Скоро в сырое небо запустят змея, скоро апрель сыграет свой первый блюз. Я выхожу из окон, когда умею, и крайне редко завтракаю и сплю. В городе снег, в парке скрипят ворота, здесь, под окном, бьются колокола. Я не люблю видеть себя на фото, я не смотрю в стёкла и зеркала.
Там мой двойник молча подходит ближе, строгий, немой, слишком усталый взгляд. Я тебя вижу, я тебя ненавижу, я тебя скоро выдумаю назад.
Это весна, это трава и слякоть, та, что не любит белых, как снег, плащей.
Ты не апрель, если не можешь плакать, если ты прям, непобедим вообще, если ты так слепо в себе уверен, если ты никогда не бывал смешон. Лучше б война, лучше бы вихрь истерик, старые кеды, выцветший капюшон. Будет закат, будут взлетать качели, там не бывает страха, и смерти нет.
Это весна. Я, как всегда в апреле, буду шептать спутанный нежный бред.
Здесь, под землёй, люди уж слишком рядом, слишком неумолимо сожмут кольцо, но я спущусь – лишь для того, чтоб взглядом выхватить вдруг оттуда твоё лицо.
Правда, мой взгляд слишком глухой и тёмный, но обернись, господи, подожди, этот апрель, этот огонь бездомный, злой, золотой, горячий в моей груди, он же меня выжжет, убьёт, задушит, он же теперь, яростный, не уйдёт. Я же клянусь солнцем, водой и сушей, я разобью грязный весенний лёд, я никогда, я никогда – ты веришь? – я никогда больше не буду лгать, как я хочу выбить все эти двери, как я хочу, чтобы ты мог летать.
Мне хорошо, мне ничего не нужно, только ресниц касаться, касаться рук, сон мой, смотри, ветер седой и вьюжный больше не тронет нас холодком разлук. Будешь со мной? Будешь со мной смеяться? Будешь со мной верить, терпеть, хранить? Помнишь, не шли часы и дрожали пальцы, как я хочу этого не забыть.
Будь же, прошу, целым и невредимым. Я запущу сотню бумажных птиц. Мы создадим небо без тьмы и дыма, мы создадим землю без сонных лиц, без суетливых дней и пустых приветствий. Так что взлетай, бабочка, и – гори!
Это весна.
Мы, как в далёком детстве, рвём на двоих то, что у нас внутри.

Я еду на трамвае и смотрю на люстры, которые видны из окон снаружи. Люстры всегда казались мне самым что ни на есть оплотом домашности. В общаге люстра почему-то не канает. Я смотрю на люстры. В начале осени - с пренебрежительным самодовольством, совсем недавно - с тоской и завистью, сейчас - со спокойным любопытством. В конце концов, хорошо, когда домом становится целый город.
Вчера я ввалилась в комнату вечером с подкашивающимися коленками и огромными глазами и долго повторяла нечленораздельные звуки, потом - членораздельные, но однообразные ("Как там было круто, какие там были люди, как там было круто, аааааа!").
Как там было круто, ааааа!
Трудно дышать, когда в воздухе такая концентрация сказанных слов. Трудно дышать, зато легко смотреть. И слушать. Я училась превращаться в пылинку и вжиматься в шкаф. Пылинка из меня вышла никудышная, а со шкафа на голову свалилась стопка книжек. Трижды или четырежды хотелось плакать, но рассказы и стихотворения вероломно заканчивались. Я не знаю, как об этом сказать, чтобы стало понятно. Я сочиню наверное что-нибудь.
Организаторы, Шалтай, люди с фотоаппаратами, шериф-экзистенциалист, Даня-бармен, бумажные улитки, бумажные журавлики, мешковина, книжки, квартира, распечатки, распечатки, распечатки, автографы, красивые люди, много красивых людей, "А можно украсть у вас распечатку?", сказки, драконы, собака (собака!), подъём по лестнице на одиннадцатый, спуск по лестнице с одиннадцатого, перекуры, растворимый кофе, волшебная-шляпа-которая-всем-идёт...
Я счастлива. А вы?
вот тут и тут лежит чуть-чуть фотографий.
+ и ещё
+ ещё!
+ и даже с текстом, и даже видео "Блюза"

Ты не прячься, малыш, ведь тебя всё равно отыщут, здесь неважно, насколько ты болен и что ты пил. Ты идёшь по зиме, под конец оставаясь нищим, так вставай же опять и молчи, что не хватит сил. Ты скрывался от мира за маминым старым креслом и на крошечной кухне, где тёплый и ровный свет.
Только
так
не бывает
чтоб старое вдруг воскресло. Ни уютной квартиры, ни запертой двери нет.
Оступаясь на льду, предвесеннем, живом и тонком, не кричи слишком громко, не верь, что бывает брод. Говорили тебе: ты не прячься, не будь ребёнком, и в глаза не заглядывай тем, кто тебя найдёт. Вот тебе в утешение ворох смешных историй, и небесная высь, и чудес золотая нить.
Этот чёртов февраль… Он принёс тебе много горя, и за это его надо вечно благодарить.
Это место, которое ты называешь домом, вдруг завоет оркестром расстроенных хриплых труб, и ты будешь стоять и молчать, поражённый громом, оглушённый бессилием, слизывать солнце с губ.
Но не будет, не будет морозов, снегов, простуды, тишина не убьёт, не замучает допьяна.
Ничего не изменится. Просто свершится чудо.
За метелью и страшными снами придёт весна.

Он такой сумасшедший, как будто тобой придуман, он идёт по земле, и крадётся за ним весна. Ты смеёшься во сне, но дрожишь от любого шума – раз коснулась души губами, так пей до дна. Раз поймала его, раз сумела умчаться следом, раз хотела быть с ним, с этим мальчиком-бредом – будь.
Одного ты убила, другой оказался предан, третий просто забыт, вот такой был нелёгкий путь. Как ты шла по нему, никому в основном нет дела, это только твои незажившие боль и страх.
Почему ты с таким упоеньем к нему летела и теперь, улыбаясь, сгораешь в его руках? Ну зачем ты сожгла все мосты, замела дороги, ведь тебе было так надёжно и так тепло?
Но вы снова вдвоём, вы безумцы, вы дети, боги, вы из касты живых и смеющихся всем назло. Да, он весел, лохмат, и вообще, у него есть крылья и шальная улыбка, глаза, что меняют цвет. Тонкий шрамик на сердце засыпан золой и пылью. Вы бежите сквозь двери с табличкой «Прохода нет».
Поцелуй же его. Никого, никого не слушай. Ты гадаешь – когда же ему с тобой надоест?
Он увидел тебя в магазине смешных игрушек, он отдал за тебя все созвездия этих мест, и огромное солнце, и сонное это небо, и ненавистный город, который нельзя забыть.
У тебя будет много ветра и мало хлеба. Но однажды тебе станет больно идти и плыть, и приснится, что он отвернулся, отдёрнул руку, что опять наступает уютный домашний ад.
Но не бойся – здесь слишком мало весёлых кукол, чтоб так быстро со скуки тебя возвращать назад.

Захочешь – возьму на руки, захочешь – так сам пойдёшь.
Я выловлю в небе звуки, которые бросят в дрожь,
Нашла тебя – там, когда-то, не верила, но нашла
С другой стороны заката, с твоей стороны тепла.

С твоей стороны улыбки чуть тише звучат слова,
Пойдём? У меня там скрипки, качели, звенит трава.
Смотри – здесь смеются люди и звёзды летят в ладонь,
И те, кем мы точно будем, в зрачках берегут огонь.

Ведь мы из того же теста, бродяги и трувера,
Как сладко срываться с места, когда говорят «пора»!
Не рай – всё гораздо проще. Разбей, наконец, окно.
Пошли танцевать на площадь и пить до утра вино?

Ловили цветы и пули, по леске – спиной вперёд,
В прозрачных ручьях тонули, моря проходили вброд,
Мы пели за ломтик хлеба, взбирались на самый верх...
Так много людей под небом, и мы проживём за всех.

Осталось спросить у бога – а кто будет жить за нас?
Нам дали судьбу-дорогу, безумную, словно джаз,
Летим к побережью Крыма? А помнишь, твой бедный дом
Поил нас искристым дымом и радугой с молоком?

Захочешь – возьму на руки, захочешь – порву струну,
С твоей стороны разлуки так трудно догнать весну.
Срываются в небо птицы. Мы сможем. Ну что, пошли?
Нам так повезло родиться с одной стороны земли.

Знаете, я хочу песен. Тёплых-тёплых, солнечных, пушистых. Ну, таких, чтобы послушать - и всё хорошо, и жизнь расцветает. Похожие на чашку горячего оранжевого чая. Или разноцветные носки. Или веснушки. Ну вы понимаете.
Я не знаю, где ещё на этом свете есть такая же весна - например.
Город-сказка, город-мечта.
Ещё - не отпускай тепло из сердца своего, холодные ветра стучали в двери, но мы их не впустили.
А я похож на новый икарус! и у меня такая же улыбка!
Или - тот, кого я поцелую, наверно воскреснет.
Или даже флёристое - полон тайн необъятный мир, отраженный в твоих зрачках.
(Она холоднее, конечно, но всё-таки).
И всяких блюзов, джазов, всего в общем.
Помогите пожалуйста, а? Накидайте названий, ведь есть же у каждого такая, тёплая, солнечная...
И русские, если можно. Английские песни я не слушаю по причине полного неврубания в текст.
Заранее спасибо.

В том доме мне варят кофе, и ждут, и зовут остаться,
Но здесь – твой упрямый профиль и нежность течёт сквозь пальцы,
Как воздух, песок в ладони, как дым, и горчит похоже.
Моё отраженье тонет, и мне так тепло – до дрожи.

Молчанье со вкусом стали, нездешнее время года.
Все те, кого мы не ждали, беззвучно стоят у входа.
А мы предаём. Не скрою, по нам не отслужат мессы,
Ведь всё, что спасёт героя – один поцелуй принцессы.

И ты, как всегда, небритый, нестриженый и беспечный,
И нам на двоих открыта весёлая злая вечность.
Но всё-таки, как знакомо – смеяться и ждать ареста.
Давай убежим из дома, оставив кого-то вместо?

Остывшая чашка кофе. Железный вокзальный ветер.
Кто там, на твоей Голгофе, и кто за кого в ответе?
На наших часах и двух нет, и ночь впереди, и выбор...
И значит, наш мир не рухнет. Пока. И на том спасибо.

- Дорогая, смотри, этот город пропитан дождём,
как печальна была полустёртая ветром эпоха!
Никого, никого... Только мы, наше небо и дом.
- Если мы здесь, родной, может, дело не так уж и плохо?
- Этот город уже сотню лет как не знает часов,
шумных улиц, машин, поцелуев и детского смеха.
Дорогая, послушай, о, сколько людских голосов...
- Это эхо всего лишь. Седое, уставшее эхо.
- Дорогая, мне страшно.
– Не бойся.
– Мне страшно дышать.
- Ты боишься ветров?
– Вкуса грусти и запаха дыма.
- Нарисуй тишину. Или смерть. Вот перо и тетрадь.
- Каково это – жить?
- Говорили, что невыносимо,
что живым нужен ключ от придуманных ими оков:
они слишком давно и недолго гуляли по краю.
Что-то грустно сегодня. С утра соберёшь облаков?
- Наловить тебе звёзд?
- Не трудись, всё равно растеряю.
- Завтра будет рассвет...
- И закат.
- Запах мёда и льна,
я поймаю его и вплету тебе в рыжую чёлку.
Расскажи про живых?
- Им открыта любая весна,
и они её ищут, но робко, смешно и без толку,
даже больно смотреть.
- Они очень похожи на нас?
- Они могут любить или плакать, но этого мало
обречённым на жизнь.
- На года, на неделю, на час?
- Навсегда, дорогой. Спи, сейчас принесу одеяло.

Господи, как мокро. Уезжала из Москвы - был мороз и гололёд, приехала в Ставрополь - дождь. И на следующий день - натуральная такая весна. Солнышко. Пахнет. Хо-ро-шо.
У меня теперь есть личный город вечной весны. Город-гавань. Город-когда-плохо. Давай, что ли, руку, пойдём, как раньше ходили.
Нет, понимаешь, там моё место. Там у меня универ, это нечто невероятно прекрасное. И общага, это тоже невероятное. Общагу нашу вообще натурально показывают в "Иронии судьбы" - вот таким вот крупным планом. Не веришь? Я и сама не верю, до сих пор, а поди ж ты.
Живу в доме, где ходил Лукашин. Застрелите, господа!
...В поезде в купе ехала маленькая девочка, которая называла меня "тётя Фея". Потому что Света - это сложно, Фета - просто, но скучно, а Фея, видимо, самое то. Тётя Фея я, короче,не хухры.
Стриженые волосы щекочут плечи. На столе - Стругацкие, яблоки и конфеты.
...А ещё у меня, город, теперь нет комнаты. Мама осуществила давнюю мечту и переставила диван. Папа осуществил давнюю мечту и переделал шкаф. Комната изменилась до неузнаваемости и стала не той моей, которая всегда была. Поэтому из двоих составляющих вечного тыла-убежища - комнаты и города за окном - остался только ты. Веди себя, пожалуйста, хорошо.
Всё может кончиться в любую минуту, сказала сегодня моя подруга. Всё-может-кончиться, повторяю я и, как старые письма, перебираю то, что уже кончилось.
...А сессию, если что, я сдала с одной четвёркой. Последнюю пятёрку по истории получила за наглость и красивые глаза.
- Вы, Светлана, лучше скажите мне, - отмахнулся преподаватель Ломкин от какой-то общей фразы в ответе на вопрос про возвышение Москвы, - на каких трёх реках стоит Москва?
Трёх?!
- Москва-река, - с радостной улыбкой возвестила я.
- Прекрасно, Светлана, - порадовался преподаватель Ломкин. - Ещё две, понимаете?
Громкий суфлёрский шёпот со стороны сочувствующих одногруппников дал понять, что Яуза.
- Яуза? - осведомилась я, ошалев от осознания собственной крутости.
- Замечательно, Светлана. И-и-и?..
Светлана приуныла. Преподаватель Ломкин славится уникальным количеством пересдач и щедрой рукой раздаёт по одной пятёрке на группу. Или по две. Терять, собственно, было абсолютно нечего.
- Простите, я здесь недавно, я не знаю, какая тут у вас третья река, - сообщила студентка МГУ доценту исторических наук.
Ломкин дрогнул. Ломкин, видимо, решил, что мозгов у этого существа не появится уже никогда, а посему совершенно неважно, что будет у него в зачётке.
...Студенческая жизнь - нечто настолько качественно другое, что невозможно. И когда всё содержимое холодильника (в комнате девушек, заметьте) - пара банок энергетика и трогательно маленькая бутылочка водки, это заставляет задуматься о смысле бытия. Жрать всё равно нечего, а чем ты ещё в таких условиях будешь заниматься.
Кто из нас и в какие тяжёлые времена принёс водку, хоть убей, не помню.
...На Новый год подарили Очень Много Классных Вещей. Среди них: рыжие перчатки, рыжий шарф, рыжая бандана, браслет со смайлами, мячик-смайл для сокса, музыкальная шкатулка, оранжевые подтяжки, девочка-подсолнух, игрушечный апельсин и безумно прекрасный театральный бинокль. Каждый из этих подарков был честно отпрыган и отвизжан, потому что чистый восторг, а не подарки.
...И те шестеро, что провожали на вокзал - родные мои, я вас очень люблю.
...Принимай меня заново, город-который-не-снится.
Как хорошо возвращаться.

...хочу вам что-нибудь рассказать, но расскажу, наверное, попозже, потому что не формулируется.
Пока просто покажу.
Раз
Два
Три
Этому человеку хорошо в Москве, правда-правда.
(на последней фотке, если что, в шоколаде. А то подумаете тут, я вас знаю)

Мы той зимой говорили мало, нам больше нравилось вместе слушать и падать вниз, в суету вокзала – ловить бессмертие нашим душам, искать в пыли придорожной сказки про горизонт и изнанку мира.
Скажи, где делают эти краски, что плещут в окна моей квартиры?
Мы той зимой говорили тихо и очень редко встречались взглядом. Но мы – есть мы, и не чья-то прихоть, не чей-то окрик нас держит рядом. А просто мне без тебя не спится, и мир сужается постепенно. Брожу, боясь превращаться в птицу, в снегу, похожем на клочья пены.
А этот город легко разрушить. Он открывается только детям и тем безумцам, кто продал душу, за твой, Москва, разноцветный ветер, твои мосты, мостовые, парки, твой вечный праздник и волчий голод. Он шлёт бессонницы, как подарки для тех, кто смел и для тех, кто молод. Да здесь никто и не ждёт покоя, но каждый верит, что он вернётся. И всё, что мы заберём с собою – кусочек неба и крошку солнца.
Нас с детства учат, как думать дважды, но мы смеёмся безумным смехом.
И я горжусь тем, что ты однажды, сломав все цепи, рванулся кверху, в пресветлый купол из синих перьев... Ты никогда не любил столицу.
Я не рыдаю, не бьюсь об двери,
но и не сплю.
Без тебя не спится.

Посмотри наверх, там плывёт мой дом,
Он сверкает сталью и серебром,
Как светло тому, кто бывает в нём,
Только одиноко.

Потому легко, захватив фонарь,
Изорвав ненавистный календарь,
Серебро менять на живой янтарь.
А внизу – осока

И прозрачный плеск золотой воды.
На песке нельзя оставлять следы.
Я лежу на дне и, вдыхая дым,
Расплетаю нити.

Под водой нет правды и нет вины,
У воды вкус солнца и тишины.
Я ловлю, как бусины, чьи-то сны,
И шепчу: храните.

И потом – в земле или на лету –
Я спою про горечь и красоту
И из бус и ниток судьбу сплету,
Или нот и строчек.

Не узнать, чьи сны и кому пою.
Только видишь – кто-то на том краю
Тоже, глядя в небо, плетёт мою.
Дай нам бог закончить.

Мне бы петь о тебе желтоглазой степи
И взъерошивать снег под погасшим балконом.
Кто-то в небе сковал нас обрывком цепи,
Я живу для тебя – каждым сном, каждым стоном.

Рисовать бы тебя равнодушным дождём,
Тонкой линией дня на обочине ночи.
Только мы слишком поздно и мало живём,
Чтобы что-то уметь друг для друга пророчить.

И хочу утаить хоть какую-то часть,
Сохранить, умолчать, и в конце – запятую.
Мне сказали: ты должен навеки пропасть,
Когда я наконец-то тебя дорисую.

Но закончился дождь. Твой огонь впереди,
Я б тебя довела, но туда не проводишь.
Так чего же ты ждёшь? Уходи, уходи…
Не уходишь?

У тебя на руке девять родинок и цветок –
Золотое клеймо в виде лилии – как залог,
Что когда-нибудь в это небо вернётся солнце.
Здравствуй, горькая пыль, здравствуй, тающий шум дорог.
Стисни зубы, ты жив. Если жив, то учись бороться.

Если страх побеждён, что приходит ему взамен?
Здесь шум ветра похож на прерывистый вой гиен,
И легко позабыть, что такое еда и отдых.
Но ты ходишь по рельсам вдоль пасмурных сонных стен,
Задыхаясь от музыки, льющейся с неба в воздух.

И пускай погибали цветы, и звенела медь,
И пришлось забывать, убивать и идти под плеть,
И на поезд домой разобрали давно билеты.
Ты восстанешь из грязной пены и будешь петь,
Разбивая тяжёлые тучи снопами света.

И никто на земле не заткнёт тебе рот ничем.
Каждый ходит в свой храм, ворожит на своей свече,
И не слышит симфонии, рвущей тебя на части.
У тебя девять жизней и лилия на плече,
И весь мир за окном.
Понимаешь, что это счастье?

Студенческое общежитие.
Общага.
Как много сейчас сказано, на самом деле.
Я, для не знающих ещё, живу в Доме Аспиранта и Стажёра МГУ. ДАС, короче, просто ДАС.
Home, sweet home.
Первое, что торкнуло меня в нём - надпись на крыше. Ну, не на крыше, а на стене прямо под крышей, как бы это объяснить... Такая надпись, которую можно сделать, если перегнуться через заборчик, призванный помогать людям с крыши не падать. Ну вы поняли, в общем.
"УРА! Я ЖИВ", - написано там вот такими вот буквами.
Я не знаю, кто автор и при каких обстоятельствах оно там появилось, но оно того стоит. Если тебе плохо - читай и повторяй про себя, и вдумывайся в смысл. Если тебе хорошо, улыбаешься: до чего же правильно, чёрт возьми. Даже когда идёшь после семи жёстких пар (было у нас однажды и такое), читаешь, осознаёшь и вздыхаешь: слава богу, и правда! Ура, я жив. Я жив, ура.
ДАС - это люди. Есть люди, с которыми хорошо говорить, есть - с которыми хорошо смеяться, иногда это одни и те же, и тогда вообще хорошо. Есть люди, которые вообще не ходят на пары, есть такие, которые не пропустили ещё ни одной. Есть те, кто умеет готовить, есть те, кто не умеет готовить, есть люди, которые читают Форбс для лёгкого чтения. В общаге живёт шесть старост из тринадцати возможных. Живут люди, охренительнопотрясающевеликолепно играющие на гитаре и аналогичные, но на фортепиано.
Кстати, фортепиано. Оно у нас есть.
Просто спускаюсь однажды в магазин на лифте, лифт тормозит на восьмом или девятом этаже, открывает двери, а там, на лестничной площадке, где обычно беседуют о высоком и невысоком, курят и делят вселенную, стоит здоровая чёрная пианина и издаёт божественные звуки. Божественные звуки извлекает из неё мой однокурсник, а ещё трое, во главе со старостой курса, слушают и примериваются, как нести пианину дальше наверх. Её, оказывается, спёрли с седьмого этажа, а уж как она туда попала - одному Ему известно.
И вот теперь выходишь ты как-нибудь в коридор, готовить, в магазин, к мусоропроводу или просто на балкон - а из другого крыла льётся Мелодия. И вот приваливаешься ты к стене, прижимая к груди кастрюлю/кошелёк/пакет с мусором и слушаешь, слушаешь, слушаешь, потому что слышно - великолепно. На три этажа слышно.
Ещё в тему: внизу, у подножия ДАСа стоит маленькая красивая церковь. Иногда (без пятнадцати шесть утра и без пятнадцати пять вечера, а по воскресеньям - целую кучу раз) в ней очень красиво звонят колокола. Один раз (в самый первый день) я под них проснулась, потом просыпаться перестала, но факт остатётся фактом. Вот так делаешь-делаешь что-нибудь, а тебе прямо в сердце р-раз - и колокола. И думаешь: чёрт побери, это сон, сказка или что вообще происходит в этой жизни?
А Москву я почти не вижу. Смотрю на себя с тревогой: вроде никуда и не подевалось желание её всю обтрогать, обнюхать и обсмотреть, а почему-то я этого до сих пор не делаю, шо за нах? Покидайте мне пожалуйста, дорогие мои московские френды, ваших любимых мест, где можно этим безнаказанно заниматься, заранее спасибо!
А сейчас я дома. Я дома, я в Ставрополе, я тащусь от каждого шага, потому что столько связано, что невозможно. Идти и плакать. Плакать, но всё равно идти.
Где я?
Кто я?
Молчишь?
...
P.S. А ещё в ДАСе на лестнице, соединяющей балконы четырнадцатого и пятнадцатого этажей левого крыла первого корпуса, белой краской написано: "ДАС - ЗЕМЛЯ ОБЕТОВАННАЯ". И мне, знаете ли, нечего больше добавить.

Эта осень опять начинается лишь для нас,
Если бросить монету, она упадёт ребром.
Ни звезды, ни луны, и, насколько хватает глаз,
Город-призрак одет позолотой и серебром.

Не скучай обо мне, дай поверить, что я вернусь.
Но, сбываясь, мечта бьёт по горлу, как тонкий хлыст.
Там, на мёртвом огне, догорает живая грусть,
И не пить, и не петь - вырывается хрип и свист.

Никому не узнать, сколько выцвело и ушло,
Никому не понять, как дрожишь ты над каждым днём.
Сидя наедине с небом, режущим, как стекло,
Слушай море огней и безумный бессонный дом.

Так и время пройдёт, пеплом вытечет из руки,
Заживёт первый шрам, изойдётся сырой тоской.
Очень больно, когда обрываешь конец строки
И уходишь в метель,
как потерянный,
за собой.

Молодой растущий организм
Хочет йогурт, кофе и любви...

Это песня такая. Мне её Стас дал на лекции по матану. Картина маслом: заполненная поточная аудитория, на доске пределы функций и трёхэтажные математические шифровки, народ сидит загруженный и два хихикающих раздолбая на седьмом ряду слушают два наушника на двоих и подпевают ещё при этом (шёпотом!). Мо-ло-дой растущий органи-и-изм!..
Я теперь постоянно слушаю Наше Радио, которого в Ставрополе нет.
В веках, памяти людской и истории факультетской потихоньку остаюсь Рыжей.
- Эй, рыжая!
- Чего, кучерявый?
В общежитии весело, чёрт возьми, весело, но утомительно. Вечер, завтра семинары. Учимся? Учимся! Никого не пустим? Никого! Тук-тук, дайте флешку, а можно у вас посижу, спасибо. Тук-тук, привет, а давайте чаю попьём. Тук-тук, а чего вы тут сидите. Тук-тук, давайте под гитару попоём.
В общем и целом режим мы соблюдаем. Мы ложимся рано. То есть в четыре. Кто говорит, что четыре утра - это не рано, тот ничего не понимает в жизни.
В семь, соответственно, хочется всех убить. Слегка.
Мне красиво. Мне ежесекундно, мучительно, убийственно красиво. Листья очень жёлтые, а вечером, когда зажигаются фонари, смотреть на это невозможно совершенно.
При этом я столь же безумно, до воя и расцарапанных рук, тоскую по всему, от чего уехала. В Ставрополе сейчас тоже красиво. Да?
Завтра приедут родители и братик. Аааааа-ааааа-ааа-аа-а!
Учиться экономить деньги - очень забавное занятие.
Сегодня в столовой однокурсник подарил мне каштан. Просто так взял и подарил каштан. Коричневый и недокруглый, как все каштаны. У меня в Ставе была рыжая куртка, там в кармане всегда лежали два каштана, подобранные возле школы.
А в новой белой лежит жёлудь, утащенный с Воробьёвых гор во время клёвой прогулки с абитурским другом.
Город-сказка, город-мечта. Слушая наше дыханье. С тобой проводит ночи тридцать первая весна. Белая гвардия, белый снег. Я пью до дна, за тех, кто в море. Любой, имеющий в доме ружьё, приравнивается к Курту Кобейну. Гори, но не сжигай, иначе скучно жить.
Люби всех нас, Господи, тихо.
Люби всех нас, Господи, громко.

Я сижу сейчас в интернет-кафе возле МГУ на полную халяву: шумные кавказские парни за столиком по соседству, заказав час в сети, столь же шумно свалили через пятнадцать минут и очень настойчиво усадили за их проплаченный компьютер. Вы вряд ли когда-нибудь это прочтёте, ребята, но спасибо вам большое.
У меня, если по-простому, до - хре - ни - ща всяких уроков-занятий-знакомств-семинаров, а в голове порхают всякие недодуманные мысли и недооформленные стихи, но я исправлюсь.
У меня Москва под ногами, МГУ в окне, две любимые соседки и очень-очень быстро заканчивающиеся деньги. Для иллюстрации - если я куплю сейчас все учебники, которые надо купить, то до октября будем побираться на вокзалах. Приютите голодного студента, а?
Погода у вас тут премерзкая, господа.
Я староста группы, ептыть твою налево!
Скажите, этот человек очень похож на старосту?
Мне кажется, не очень.
Кать, я скоро к тебе нагряну, и ты будешь меня кормить. Ты ведь будешь, правда?=)
Я обожаю МГУ.
И вашу Москву.
И вашу погоду.
Сейчас я выйду на улицу, покайфую немножко под этим вашим отвратительным и ужасным холодным ветром и пойду переводить этот ваш чёртов длинный и нудный английский текст.
Ещё - Москва похожа на нераспакованный подарок. Письма из Ставрополя - лучшее, что может быть в интернет-кафе после трёх пар. Боги смерти любят яблоки.
Мальчик из группы тоже смотрит Death Note.
Счастлива, ребята.
Увидимся.

Сегодня, оказывается, последнюю ночь ночую в качестве хозяйки этой комнаты. Так быстро, аж жутко. В связи с этим спешно доделываю незаконченные дела: заканчиваю перечитывать Фрая, доедаю персики и досматриваю Death Note. Нашла всякой музыки хорошей, не забыть зарядить плеер.
Утром я это всё тоже понимала, но как-то мозгом. Сердце рванулось к горлу без десяти шесть, когда увидело Асю через автобусное стекло. Ася поступила в Питер и уехала уже сегодня, оставив нас троих смотреть ей вслед и моргать часто-часто. Это всё пыль, да. Она там слишком лезет в глаза.
Посадить Машу в маршрутку. Увидимся уже там.
Позвать Лёшу на завтра, дабы отдать диски и записать аниме. Он вообще остаётся здесь ещё на целый год.
Пойти гулять с Леной, которую в книжном магазине едва не украл любвеобильный кавказец - стоило отвернуться на полки с фэнтези, а её уже замуж зовут!
И идти домой, в темноте под музыку. У нас здесь очень ранние и тёмные ночи. У нас здесь очень крупные, яркие и близкие к земле звёзды. У нас здесь воздух вечерами слаще, и дым горький, и лес за окном, и крыша - помнишь крышу? - и мобы, и памятник солдату, с которого открывается самый лучший в мире вид, и ипподром с берёзками, где нет лошадей, зато красивые закаты, и на площади, как альтернатива соседнему Ленину, стоит на постаменте ангел с крестом, и вообще это Город Креста - как тебе название? И, да, здесь я останусь очередным призраком, городским наважденим, конопатым дитём одиннадцати лет с круглыми глазами и отчаянно неудачной стрижкой, которого я не смею уже называть собой.
Сколько я от тебя открещивалась, южный город, сколько вопила: "Нехочунебудутутжитьникогдавжизни!", а вот, видишь ли, плачу. Ещё и песня в плеер попалась щемящая, со струнной музыкой и рефреном "лети".
Ты победил, да.
Я ещё зайду.

***

Я сама вышивала судьбу себе, год за годом,
Я давилась бессильем, хранила чужой костёр,
А теперь я с трудом вспоминаю, откуда родом:
Ветер дальних дорог слишком сладостен и хитёр.

Город шумен и нем, эта дерзость – его заслуга,
И улыбка его, и его поцелуй-ожог.
Сколько раз нам ещё остаётся смотреть друг в друга?
Я сижу у окна и последний кладу стежок.

Мне бы выиграть у неба хотя бы одну удачу
И немножко мечты, остальное переживём.
Не смотри на меня, я не жалуюсь, я не плачу.
Я приду. Обещай, что я вспомню тебя потом.

Оперились птенцы, и забыты дороги к гнёздам,
Больше нечего ждать, лишь бессмертия и весны.
Мы летим на восток, чтоб, крылом задевая звёзды,
Задыхаясь, смотреть, как сбываются наши сны.

***

В свежекупленном полосатом рюкзаке лежат уже любимые диски, книги, сборник судоку, фотография Д. и колода карт. Прибавьте к этому мохнатый кошелёк и белого медведя по имени Чёрный - вот, собственно, и вся моя жизнь. Ничего. Почитаю сегодня Фрая, переберу старые фотографии - авось выживем как-нибудь. Вы не думайте, мне хорошо. Мне правильно.
Положу ещё, что ли, кубик-рубик. Надо же когда-нибудь научиться его собирать.

Город нагрет, распахнул дворы и опалил загаром,
Мальчик, что звал открывать миры, купит себе гитару.
Я же, не в силах сидеть и ждать, завтра сажусь на поезд.
Еду одна, приезжаю в пять. Не провожай – расстроюсь.

Здесь всё, как месяц тому назад – было б за что бороться.
Я не спешу и, подняв глаза, долго смотрю на солнце.
Площади, люди, река, вокзал, небо совсем безбрежно –
Тот, кто в ладонях его держал, больше не будет прежним.

Мы не считаем ни дней, ни лет, чуть по-иному дышим,
Ходим теперь по другой земле, ищем другие крыши.
Здесь отучаешься бить гранит, грезить об Эвересте,
Тут мы не то, чтоб совсем одни, просто устали вместе.
Раньше дарили друг другу сны, нынче играем в покер.
Нет, мы всё те же: смешны, шумны, может, чуть-чуть жестоки,
Как и любой, кто пока никто, но говорит, что взрослый.
Здесь забываешь свои «потом». Надо налечь на вёсла.

Так и завертится, день за днём: улицы, крыши, лица,
Новая храбрость и новый дом, мчись, завоюй столицу.
Стрит на руках, дым со всех сторон, ты, поднимая ворот,
В пьяном угаре швырнёшь на кон старый забытый город.

С новым прищуром глядишь на свет. Площадь, вокзал и люди.
Только теперь здесь билетов нет,
и никогда
не будет.