Ее первый спектакль в БДТ назывался «Киноповесть с одним антрактом». Сколько лет прошло, а было будто вчера. Сине-голубой зал, забитый под завязку, дымчатые очки Товстоногова в импортной модной оправе, поблескивающие где-то в глубине директорской ложи, Дина Морисовна Шварц, главный стратег его триумфов, тревожно и печально вглядывающаяся в сгущающуюся полутьму: все ли критики правильно рассажены, все ли на своих местах?

Я только что получил из ее рук контрамарку, и она сокрушалась, что лучше места устроить не смогла.

– Вы же понимаете, это все из-за Алисы!

Одним безмолвным жестом, как в балетной пантомиме, Дина Морисовна обводила вестибюль, где волны зрителей прибывали, как во время шторма, грозя снести на своем пути невозмутимых билетерш. И всю эту бурю, носившую, как и полагается, нежное женское имя.

«Бедствие всеобщего обожания» – любимое выражение Беллы Ахмадулиной – как раз про Алису Фрейндлих. Тогда, теперь, всегда. На кого-то это бедствие обрушивается в юности, калеча на всю последующую жизнь, а кто-то познает его в зрелые годы, с меньшими рисками для психики и душевного здоровья. Тем не менее актеру всегда надо быть готовым к тому, что за неистовым поклонением может последовать обидное охлаждение, а за массовым ажиотажем – полное равнодушие.

Фрейндлих это не грозило. Ее любили всегда. Страстно и пылко. Причем с годами все больше. Как английскую королеву, которая под старость вдруг обрела невиданную популярность и у себя на родине, и за пределами Туманного Альбиона. Я думаю, сходство с Алисой Фрейндлих тут в одном: люди крепко держатся за мифы и легенды, которые дают им ощущение неизменности бытия. Есть имена, без которых нельзя представить себе нашу жизнь. Есть лица, на которых отпечаталось со всеми своими морщинками наше время. И наконец, есть голос… Неповторимый голос прекрасной сказочницы. Чистейшее сопрано, заставившее нас когда-то поверить, что «у природы нет плохой погоды». За одну эту песню ей можно быть благодарным всю жизнь. А ведь Фрейндлих не только пела в «Служебном романе», она там явила одно из самых впечатляющих преображений за всю историю советского кинематографа. Причем без всякого фотошопа и компьютерных изысков. На дворе был 1976 год, мы еще не знали таких слов, как «ботокс», «филлеры», «блефаропластика». В ее распоряжении была только влюбленная камера Владимира Нахабцева и французская компакт-пудра Lancôme, которая ей тогда по случаю досталась. Но и этого хватило, чтобы кадры с участием Алисы светились абсолютным счастьем и немеркнущей красотой.

Это потом она в своих интервью объясняла, что вообще-то очень нефотогенична, что все операторы с ней ужасно маются и что, оказывается, в кино существует «магическая точка» Фрейндлих, которую еще надо суметь вычислить путем долгих проб и ошибок. «И вот тогда, из слез, из темноты, из бедного невежества былого…»

В жизни прежде всего бросается в глаза, что она очень маленького роста. На сцене это, надо сказать, совсем не заметно. В кино тоже. Но в жизни она типичная травести, приговоренная своей внешностью к ролям разных девочек и мальчиков из тюзовского репертуара. Это в наши дни стало дурным тоном назначать на детские роли взрослых актрис. А когда Фрейндлих начинала, только они и играли мальчишей-кибальчишей и томов сойеров. Смотреть на это сейчас без содрогания невозможно. Но тут случайно из бездн YouTube я выудил маленькую сцену и песенку Малыша из «Карлсона» в ее исполнении. И это было так прелестно сыграно, с таким вкусом и правильной дистанцией, с такой трогательной точностью схвачена интонация застенчивого и странноватого инопланетянина с вихрами, в коротких штанишках. Причем без всякого умилительного сюсюканья, а как-то очень по-взрос­лому. С чувством бесконечного достоинства, которого совсем не ждешь от маленького мальчика. Алиса Фрейндлих – это прежде всего и во всех обстоятельствах внутреннее достоинство. Прямая спина, доброжелательный, но как бы отстраняющий от себя все случайное и ненужное взгляд. Особый, мгновенно узнаваемый ленинградский выговор – каждое слово как фарфоровая чашка на блюдце

Фрейндлих по национальности наполовину немка. И это проявляется в западной манере существования на сцене. Очень деятельная, привыкшая легко заполнять собой пространство сцены и быстро-быстро, с максимальным напором так произносить свой текст, чтобы никто не успел заскучать. Впрчем, даже когда она молчит, оторвать от нее глаз невозможно. Кто-то называет это «магией», кто-то – «эффектом присутствия». Не знаю. Думаю, и то и другое, но есть что-то еще: врожденная привычка быть в центре, фокусировать на себе внимание зала, идущая еще с тех времен, когда вокруг нее выстраивался целый Театр. И делал это ее муж, замечательный режиссер Игорь Владимиров.

От их союза, продлившегося почти четверть века, мало что осталось для театральной истории: какие-то телевизионные фрагменты, обрывки, эпизоды, заснятые второпях и при плохо выставленном свете. Только один их спектакль – «Люди и страсти» – удостоился полноценной записи. И в этом тоже проявлялось отношение к их театру. Казалось, он обречен всегда быть вторым после товстоноговского БДТ, проходить по разряду многообещающих и талантливых, но так и не достигших первого места в высшей театральной лиге. Впрочем, место там было только одно. И оно было прочно занято. И ни всесоюзная популярность, ни толпы жаждущих «лишнего билета», ни бешеный успех и аншлаги, ни «Красные стрелы», привозившие и увозившие толпы московских поклонников, – ничто не могло изменить судьбу Театра им. Ленсовета и его руководителя. Он был приговорен оставаться вторым. Представляю себе, как это ранило красивого, представительного и обаятельного Игоря Петровича Владимирова.

Тогда мы ничего этого не знали. Тем более что ленинградские дела были всегда скрыты от столичных московских глаз туманом многозначительных умолчаний и тайн. Помню только свое ощущение абсолютного восторга от гастролей Театра Ленсовета в 1976 году, проходивших в Театре им. Маяковского. Столько страсти, столько неподдельной энергии, такая жажда реванша жила в этих зонгах, в актерской игре на разрыв, наотмашь! Режиссура Владимирова была в чем-то прямодушной и даже грубоватой. Изыск и благородство привносила в нее именно Алиса Фрейндлих. Она неутомимо плела свои словесные и вокальные кружева, демонстрируя поразительный актерский диапазон: могла играть старух и детей, красавиц и уродин, королев и простолюдинок.

Наверное, со времен ее тезки Алисы Коонен ни одна актриса в нашем театре не могла похвастаться таким обширным репертуаром, как у нее. Ни у кого не было такой свободы выбора и одновременно такой мощной режиссерской поддержки. Особенно это было заметно, когда она играла в «Преступлении и наказании» Катерину Ивановну. Великая и недооцененная ее роль, вся выстроенная как пластический монолог, где горячечная речь Достоевского задавала ритм предсмертной пляске. Так вдруг пыталась танцевать на своих последних концертах Эдит Пиаф, зная, что может упасть и умереть в любую минуту. И так играла Фрейндлих, бренча в бубен городской нищенки и сумасшедшей. Эти ее молящие руки, царапающие воздух, и какие-то непонятные французские слова, которые срывались с губ перед тем, как она падала замертво. Дорого бы я сейчас отдал, чтобы снова это все увидеть и пережить. Но нет, это невозможно. Этого театра больше нет. И он закончился много раньше, чем Алиса Фрейндлих перешла Фонтанку через Лештуков мост и отдала свою трудовую книжку в отдел кадров БДТ. Ведь она была советская артистка, и ей надо было, чтобы шел стаж.

– Наше расставание было горьким для Владимирова, горьким для театра. Я понимала это и поклялась, что буду доигрывать свои спектакли. Но Игорь Петрович этого не захотел, он считал, что ностальгия по прошлому успеху будет только портить всем настроение в театре, что надо двигаться дальше, а мое присутствие – в каком-то смысле помеха. И спектакли с моим участием либо вообще снимались из репертуара, либо туда вводились новые актрисы. В театре было много молодых, на кого можно было оставить мои роли. Вот я и оставила.

Собственно, тогда, в 1983 году, я стал свидетелем ее исторического прихода в БДТ и первого появления на прославленной сцене. Как потом мне рассказывал Эдуард Кочергин, главный художник БДТ, «Киноповесть» репетировала другая актриса, и Фрейндлих появилась, когда репетиции были в разгаре. Ни по возрасту, ни по опыту героиня Володина Алисе не подходила. Пришлось переписывать пьесу, менять партнеров. Все эти нестыковки и швы, может быть, не очень бросались в глаза. Тем не менее для БДТ, привыкшего к идеальной выделке всех спектаклей, ситуация с пришлой звездой выглядела поначалу дискомфортной.

Для самой Фрейндлих это был своего рода tour de force, когда она должна была доказать городу и миру, что может выжить сама по себе. В какой-то момент посреди спектакля на всю мощь динамиков врубался рок-н-ролл, и она начинала танцевать одна сама с собой в луче прожектора. И наверное, это была лучшая и главная минута в спектакле, на которую зрители неизменно отзывались благодарными аплодисментами. Наглядное свидетельство того, что Алиса не собиралась сдаваться и могла легко задвинуть соперниц по обе стороны Фонтанки.

Безусловно, Товстоногов оценил ее кураж, но за те пять лет, что ему оставалось жить, ничего специально для нее так и не поставил, если, конечно, не считать его последний кризисный спектакль «На дне», где она сыграет Настю, и задорную, но невеликую комедию Нила Саймона «Последний пылкий влюбленный». Надвигались новые времена, и мастерски сделанный бродвейский хит на двух звезд был самым надежным вложением в нестабильной ситуации, когда зрители переставали ходить в театр, переключившись на телевизионные трансляции заседаний и дебатов в Верховном Совете. По иронии судьбы последнее, что успел сделать Товстоногов как режиссер, – это телевизионная запись «Последнего пылкого влюбленного» с Алисой Фрейндлих в главной роли. 10 мая 1989 года он закончил монтаж, а 23-го умер. Наверное, эта смерть и все, что за ней последовало, стало затянувшимся эпилогом Большого драматического.

В 1990-е и нулевые театр все больше превращался в музей. Великий, благородный, хранящий в безупречном порядке свои сокровища и раритеты, но… музей. И даже отдельные удачи Алисы Фрейндлих, такие как леди Мильфорд в «Коварстве и любви» или Москалева в «Дядюшкином сне», ничего существенного в ее актерской судьбе изменить не могли. Нельзя сказать, что эти годы она скучала без дела. Были у нее и новые фильмы, и концертные поэтические программы, с которыми она гастролировала по миру, и два спектакля на стороне. «Оскар и Розовая дама» в постановке Владислав Пази – еще один ее признанный шедевр на тему «вечного детства души», упраздняющий всякие представления о возрасте и прочих малоинтересных частностях. И, конечно, «Осенние скрипки» у Романа Виктюка. Драма последней любви в элегантной оправе из песен Александра Вертинского и стихов Серебряного века.

…А потом появился Андрей Могучий. На самом деле рано или поздно он должен был объявиться. Это очень сложная и по-своему увлекательная история, как человек идет за своей мечтой. Минуют годы, даже десятилетия, рушатся режимы и царства, меняются названия городов, рождаются и закрываются театры, а человек, пройдя все, что можно и нельзя пройти, наконец стучится в заветную дверь и с порога произносит фразу, которую повторял как мантру все это время: «Алиса Бруновна, я хочу поставить с вами спектакль».

Так это было в действительности или как-то иначе, мне неизвестно. Но что-то подобное было. Могучий точно знал, про что будет их спектакль и что она там будет делать. И точно знал, как спектакль будет называться. «АЛИСА». А как еще? Без вариантов.

Ну а дальше Льюис Кэрролл как самый очевидный соратник в безумной и странной затее. И долгие репетиции, в которые надо было уйти как в темный лес и там потеряться, забыв о своих профессиональных навыках, умениях и непревзойденном опыте. Все впервые, все заново. Точнее, нет, она уже когда-то это играла. Девочки-мальчики из ее актерского прошлого, которых все забыли, кроме совсем уж ветхих театралов, помнящих время ее дебютов. Почему Могучий захотел вдруг вернуть на сцену ту Алису, маленькую, хрупкую, с хрустальным чистым голосом, в которой никто не хотел разглядеть будущую героиню? При чем тут леди Макбет, какая леди Мильфорд? Забудьте! И вот пройдя круг всех своих великих и главных ролей, она снова оказалась в гуще какого-то другого, неведомого ей Театра двадцать первого века, где требуется от нее, Первой леди русской сцены, вывернуть наизнанку свое прошлое, свои тайны, которые она так тщательно скрывала и берегла, впрочем, непонятно для кого и зачем. И всю прошлую боль, и страшные воспоминания детства, и забытые девочкины обиды, оставшиеся на самом дне души, и взрослое женское раскаяние, которое по-преж­нему не дает дышать. И слезы, не приносящие никакого облегчения. Все это надо было прожить в опасной близости со зрителями, обступавшими ее на расстоянии буквально вытянутой руки. Но для Могучего было принципиально упразднить линию рампы и разместить зрителей прямо на сцене: пусть видят, что все по-чест­ному. Без обмана! И грим, и слезы, и подлинные истории из жизни. Такого Кэрроллу не придумать. Пьеса сочинялось коллективно, а точнее, в складчину: всяк приносил с собой что имел, что нажил за свою жизнь в театре. Личные истории участников и легли в основу «Алисы».

– Я не могу сказать, что стала поклонницей такого способа сочинения пьесы, – скажет Алиса Бруновна с насмешливым холодком.

Хотя потом признает, что опыт был интересный.

«Алиса» – не единственный ее спектакль в репертуаре БДТ, есть еще «Война и мир Толстого», где она играла музейного экскурсовода Наталью Ильиничну, и шлягер на века «Лето одного года» по пьесе Эрнеста Томпсона «На Золотом озере». А еше она стала голосом музейно-театрального проекта «Хранить вечно», посвященного загородным дворцам и паркам Петербурга. И это была новая встреча с режиссурой Андрея Могучего в пространстве, где не надо было ничего играть, а только быть, присутствовать, звучать в наушниках, как голос из галлюцинации, из снов детства. Так когда-то звучала в радиопостановках Мария Бабанова, любимая актриса Алисы Бруновны. Но у той был неземной голос вечности, хрустальный голос сказочной феи, а тут очень правдивая интонация, отчетливо узнаваемый ленинградский тембр, который ни с каким другим не спутаешь.

...Алиса Бруновна по-прежнему много курит. И не думает бросать. В ее возрасте это может быть даже опасно. Раньше любила гулять одна по городу. Теперь это стало невозможно. Почему?

– Наверное, я слишком зажилась на этом свете. Всю дорогу, пока иду, ловлю себя на том, что с кем-то здороваюсь. С кем – не знаю. Но со мной здороваются, я тоже киваю. И потом эти бесконечные селфи. Буквально на каждом шагу. Как же меня ими замучили, вы себе представить не можете! Во мне такой протест против этих новых технологий. И не потому, что я такая тупая и не могу их освоить. А вот просто не хочу. Из одного только чувства протеста. Все бросают курить, а я курю. Все читают электронные ридеры, а я люблю книги настоящие, которые пахнут, которые можно перелистывать.

– А что вы делаете перед выходом на сцену?

– Молюсь. Прошу прощения у моих родных, у дорогих мне людей: папы, мамы, Игоря Петровича, если я что-то делаю не так. Потому что у меня уже совсем мало горючего остается. Где-то на самом донышке. И я прошу их мне помочь. Ну хотя бы немножко, чуть-чуть. Об этом, наверное, вообще не следует говорить. Это все-таки очень личное.

https://www.facebook.com/sergey.nikolaevich.96