Рената Литвинова

Режисер. Сценарист. Актриса.

«Когда мы познакомились с Кирой Муратовой и ее мужем, они не поили меня отравленным коньяком. Я уже прибыла к ним на встречу в определенном состоянии. Просто у меня были такие красные щеки… Слава богу, мы встречались в небольшом таком баре, и он был достаточно полутемным. Вообще Кира не употребляет в больших количествах. Я ей все время говорю: «Кира, а как же вы расслабляетесь?» Кира совершенно не злоупотребляет.

Я все-таки с возрастом перешла на более легкие напитки. Теперь я совсем не потребитель коньяка. Вам нужно было меня встретить в годы «Богини», когда у нас был продакт-плейсмент коньяка, он целыми ящиками имелся на площадке. Сейчас я уже в коньяке не компетентна — вот шампанское, белое вино… И я все равно не могу пить отравленное белое вино; его очень легко подделать, очень много отравленного белого вина. Набахают туда какого-нибудь сахара.

Иногда я подвергаюсь критике за то, что выражаюсь нецензурно. Я на самом деле могу быть очень жесткой и кого-то даже обидеть. Это во мне есть. Но в принципе — всегда по делу. Я не могу сказать, что я какая-то несправедливая. Могу какое-то время терпеть.

Интересно, что когда ты делаешь какое-то дело, то вдруг понимаешь странную специфику нашей родины: людей надо как-то пинать, людей надо держать в каких-то рукавицах. Почему-то на работе особенно сильно вскрывается черта русского характера — не любят они работать. А я не побегу в этот — где кормят — в обеденный перерыв или за зарплатой. На съемочной площадке работают три человека; думаешь, а что делают все остальные? Почему они так странно вокруг слоняются? А мы в каком-то мыле работаем.

Я вам хочу сообщить, что играть стервозные роли намного питательнее и благодарнее, чем положительные. С актерской точки зрения они очень выгодные и выигрышные, там есть вещи, которые раздирают. Я не верю, что в чистом виде бывают люди хорошие или плохие — они такие в силу обстоятельств. Разные. Ну и еще есть, я надеюсь, святые.

В силу обстоятельств ты меняешься: в детстве ты такой природный, а потом начинаешь попадать в этот социум и действуешь по схеме Маркса, то есть «бытие определяет сознание». Но я надеюсь, что Карлуша был не прав, и с возрастом сознанием разруливаю бытие.

Если бы я была Марлен Дитрих, то, может быть, тоже пошла вразнос и удаляла б ребра не только себе, но и окружающим. Мне нравится совершенство, и в каком-то смысле я удаляю лишнее — кстати, это касается и одежды. Я отрезаю лишнюю длину, ширину, детали, цвет, рисунки, то, что рябит и сборит… Ты просто оставляешь одежду как рамку, оставляешь то, что может усилить человеческое обаяние. В принципе, это можно распространить и на все остальное. Это в какой-то степени режиссура — режиссура твоего экстерьера. А дальше это может распространиться и на пленку, и на текст, на эскиз, который ты нарисуешь.

Я часто переписываю ответы в своих интервью. Журналисты не сохраняют твою лексику, не оставляют твой индивидуальный стиль письма. Все-таки есть разделение на каких-то роботов, полуроботов и людей, и иногда они бывают такие нетонкие, даже не чувствуют разницу между таким словом и этаким словом. А там же может быть пропасть громадная! Когда текст переписывают своими словами, то получается, что журналист пропускает мои слова через себя, и получается уже его текст. Он как бы присваивает мои моменты. И можно сказать, что я пишу лучше, чем говорю. Или мой разговор не передается по бумаге.

Я действительно люблю духи «Красная Москва». Запах практически многовековой и был когда-то очень стойким, натуральным, это сейчас вместо натуральных отдушек употребляют химические заменители. И вот как-то я насандалилась этими духами, и Рустам Хамдамов мне сказал: «Вы пахнете всеми моими мертвыми женщинами». Тогда я была молодая душа, а сейчас мне кажется, что это комплимент — такая память в запахе. Я, кстати, не понимаю, почему люди не любят, чтобы от кого-то пахло именно насыщенными духами? Мне нравятся насыщенные, информативные запахи. Преимущественно старые. Это же так согревает в нашем холодном климате. В вонючих подъездах, в набитом метро, в трагической ситуации… Чуть-чуть обволакивает и помогает.

Сплетничают про всех и всегда. Но у сегодняшней прессы не существует такого понятия, как репутация, и серьезное вроде бы издание может перепечатать из желтого листка какую-то совершенно бредовую информацию и множить ее, множить до абсурда. Она оскорбительна, порочит твою репутацию, и ничего нельзя сделать — только сказать этим людям, которые работают в подобных изданиях и дают распоряжения наполнять свои полосы перепечатками из желтых таблоидов: «Гореть вам в аду!» Потому что ад существует, для них существует отдельный просторный этаж. Там котлы расставлены. Все очень негигиенично и неэстетично — все как в их статейках. Там они встретятся со своим творчеством воочию. Все имеет обратную силу. Обратку. Эти издания выпускают кал. И люди, которые все это читают, получается, калоеды. Они все употребляют — про этот мой нос, про этот шведский паром… Я в жизни не ездила в Швецию, никогда не вступала в однополые браки. Судиться бесполезно, суды — это профанация, отсутствие законов, равнодушие и беспредел… И я понимаю степень своей беззащитности — в том смысле, что наносится ущерб моей репутации. Кстати, чему же учатся толпы юношей и девушек на факультете журналистики целых пять лет, что они там делают-то так долго, если толку никакого нет? Их же так много по этажам бегает. Какими такими принципами они овладевают?

Я была с Кирой Муратовой и остаюсь с ней. Последняя картина Киры Георгиевны, «Мелодия для шарманки», естественно, не имеет большого кинопроката. Как и все ее картины, в которых я снималась, — их же никто не видел! Только горстка сумасшедших киноманов! А остальные обращают внимание на желтые издания, которые выходят миллитиражами. Долбятся в телевизоры чисто механически — он уже фон под жизнь, и радио постоянно включено с этими песенками, как они их там выбирают, парткомы их? И получается бешеный перекос — хочется отползать от телевидения, потому что оно как будто бы пачкает тебя. Есть такие персонажи, об них как будто пачкаешься, просто постояв рядом. Хочется отбежать подальше, а ведь они же настоящие, из жил и крови сделаны, претендуют на отношение к себе. Агрессивные, иногда глупые, иногда жалкие… Я, может, тоже кому-то такой кажусь — все это последствия ошибок… Я считаю, что телевизор не надо держать в квартире. У меня есть теория, что телевизор облучает. Сжирает твой мозг, твое время, которое вы могли бы потратить более конструктивно.

Есть хороший сериал «Lost». Я его покупаю на дисках на Горбушке, такой замечательный сюжет, ничего не понятно — что за люди в пиджаках в кустах, дым полсериала клубился и шептанья слышались, потом об этом забыли сценаристы. Мертвые герои или живые? Для мертвых больно они бытовые, и это как-то не так интересно, но пока ответ еще не придумали. Это же можно веками писать, только воображение как-то подпитывать у сценаристов, гонорарами например… А как мне нравился негр, которого быстро ликвидировали! Положительные герои, которые в лагере гуртуются, они, конечно, так себе… Мне нравятся спорные персонажи. Бен, например, и лицо у актера отличное. Единственно, меня бесит жирный герой. Пытаюсь привыкнуть к нему.

Я отказалась сниматься в фильме «Морфий» Алексея Балабанова — я же не артистка… В принципе, я у Леши уже снималась два раза, и я к нему очень душеранимо отношусь, но я не актриса, это не моя профессия, и я ведь имею право сказать: «Сниматься не буду»? Имею. А артисты, может, такого права и не имеют, тем более у талантливого автора.

Почему вы говорите, что я уж такая противница Гребенщикова? Мне нравится его песня «Все говорят, что пить нельзя, а говорю, что буду». Но я очень именно люблю Витю Цоя, и когда слышу его песни, то начинаю петь наизусть, а я вообще не про пение. Цой и Земфира — вот два имени, творчество которых я прямо люблю. Из русских.

Если ты не взлетишь, то ты не упадешь. Не упадешь, тоже не взлетишь. Давайте смотреть на минусы и превращать их в плюсы — вы понимаете, что в каждом падении есть возможность взлета и приобретение опыта, страданий, тренировка душевной мышцы. В конце концов, это все движение, события, которое я сяду и опишу когда-то. Так что и падения меня питают. И потом, нельзя все время быть наверху. Это вредно даже, адекватность теряется. Нельзя. И это отличное оправдание, не правда ли?»

Журнал "Большой Город" №18 (239)

This is Erotic