилась музыка, звуки гитары, смех и громкие разговоры. Меня, как магнитом, потянуло туда. Я двигался совершенно на автомате. Я знал, что у меня есть деньги на пару бутылок воды и даже на вполне полноценный ужин. Я знал, что меня ищут, если узнают, то вернут отцу, или, что еще хуже, — матери. Я знал, что мне могут начать задавать вопросы, ведь я один, уже поздний вечер, и у меня на лице написано, что мне негде ночевать. Но я хотел есть, пить и просто увидеть людей.
Мне не задали вопросов. Ни одного. Никто не смотрел с подозрением, никто не прекратил разговор, как только я вошел. Все улыбались, ели, смеялись. Молодая, очень красивая девушка в ярком платье и с красной помадой на губах танцевала под очень ритмичную и быструю мелодию, которую играл на гитаре смуглый белозубый парень. На всех столиках стояли свечи, по несколько штук. Создавалось впечатление, что люди собрались вокруг маленьких костров. Взрослые мужчины пили кофе, женщины разговаривали и хлопали в ладоши. Был теплый летний вечер, в воздухе пахло морем, скошенной травой и персиками. Я взял еды, колы со льдом и сел за самый дальний столик. Несмотря на голод, мне не хотелось набрасываться на еду, я хотел растянуть это мгновение, как можно дольше наблюдать за этими странными и прелестными людьми. Я был поражен тем, что не мог понять, кто они. Но они влекли меня к себе, я чувствовал, что от них исходит то самое чувство свободы, которое я ощутил накануне вечером. Веяло морем, пиратскими духом и алыми закатами, счастьем, верой и надеждой на будущее. Я смотрел, как завороженный, на их лица с отблесками пламени, яркую одежду и быстрые пальцы парней, которые бегали по струнам гитар. Мне хотелось задержать это мгновение, оставить его в сердце. Я не заметил, как по моему лицу снова полились слезы. В сущности, я был мальчишкой, с огромным детским сердцем и уже слегка потревоженной душой. У меня не было ничего. Эта мысль промелькнула у меня в голове, и все померкло. Надо было искать ночлег.
Я собрал свой рюкзак и решил, что нужно возвращаться в Париж, к отцу. Денег у меня больше не было, я потратил все свои монетки на ужин и запасы на один день. Но ехать ночью я не мог, я ужасно устал и хотел спать. Я взял велосипед и побрел прочь от кафе. Рядом с дорогой я увидел домик, похожий на амбар. Я зашел в него и увидел огромный стог сена. То, что мне было нужно. Пахло там замечательно и было очень тепло. Я увидел лестницу, которая вела на верхний уровень, там тоже было набросано сено. Велосипед я закидал сеном, залез наверх и зарылся в солому. Положил под голову рюкзак, укрылся и уснул. Мне приснились гитары и яркие платья.
Проснулся я от того, что кто-то кидался в меня камешками. Один попал мне в ногу, а второй ударил прямо в лоб, довольно ощутимо. Я перепугался и чуть было не свалился вниз. Я перегнулся и увидел улыбающееся белозубое лицо того самого парня, который вчера вечером играл на гитаре и пел.
-Что Вам нужно от меня?
Голос у меня дрожал. Я всегда боялся посторонних.
-Не бойся. Я просто заметил тебя вчера за столиком. Ты выглядел как человек, которому некуда пойти.
-Вы правы. Вчера так и было. Но сегодня уже все в порядке.
Он ухмыльнулся.
-Неправда. Сегодня ты выглядишь также. Слезай. Позавтракай с нами. А потом решим, как тебе помочь.
Я не знаю, что именно в нем внушило мне доверие. Но я полез вниз. Я зацепился рукавом за какой-то гвоздь на лестнице, потерял равновесие и кубарем полетел прямо на пол, в кипу сена. Результатом моего падения была порванная рубашка, солома и пыль в волосах и рассеченная губа, которую я разбил о собственную коленку. Парень поспешил мне на помощь, помог встать и протянул свой платок. Я прижал его к губе и сморщился от боли. Он откопал мой велосипед и пошел по дороге вверх, обратно к кафе. Я плелся за ним растерянный, оглушенный и весь в соломе.
Уже на подходе к кафе он повернулся ко мне и спросил:
-Как тебя зовут?
-Гамлет. Гамлет Штольц.
-Правда?
Не в первый раз мое имя вызывало такую реакцию. Я кивнул. Но у меня назрел встречный вопрос, который я поспешил ему задать:
-Скажи, а кто вы такие?
Он не ответил, только хитро подмигнул и рассмеялся.
-Что, действительно не понимаешь?
Я попытался сделать вид, что задумался, но в итоге просто развел руками.
-Мы — народ, которому мало всей земли, поэтому мы живем везде. Мы поем, танцуем, веселимся и работаем. Нас побаиваются, потому что нам все завидуют. Мы — свободны.
Я по-прежнему был в недоумении. Он остановился и повернулся ко мне.
-Мы — цыгане. А меня зовут Лука.
