Я вовсе не болен. 
Мне хочется жить.
Не болен, не болен. 
Не помню,
Зачем мое тело так долго лежит,
Похожее на пятитомник,
А может, на дверь, 
На дыру в простыне,
На скважину в форме вопроса.
Я вовсе не болен, 
Я сумма страстей,
Я чей-то (не твой ли?) набросок.
Не плачь. 
Это просто обычный сквозняк,
Надуло. 
И хочется кашлять.
Ну что ты бледнеешь? 
Еще не иссяк
Мой свет. 
Он все так же дурашлив.
Мой свет… 
Это, кажется, все еще ты.
Да, ты. 
Только плачешь на окна.
Да брось, я не болен. 
Немного простыл,
Немного устал ли, промок ли.
Так холодно. 
Снегом набита моя
Улыбка. 
Мигание скорой.
Мне хочется мокрой травы на руках
И в воздухе — петрикора. 
Куда провожаешь? 
Зачем? 
Почему?
За что мир вдруг стал однотонен?
Ну, слышишь, не плачь, 
Лоб свой детский не хмурь,
Не болен, я вовсе не…

Аль Квотион

Давай расстанемся чужими,
Чтобы не жать при встречи рук,
Чтобы намного ощутимей
Нам в ноги терлась псина вьюг.
Чтобы потом (пройдет лет десять)
Все тем же злым огнем рычать
Из отгоревших глаз, из кресел
Квартир, стареющих за час.
Чтобы в разлуке (право слово,
Я не хотел, но вышло так)
Вдруг сохранить какой-то новый
Ни с чем не схожий божий акт,
Пускай взаимного упрека,
Пускай взаимной ерунды,
Но чтобы шел по сердцу клекот,
Чтобы от слов — не сон, а дым.
Давай ругаться, сдуру, на ночь,
Давай друг друга, сор земли,
Не знать так яростно, чтоб напрочь
Забыть друг друга не смогли.
И проклято сходиться снами,
И видеть руки, губы, но…
Давай расстанемся врагами,
Друзей у нас и так полно.

Аль Квотион

Моя девочка-свирелька, голосок тонюсенький.
Жизнь ей — бусики, браслеты. 
Жизнь — цветные бусинки,
Звонко падают на кафель. 
Синие, небесные.
Это не дороги к звездам, это их прошествие.
Красная. 
А в ванной душно. 
Красная-брусничная. 
Душно, жарко. 
Даже сердце сжалось аритмичностью.
Бусинки стучат по полу — рдяные, червонные. 
Стены в ванной стали тоньше, стали вдруг картонными,
А за ними — небо, небо! 
Бусинки-созвездия.
Стало холодно и жалко. 
Стало интереснее. 
Спи. 
Похоже, ты устала. 
Спи, над миром сумерки.
В глаз хрусталиках как в вазе полевые лютики. 
Спи, тебя найдут не скоро. 
Слушай снов журчание. 
Ведь почти не больно падать бусинке прощания.

Аль Квотион

Как же это было… 
Дай понять,
Дай припомнить. 
Кажется, зимою…
За окном не улица — лыжня,
Люди-шубы снежного настроя.
Встретились мы там - 
Во льду, 
В ладу
Неба декабря с окостеневшим
Городом с названьем Петербург.
Встретились. 
И небо стало меньше.
Или просто я, ослепший вмиг,
Перестал смотреть в его стремнину?
Дай понять… 
Ты вся была — родник,
Я был жаждой. 
Страждущей, глубинной.
Голубиным стало, голубым,
Время. 
Пухом, смехом возле уха.
Вся зима набухла луговым,
Неуместным здесь весенним духом.
Дай припомнить… 
Как же тебе шли
Звезды в волосах, перчатки, скромность.
Как же я смешон был и хвастлив.
Это было важным и огромным.
Дай хотя бы вспомнить, дай плотней
Вжиться в то былое, в эту милость.
Ничего, прошло. 
Лишь у бровей
Новая морщинка появилась.

Аль Квотион

Не говори, что не похожа на меня,
Что слишком разные и вместе быть не можем.
Ведь если истину в угоду лжи казнят,
Одна и та же дрожь идет у нас по коже.
Ты дышишь ночью, а я маюсь каждым днем,
Ты мчишься в завтра, я за прошлое цепляюсь,
Но если дни людских невзгод приходят в дом,
Мы их встречаем с одинаковой печалью.
Не говори, что нам ни шага не пройти,
Ведь мы уже идем и жизнь с тобою делим,
Я по шоссе, а ты по млечному пути,
Но все же кажется — к одной и той же цели.

Аль Квотион

Я стихами уже исписал свой дом,
И мой дом стал огромен как целый мир,
Всем в нем место нашлось, все остались в нем:
И кого я любил, и кто был не мил.
Этот дом стал окном, это выдох слов,
Это музыка с той стороны зрачка,
Это отсвет вдали — куполов? Садов?
Это белой тоски два в груди толчка.
Это руки, простертые к небу, вверх,
Это знамя любви на лице эпох,
Это радость сложить свою жизнь в конверт,
Это вера, что марку наклеит Бог.
А слова все плывут по живым скорбям,
По душевной, святой, расписной резьбе.
Я стихами уже исписал себя,
А потом подарил
Как цветы
Тебе.

Аль Квотион

Рассказать тебе, как умирают?
Это страшно лишь первое время.
Небо пахнет не небом, а раем.
Небо в трещинах, словно в экземе.
Оно рушится, сыпется в руки,
И в осколках ты видишь былое,
Только смотришь спокойно, со скукой,
И ни страха, ни света, ни боли. 
Умирают, беззвучно стихая,
Улыбаясь в последней октаве,
Назначая на завтра свиданья.
Только поздно. 
Уже не исправить. 
Умирать — бесприютно и вьюжно,
Умирать — тяжело и гротескно.
Позови, если я тебе нужен.
Позови.
И тогда я воскресну.
Умирать — это вечность без пульса,
Умирать — это миг, это залп.
Я бы смог. Я сумел бы — вернулся.
Я воскрес бы. 
Никто не позвал.

Аль Квотион

Как кормить с балкона голубей,
Как синиц зимой вынашивать в карманах,
Так и ты на собственной земле
Сей добро для всех и не ищи неправых.
Так и ты, чернорабочий быт
Отмывая через боль до белых перьев,
Отыщи, где слово в свете спит,
И неси его до мира в подреберье.
Потому что люди в мире том -
Просто люди, задубевшие в коросту,
Просто люди в рубище рябом
Роковых в судьбу зашитых перекрестков.
А когда созреет на груди
Светлых слов богоприютная теплица,
Все отдай и ничего не жди
От страны своей кричащей, словно птица.

Аль Квотион

Милая моя, не теряй ни дня. Именно сейчас, в эту самую секунду, происходит что-то очень важное. Что-то бесценное, неповторимое и невозвратное. Каждый день распускаются новые цветы, каждый новый день случаются чудеса. И одно из них происходит сейчас, пока ты сидишь и смотришь в потолок, пока ты спишь, не видя снов, пока ты живешь, отрекаясь от жизни. Милая моя, любимая, спеши, торопись жить, не теряй дней — колких, маленьких и значимых. Не так уж много отпущено их нам, как казалось когда-то давно, в стрекозиной безграничности детства. Родная моя, хорошая, пойдем вместе, скорее, пойдем ловить губами жаркие секунды, зацеловывая щедрую судьбу, дарующую нам столько, что хватит на всех и останется идущим после. Желанная моя, не теряй дней, считая их бедными и тусклыми. Хватай, жадно хватай широкими глазами мир, пей взахлеб его цветные капли, раздаривая попутчикам брызги ликующего великолепия жизни. Радость моя, счастье мое, бежим скорей на свет, и будем в нем вместе. Потому что без тебя я не то, чтобы тоскую, но невыносимо устаю. Смертно устаю быть без тебя. Милая, милая… Не теряй ни дня, потому что именно сейчас происходят чудеса, и одно из них — ты сама, становящаяся негасимым солнцем на небе моих ладоней.

Аль Квотион

Она. 
Три буквы. 
Три разметки 
На три версты моей судьбы,
Она сигнал 
Беседы 
Редкой,
Она 
Цена,
Как три монетки,
Она же - 
Прибыль 
За мольбы.
Девчонка, 
Девонька, 
Ладонька
На ладном 
Теле 
Людных 
Дел,
Иконка - 
Писана так тонко,
И в горе-городе 
Ребенком
Она темнела. 
Я  чернел. 
Моя, 
Благая, 
Болевая,
Моя 
Как ямб, 
Я жил, 
Я пел!
Мы в гордом 
Городе
Сплетались,
Срастаясь
В стаю, 
Солью 
Тая.
Она сияла, 
Я горел!

Аль Квотион

Здравствуй, радость. Как тебе живется
В твоем дальнем звездном закулисье,
В обнаженном ликованье солнца,
В зазеркалье недоступной выси?
Я курю, смотрю наверх с балкона,
Я хочу к тебе, да только знаю:
У меня горячие ладони,
Ты сгоришь в них, глупая, родная.
У меня здесь прочно под ногами,
Да в груди по-прежнему все пусто,
Потому что вечность между нами,
Потому что снег в глазах — до хруста.
Я стою, курю — больной, нелепый,
И шепчу, и пыльным жаром ною:
От тебя все так же пахнет небом,
Значит ты все так же не со мною.

Аль Квотион

Мы не похожи. 
Мы стянули кожей
Каркас души, и каждый — о своем.
Мы разучились слушать. 
Слышать — тоже.
Мы — не друг другу, мы — особняком.
И кто-то прав, и кто-то человечен,
А кто-то горек жалостью за всех.
Смотри, смотри, нам путь земной намечен
По заболевшей глупостью стране.
И я ходил по ней и верил лесу
Прохладных рук, цветных от рукавиц,
Я тоже видел улицы из фресок
Всегда живых, людских и ясных лиц.
Да, не похожи. 
В бездну не заглянем
Чужих сердец. 
Вовек не стать одним.
Но в неизменной разнице сознаний
Мы все единым светом дорожим.

Аль Квотион

Возьми меня с собою в свою худую бездну,
В безрадостное пекло, в безлюдную тоску.
Возьми. Я встану рядом, я быть смогу полезным,
И, может быть, сумею, приют тебе сотку.
На свалке нищих песен найду одну — святую,
Я залижу все раны, любой синяк, ушиб.
Возьми, не пожалеешь, я горячо целую,
Пускай растут беседы на стенах тишины.
А хочешь — оставайся, здесь тоже место пусто
Без рук твоих, покорных дождям и облакам.
Давай с тобой сойдемся, в одно сливаясь русло,
Я так истосковался по нашим неладам.

Аль Квотион

Разнылось небо под запястьями,
Тоскует, хочет быть с тобой,
Но зрелость ждет и кормит баснями -
Постой, вы встретитесь. Постой,
Негоже так срываться мальчиком
И к ней лететь по швам дорог,
Не будешь сыт одним скитальчеством, 
Судьба с любви возьмет налог.
А в сердце княжит неразумное
Желанье бросить все к чертям
И быть с тобой. 
Собрать жизнь в сумку бы
И ехать, ехать. Только нам
Не править бал, не быть законами
Застольных дней, ни пить, ни печь,
Нам остается несвершенная
Земная боль — несбыча встреч.
Но каждый божий день упрямо и
Настойчиво сжимая круг,
Меня преследует по памяти 
Непостижимость твоих рук.
Я брошу все. Поеду к счастью ли
Или к беде больниц, темниц,
Но ноет небо под запястьями,
Тоскует, ищет твоих птиц.

Аль Квотион

Ты у окна, ты взвешиваешь вид, 
Простершийся пространством между нами,
И превращаются, ржавея от обид,
Черты лица в задумчивый орнамент. 
В лице твоем все есть: и степь, и лес,
И губы гор, и лоб сухих барханов,
Озера света, родинки небес,
В твоем лице все живо, многогранно.
Ты у окна, ты смотришь в те места,
Где из дождя сплетаются фонтаны,
Где я пою, где жизнь моя пуста,
Где жизнь моя полна самообмана,
Где сосны слов растут из гнили чувств,
Где серость неба просит синь гуаши,
Где дальше петь — как будто ни к чему,
Но замолчать — необъяснимо страшно.
Ты сквозь окно, сквозь век, сквозь мир глядишь
В тот мелкий день, где я за час меняюсь,
Где я, бессвязно вспугивая тишь,
Шепчу сквозь ночь: «Родная, я скучаю».

Аль Квотион

Прости мне все. И здесь давай простимся.
Прости мне грусть, прости мне ночь в груди,
Прости мне то, что не писал я в письмах.
Прости мне злость, поэзию прости.
Давай простимся. Просто не сложилось.
Тебе лететь, а мне смотреть в окно
И на душе баюкать все что было,
Когда вокруг на годы — никого.
Давай простимся. Не осталось слов нам,
Чтобы зашить рубашку общих дней.
Тебе лететь в основу и условность,
Мне оставаться, становясь взрослей.
Бывает, любишь до единства взгляда,
Бывает, вместе, но любовь мелка.
Бывает так, что говорить — не надо.
Бывает так, что нечего сказать.

Аль Квотион

Есть те, кого хочется любить. И есть другие, те, кого легко забывать. До страшного легко исчезают из памяти их черты, становясь белесыми пятнами без примет, исчезают их имена, становясь молчанием, исчезают они. И в моей жизни есть те люди, над лицами которых я не захотел склониться, проходя мимо, уходя все дальше. Кажется, они тянули руки мне навстречу, кажется, они что-то шептали сухими губами. Я все забыл. Я шел вперед к совсем другим, которых легче было понять, кого приятнее было видеть, с кем удобнее было стоять рядом. Люди исчезали. Из памяти, из жизни, из меня. Без боли, без чувства потери, словно и не было их никогда, этих людей. Но время идет, и со временем приходит жалость, приходят грусть и раскаяние. Невесомо они гнездятся в груди, невесомо и невыносимо. И сомнение, почти неразличимое под множеством отпечатков следов хороших идей о том, что все твое останется твоим, но все же сомнение. А вдруг моими, данными мне Богом были именно те, кто тянул навстречу руки, прощал равнодушие, печально смотрел в спину светлыми от слез глазами, те, кого я так и не смог полюбить?

Аль Квотион

Пойми, она мне стала многим.
Она почти что стала мной.
Той частью жизни, что от Бога,
Что на душе горит звездой,
Ведущей в бой, ведущей к счастью
На много лет, на много зим,
Той светлой и огромной частью,
С которой я неразделим.
Так пусть гремит во мне великим
Оркестром, пусть немеет зал:
Да здравствует ее улыбка!
Да здравствуют ее глаза!
Да здравствует ее трагичность,
Самоотдача в пустоту.
Я ей пою! Косноязычно,
Но как умею ей пою.
Нас не смущали сор и стирка,
Счета и прочие долги. 
Ведь я ей был, пойми, всем миром.
И мир ее писал стихи. 
Он был дурак, курил в окошко,
Не замечая ничего, 
Но целовал босую ножку
И вел неспешный разговор.
Да здравствует ее нехитрость
И острота ее локтей!
Я был ей миром. Целым миром.
И мир ее был рядом с ней.

Аль Квотион

Что тут скажешь, моя хорошая?
Я сегодня совсем весенний.
Будет день, попадем на обложки мы
Этих ярких цветных мгновений.
И забудется что-то прошлое,
И окупится светлой грустью.
И плясунью свою, босоножку я
На апрельском холсте нарисую.
И нам что-то еще отмерится,
И отрежется так, что где бы
Мы с тобой ни прожили месяцы,
Не запьем — запоем до неба.
Ты же флейта моя, тростиночка,
А куда на миру без музыки?
Посмотри, облака овчинные
Словно ноты баллад ли, блюза ли. 
Посмотри, под зимы застежками
Спали трав полевых гобелены.
Что тут скажешь, моя хорошая?
Я сегодня совсем весенний.

Аль Квотион

Я городов объехал — мятый ворох.
И мятный дождь, и маты площадей,
И светлая молитвенность соборов,
Все было в жизни. Слышишь? Было в ней.
Дороги, вехи, драки и свиданья,
И поцелуй в разбитую скулу.
А города, на грани и за гранью
Стояли правдой, верой в немоту.
Я не упал. Хоть жизнь меня толкала, 
Тянула так — захочешь, не уснешь.
И не взяла меня петля в подвале,
И миновал меня подлецкий нож.
Судьба — актер. Она тебя обманет,
Слизнув тоску с худеющих ключиц.
Любую жизнь, не сорванную рано,
В конце прибьет к пристанищу больниц.
В палате дождь. А может быть, на сердце.
На сердце снег. И будет холодать
Все больше, больше. Хочется согреться.
И мне все снятся, снятся города.

Аль Квотион

Что-то снова душа осунулась.
Все как прежде, да видно в чем-то мы
Виноваты всегда без умысла,
Вот и все вечера здесь черные.
И как дань ты несешь на улицу
Прописное в стихах бессмертие.
А душа все сильней сутулится,
Одеваясь дождем и ветрами. 
Оставайся в поэмном рубище,
По протокам рук неустойчивым,
Ради песен живым и любящим,
Оставайся всегда в одиночестве.
Твои дни впереди и будет им
Еще много даров и посвиста,
Твои дни, выходные, будние
Станут частью огромной повести. 
Станут сценой ли, станут партой ли,
На которой ты в боли, в мыле весь
Будешь стоя у вечной паперти
Подавать всем стихи, как милостыню. 

Аль Квотион

Ты много дорог прошел, ты многое пережил,
Да только стоишь один и смотришь в свое окно.
В крови говорят стихи, семь кубиков в ней чернил,
Да только тебе плевать. Тебе уже все равно.
Она забрала ключи и села в свое такси,
А дальше за ней — туман, а дальше за ней — война.
Ты шепчешь еще «прости», ты просишь еще «спаси»,
Но будущность тает льдом и завтра уже не видна.
И нет никаких перспектив, и выхода тоже нет,
А в лужах уже весна, весна безо всяких причин.
Войну соберет в глазах безногий уставший дед,
А женщина будет там, в объятьях других мужчин.
Ты чуешь горячий мир, бежишь по нему рысцой,
Ты учишь слова людей, ты в этих словах, как кит,
И море тебе по грудь, и солью свело лицо.
Но ты позабыл язык на котором она молчит.
А значит, не хватит дней. А значит, не хватит сил.
Она заберет ключи и станет вокруг темно.
Ты много дорог прошел, ты многое пережил,
Да только стоишь один и смотришь в свое окно.

Аль Квотион  

Попробуй уснуть, когда время оглохло
И давится кровью и пылью,
Когда каждый день, равнодушный и сохлый,
Копают кому-то могилы.
Попробуй уснуть, когда каждый прохожий
Плюет в обнаженную душу,
И ты их любить уже больше не можешь,
Съезжая под вечер с катушек.
Попробуй уснуть, когда рядом, за стенкой
Живой человек тихо воет,
А завтра его продадут за бесценок,
А завтра он сдохнет в запое.
Попробуй смотреть только в сторону света,
Попробуй, посмей отвернуться,
От боли, калек, от вопросов, ответов,
От брошенных в пекло безумцев.
Попробуй уснуть. Строй забор из улыбок,
Пусть мимо идут, ты не должен
Прощать, понимать, каждый миг делать выбор.
Попробуй уснуть.
Если сможешь.

Аль Квотион

Когда-нибудь аукнется былое,
Распишется зевотой на плече,
Ты встанешь утром и в себе откроешь
Последний смысл прожитых ночей.
Останется не много. Кто-то близкий,
Кто просто рядом молча посидит,
Перебирая скудные записки
Стихов и писем, песен и молитв.
Тогда захочешь зачеркнуть нервозность
Всех слов своих, всех ранних глупых слов,
И полюбить надолго и серьезно,
Да что там всех — хотя бы одного. 
Останется натруженная память,
На опыт обменявшая весь быт. 
И ляжет новый снег — больничной ватой.
И наконец тебя угомонит.
К тебе придет твой внук, придет твой доктор,
И ты захочешь все им рассказать,
Захочешь сохранить себя хоть в ком-то,
Захочешь жизнь кому-то передать.
Все будет так. Банально, жестко, строго.
Все это ты уже хранишь в горсти.
Но это все — не больше, чем дорога,
Которой суждено тебе пройти. 

Аль Квотион  

На перроне
 

Он стоит на перроне. Кругом суета.
— Вы куда-то спешите?
— На поезд, на поезд!
— А куда он идет? Я там, может, бывал?
— А до счастья, сынок! До него, дорогого…
Он стоит на перроне. Все люди спешат.
Несчастливые люди, несчастные люди.
А кругом разметался цветной листопад,
А кругом в каждом отсвете неба — по чуду.
Он бы тоже поехал, да только зачем?
Дома ждет его женщина с теплой душою,
Дома письменный стол и зачатки поэм,
И на улицах здесь — все до боли родное.
Этот парк, этот пруд, этот книжный киоск,
Эта девочка с ярким бантом на макушке,
Даже призраки ран, даже привкус от слез
Оттеняют ее золотые веснушки.
Он бы тоже поехал. Но он не спешит.
Он стоит в суете отрешенно, бесстрастно.
Поезд ждет и хрипит, поезд взглядами сшит.
Он бы тоже поехал. Со всеми. За счастьем.
Но он счастлив и здесь. Где рассветы легки,
Где до дома рукой, там садиться за повесть.
А в карманах его корм для птиц и стихи,
И измятый забытый билетик на поезд. 

Аль Квотион  

Там туманы
 

Там туманы — по пояс, молочные,
Там трава пахнет скошенной жизнью.
Там все строки кончаются точками,
И не брат, а весь мир тебе — ближний.
Там стучит философски колесами
Грузный поезд по старым дорогам.
В нем все люди становятся взрослыми,
В нем все люди устали немного.
В нем и я. Молчаливый и замкнутый,
Полустанка любви ожидаю.
Проводницы вздыхают и ахают,
Проводницы сбиваются в стаю,
Машут белым бельем, словно крыльями,
И плывет по вагону, как лебедь,
Простыня, укрывая мир милями,
Завернув в себя сосны и небо.
Не проспать бы. Не выйти случайно бы
На платформу тоски и тревоги,
Только сонно в вагоне и пагубно,
Только путь — монотонный и долгий.
Я просплю. И с привычною бледностью
Встану в ночь. Смыть печаль и согреться.
Впереди остановка последняя. 
Остановка конечная. Сердца.

Аль Квотион  

В это мгновение
 

Девочка… Слабая, тонкая, тихая.
Кардиограмма — неровный пунктир. 
И тишина. Зафиксируйте. Вскрытие.
В это мгновение рушится мир. 
Мальчик на крыше. Влюбленный. Под прядями
Бледные щеки, как мел, как кефир.
Он улыбается. Медленно падает.
В это мгновение рушится мир.
Женщина грустная. Что же ты, милая?
Сердце свое излюбила до дыр.
Время прошло. Откачать не смогли ее.
В это мгновение рушится мир.
Дедушка, стойте. Куда Вы? Уходите?
Жизнь на копейки, болезни и спирт.
Незачем жить. Гулко тикают ходики.
В это мгновение рушится мир. 
В каждой квартире по драме. Все улицы
В этих квартирах, как в буквах листок.
В это мгновение рушится, рушится…
Только об этом не знает никто.

Аль Квотион  

Ты сегодня такая
 

Ты сегодня такая… Таких не бывает.
О таких только пишут, в секрете храня
Эту лунность ресниц, этих рук воркованье,
Эти ноги босые на острых камнях,
Эту щедрость души, врачевание сердца,
Эту легкость шагов по руинам небес,
Эти запахи ладана, кожи и специй,
И от прошлого — черный до гари порез.
Ты сегодня такая… А я, как обычно,
Как дурак, как подлец, промолчал, не сказал
Что нужна, что люблю. Спрятал взгляд в поэтичность,
И пишу в ней оскал и трагичный финал.
Ты не верь. Ты всмотрись в эту долгую зиму,
В силуэты уставших, согбенных домов,
Где все люди больны, где все души судимы,
Где любой новый крик уже вовсе не нов.
Там не жизнь, а игра, там не вера, а мнимость,
Там стригут без разбора, по плечи рубя,
Но на белом снегу нацелованы письма.
Прочитай их, родная. Они для тебя.

Аль Квотион

Она меня любит
 

Она меня любит. Так любят картину,
Забытую на чердаке,
Так любят мужчину, рисуя морщины
В лице его, в каждой строке.
Она меня любит и гладит по нервам,
И вяжет на шее петлю,
И шепчет: «ты милый», и дышит: «ты первый»,
И хрипло бросает «люблю».
Она меня любит свинцово и тяжко.
Споткнулся? «Ну что ты, вставай!
Я буду писать. Ты мне станешь бумажкой
Для вечности или вдовства.»
Она меня любит. Изломанно, смято,
До кашля больной красоты.
Она меня любит как график, по датам,
По числам морей и пустынь.
Она заползает мне в душу до глуби
И губы брезгливо кривит.
Она меня любит, конечно же, любит.
Но страшно от этой любви.

Аль Квотион  

Я прошу вас
 

Я прошу вас сейчас молчать.
Посмотрите, какой он бледный.
Снег лежит на его плечах,
Снег в глазах его. Весь он съеден
До поникшей к земле спины,
До опущенных рук, до ссадин.
А когда-то ему тесны
Были наши земные глади,
А когда-то он пел, как жил,
И сгорало от страсти небо.
Да сломался хребет от лжи,
Вот и стал он от снега белым.
Смотрит сумрачно, молча пьет,
И у всех на глазах он гибнет.
Только красный стирает пот,
Прячет взгляд — опустевший, рыбий.
Запинала его тоска,
Жизнь его на убой любила.
Он идет по гнилым мосткам,
А потом — упадет в могилу.
Я прошу вас, не надо — в смех,
Не кричите ему: будь весел!
Он, конечно, певец для всех.
Но сейчас он не хочет песен.

Аль Квотион