- Это жениху-то ходить? Да разве это возможно, да еще при такой
невесте, и на глазах у людей? Ведь честь-то у меня есть небось. Только что я
стал ходить к Грушеньке, так тотчас же и перестал быть женихом и честным
человеком, ведь это я понимаю же. Что ты смотришь? Я, видишь ли, сперва
всего пошел ее бить. Я узнал и знаю теперь достоверно, что Грушеньке этой
был этим штабс-капитаном, отцовским поверенным, вексель на меня передан,
чтобы взыскала, чтоб я унялся и кончил. Испугать хотели. Я Грушеньку и
двинулся бить. Видал я ее и прежде мельком. Она не поражает. Про старика
купца знал, который теперь вдобавок и болен, расслаблен лежит, но ей куш
все-таки оставит знатный. Знал тоже, что деньгу нажить любит, наживает, на
злые проценты дает, пройдоха, шельма, без жалости. Пошел я бить ее, да у ней
и остался. Грянула гроза, ударила чума, заразился и заражен доселе, и знаю,
что уж все кончено, что ничего другого и никогда не будет. Цикл времен
совершен. Вот мое дело. А тогда вдруг как нарочно у меня в кармане, у
нищего, очутились три тысячи. Мы отсюда с ней в Мокрое, это двадцать пять
отсюда верст, цыган туда добыл, цыганок, шампанского, всех мужиков там
шампанским перепоил, всех баб и девок, двинул тысячами. Через три дня гол,
но сокол. Ты думал достиг чего сокол-то? Даже издали не показала. Я говорю
тебе: изгиб. У Грушеньки, шельмы, есть такой один изгиб тела, он и на ножке
у ней отразился, даже в пальчике-мизинчике на левой ножке отозвался. Видел и
целовал, но и только - клянусь! Говорит: "хочешь, выйду замуж, ведь ты
нищий. Скажи, что бить не будешь и позволишь все мне делать, что я захочу,
тогда может и выйду", - смеется. И теперь смеется!
Дмитрий Федорович почти с какою-то яростью поднялся с места, он вдруг
стал как пьяный. Глаза его вдруг налились кровью.
- И ты в самом деле хочешь на ней жениться?
- Коль захочет, так тотчас же, а не захочет, и так останусь; у нее на
дворе буду дворником.