Александр Филиппенко. Встреча со зрителями


Программа к 65-летию актёра (Первый канал, 6 сентября 2009 года).



http://www.nvspb.ru/stories/aleksandr-filippenko-ya-sygral-vse-chto-hotel-44155

Александр Филиппенко: «Я сыграл все, что хотел»
13 января 2011

Известный актер признался, что всегда был склонен строить воздушные замки

Слушать его спокойно, равнодушно – невозможно. Независимо от того, сидишь ли ты в зрительном зале или общаешься один на один, уже с первых минут начинаешь понимать, что его не случайно называют человеком-оркестром. Глубокий голос, совершенно особый пластический рисунок, тонкая мимика не просто захватывают тебя, но каким-то необъяснимым образом заставляют сопереживать и соучаствовать в том, о чем он говорит и думает. Сформулировать простыми словами, в чем заключается феномен этого актера, наверное, невозможно. Да и нужно ли? Зачем, если можно подарить себе счастье отпустить на волю собственные эмоции и, чутко ловя волны интонаций, нюансы взглядов и оттенки жестов, погрузиться хотя бы на ограниченное количество минут в огромный мир, который он готов для тебя открыть.

– С Новым годом вас, Александр Георгиевич, и с Рождеством!

– Вас тоже! Конечно, конечно! И напишите обязательно: «В этот момент Филиппенко меня перебил и ответил на вопрос, который я собирался ему задать». Так и напишите!

– И какой вопрос я собирался вам задать?

– Разумеется, сначала о том, как я прожил старый год, а потом – какие у меня планы на нынешний!

– Ну, в общем, вы недалеки от истины…

– Вот видите! Поэтому я быстро отвечаю: в прошлом году сыграл все, что хотел. А насчет будущего можно написать в скобках: мой собеседник многозначительно улыбнулся и сказал: «Я всегда делаю то, что хочу» – и потом рассказал, что ему это когда-то в парткоме вахтанговского театра писали в характеристике: «Филиппенко всегда делает то, что он хочет».

– Это расценивалось как отрицательная черта?

– Безусловно! Но, самое интересное, я это делал, так как искренне верил: могу что-то в жизни изменить. Как и всякий думающий человек! Вы понимаете? Иначе я так не поступал бы.


– Что именно изменить? Глобально – государственный строй или узкопрофессионально – отношение к театру?

– Нет-нет, не так! Я, признаюсь, всегда был склонен строить воздушные замки, и это мне часто мешало. Насчет Советского Союза скажу так: мы все участники этой истории и не забыли диктатуру идеологии, пионерские отряды, месткомы, парткомы. Не было слова «я», было – «мы». Помните у Райкина: «Мы – столько хлеба, столько молока. – Нет, лично вы – что? – Мы столько вспахали, столько посеяли. – Нет, лично вы? – Я? Лично я могу пиво зубами открывать»…

– А для творческого человека не иметь собственного «я» – трагедия…

– Почему же? Вовсе нет! Вот смотрите. Когда в конце 1968 года, после Чехословакии все вокруг начали крушить, у меня, как у очень многих, вдруг появилась серьезная проблема. Проблема выбора. Я мог тогда пойти в театр Аркадия Райкина, мог пойти в Москонцерт и нормально, спокойно там работать. Но я же пошел в аномальный по тем временам театр – театр на Таганке!

– Почему?

– А вот это уже вопрос! Попробую вспомнить настроение, которое у меня тогда было… О! Представляете, только разговаривая с вами, я понял, что ответ прост: все случилось так, а не иначе, потому что еще в Щукинском училище меня научили самому главному – принимая решение, прежде всего ответить самому себе на три «почему»: почему именно сейчас; почему именно с этим коллективом и почему я буду играть именно этот спектакль?

– Это уже почти, извините за пафос, «быть или не быть?».

– Согласен, согласен, да. Но я другое вам скажу. В 1985 году, когда началась перестройка, то есть появилась свобода от обязательного слова «мы», передо мной снова встала та же проблема выбора. Театр перестал быть нужен государству как идеологический инструмент и стал коммерческим, а мы, актеры, однажды проснулись и поняли, что оказались на рынке, куда надо каждое утро привозить свежий товар, как той бабушке – свой творожок. И что это, по-вашему, для нас означало?

– Вам стало необходимо заботиться о том, как заработать на кусок хлеба?

– Не так, не так! Что любой актер, как бы он ни был популярен и талантлив, всегда должен понимать и точно осознавать свое место в формуле. Разве может быть на рынке комфортно? Нет же! Там сложно, очень сложно, всем и всегда! И я не хочу обсуждать никого из своих коллег, кто не выдержал и ушел из профессии. Они поступили так, как сумели или как захотели, и больше ничего! Они стояли перед выбором так же, как и я. Просто так получилось, что ко времени пришествия большого рынка я уже завоевал какие-то позиции и ушел читать свои моноспектакли – выходить на сцену и на два часа оставаться один на один со зрителями. Я даже определение этому придумал: перевожу с авторского языка на зрительский.

– Честно говоря, мне кажется, что вы выбрали для себя самый трудный жанр. Одно дело – выдавать публике короткие смешные миниатюры, как наши многочисленные артисты-юмористы, и совсем другое – читать людям, скажем, Солженицына.

– А что такое, по-вашему, юмор?

– Кто-то из умных людей говорил: по тому, как и над чем смеется человек, о нем многое можно сказать...

– Вот-вот! Я, может быть, чего-то не понимаю, но, мне кажется, сегодняшняя публика сильно изменилась, ей не нужно простого развлекательства. Это не значит, что ей не нужно позитива, без него человеку – никак. Но с каждым днем все больше людей приходят, увидев на афише, что Филиппенко читает Пастернака, Левитанского, Довлатова, Аверченко или Солженицына. Они покупают билеты потому, что им знакомы эти фамилии. И вы знаете, я стал замечать, что в зрительном зале с каждым разом все больше бывших «новых русских». Они приходят и получают удовольствие от Довлатова! Что это означает?

– Что вы – хороший переводчик с авторского на зрительский?

– Тут дело не во мне! Сначала человек садится и сидит, как какой-то валун, а потом я замечаю: у него заработал мозг, душа потянулась к чему-то большому, в сердце что-то зашевелилось. Разве это не изумительно?

– Ну что тут скажешь…

– Иногда я чувствую себя рыбаком – закинул удочку, люди схватили наживку, я начинаю их водить, водить, водить, и только я знаю, когда я подсеку. Потому что полностью отвечаю за свою программу – от и до.

– Это целая философия. Хотя, наверное, не постигнув ее, человек вообще не сможет чего-то достичь в вашей профессии. Кстати, что такое актерство вообще?

– Безусловно, обман! Чистой воды! Но это не просто ложь, а высокое искусство обмана, задача которого – показать людям меру вещей. Это надо подчеркнуть.

– Идея, безусловно, высокая. Но служение ей, к сожалению, слишком часто сказывается на личной жизни актеров…

– На моей – особо не сказывается. Так судьба сложилась. Или, может быть, я варюсь-варюсь в этом котле и многого не замечаю? Да что я говорю! Никогда ничего подобного не было! Бывает, что я работаю и полностью на какой-то роли сосредотачиваюсь, отрешаюсь от повседневности. Иногда даже на несколько недель. Но серьезных отклонений я за собой не замечал, поэтому все у нас нормально. Стараемся сохранить в семье положительный настрой, и все, что бы ни происходило, воспринимать спокойно. Правда, признаюсь, это не всегда получается…

– Говорят, все гладко бывает только у людей, абсолютно равнодушных друг к другу. В профессии – тоже. Вы счастливый человек?

– Да уже и так как бы ясно, что и как… Давайте я лучше отвечу вам фразой из «На дне» Горького. Помните: «Дед! Зачем живут люди?..» – «А для лучшего люди-то живут!..»

– Тогда я еще спрошу: что для вас в жизни это самое «лучшее»?

– Это последний вопрос? Тогда я прочту вам стихотворение Жака Превера. Оно как раз в точку и к тому же украсит интервью. Вот слушайте:

Вы нарисуйте ветку и долго ждите, когда прилетит к вам птица…
Если она не поет – это плохая примета,
Это значит, что ваша картина совсем никуда не годится;
Но если птица поет – это хороший признак,
Признак, что вашей картиной можете вы гордиться
И можете вашу подпись поставить в углу картины,
Вырвав для этой цели перо у поющей птицы…

// Беседовал Владимир Ермолаев. Фото ИТАР-ТАСС