А ведь в наступающем 2013-м году будет двадцать лет, как я живу во Франции. С третьего апреля 1993-го года. Осознала я это, отмечая дни рождения детей, которые идут одно за другим, и количество зажжённых свечей на пирогах приблизилось к двадцати настолько, что не заметить этого стало просто невозможно. И решила я, что пора писать мемуары, пока помню, как всё было. Тем более, что заглавие я им нашла красивое и поэтичное: "В краю виноградных лоз". А поскольку я отдаю себе отчёт в том, что мемуары большей частью интересны только тому, кто их пишет, будут они у меня под катом.

Дверь в лето

Зимой девяносто третьего года я часто вспоминала роман Робера Ханлайна «Дверь в лето». Жили мы тогда с моим котом Пантюшкой в коммунальной квартире на Кропоткинской, в которой оставаться один он не любил, поэтому по Москве перемещались мы с ним вместе – я своим ходом, а он либо у меня за пазухой, либо в моей сумке. Точь-в-точь как кот героя романа. Тот тоже начинается зимой, которую главный герой с котом проводят в доме с двенадцатью входными дверьми. И кот каждый раз, прежде чем выйти на улицу, требует от хозяина открыть ему одну за другой все двенадцать дверей, в надежде, что за одной из них будет лето. Как мы с Пантюшкой понимали этого кота!

Шестью месяцами раньше я закончила исторический факультет МГУ и решила поехать учиться во Францию. Вообще, по окончанию университета, первой моей мыслью было вернуться преподавать историю в мою родную деревню, тем более, что директором школы в ней была моя мама. Проблема заключалась в том, что она тоже в своё закончила истфак МГУ и сумела передать любовь к этой науке не только своей дочери, но и двум своим сыновьям: учителем истории в этой школе работал мой брат, который закончил истфак рязанского пединститута, а наш самый младший брат в то время ещё учился в школе, но тоже собирался поступать на исторический факультет (что ему впоследствии удалось) и вместо приключенческих романов читал мои университетские учебники. Рассудив, что четыре учителя истории на одну восьмилетнюю школу – это непозволительная роскошь, я решила, что надо идти другим путём. А путей тогда открывалось столько, что голова шла кругом. Моя дипломная работа была посвящена аверченковскому журналу «Сатирикон» и мне очень хотелось дополнить свою работу о нём его эмигрантским парижским периодом. Я знала, что все номера хранятся в Париже, в университетской библиотеке восточных языков на улице Рю де Лилль. И посему решила, что мне прямая дорога в Париж. Такая вот у меня была программа-максимум. Было мне тогда двадцать пять лет и сомневаться в себе я не умела.

Для реализации своей программы-максимум я записалась во Французский Университетский Колледж. Учёба в нём давала возможность продолжить образование во Франции, чего мне как раз и хотелось. Французский Университетский Колледж был основан в 1991-oм году по инициативе академика Андрея Сахарова, с одной стороны, и французского писателя и общественного деятеля Марека Альтера, с другой. Один из его филиалов был при Московском Университете, а один при Петербургском. Запись в него была свободная. В течение года там читались лекции французскими специалистами в различных областях гуманитарных и социальных наук. Потом надо было сдать экзамены, выбрать сюжет и написать курсовую работу на французском языке. По результатам экзаменов студенты могли претендовать на стипендию на два года учебы во Франции в одном из семи высших учебных заведений, которые сотрудничали с московским и петербургским университетами. Мне это показалось вполне реализуемым, хотя и требующим больших усилий. Всё-таки французский был моим вторым иностранным языком и изучать я его начала не в школе, а поступив в университет. По-французски я тогда уже довольно сносно изъяснялась. Оставалось научиться сносно писать. На последнее у меня ушло больше сил и времени, чем я изначально предполагала, но тогда, к счастью, я себе в этом отчет не отдавала...

Программа минимум была самая элементарная: найти жильё и средства к существованию, чтобы реализовать программу максимум. С жильём проблема решилась очень быстро: к этому времени сдача квартир и комнат уже не считалась чем-то из ряда вон выходящим и мы с моим котом нашли очень уютную комнату в Савёловском переулке. Со средствами к существованию поначалу вышла небольшая заминка. Единственный известный мне способ зарабатывания денег – устроиться куда-нибудь на работу – я использовать не могла. Дело в том, что с окончанием университета закончился и срок моей московской прописки. И хотя прописка уже не имела такого значения как несколько лет назад, по этой причине на работу в государственные учреждения меня не брали. Впрочем, зарплаты, которую там тогда предлагали, с трудом хватило бы даже на оплату комнаты, которую я снимала, поэтому я не настаивала. Частные же закрывались, едва успев открыться, так что уверенность в завтрашнем дне с ними было обрести трудно.

Я попробовала дать объявление о поиске работы в газету бесплатных объявлений: Ищу работу в редакции начинающего журнала, атмосфера которого похожа на аверченковский «Сатирикон». № телефона. Елена. И стала ждать ответа. Дождалась и очень быстро. Предложений поступило множество, и все начинались вопросом, заданным молодым мужским голосом: «Сексуальных услуг не оказываете? Оплата хорошая». Одного из парней я решила расспросить, каков он из себя, вроде бы для того, чтобы узнать, кому оказывать эти самые услуги. Мне было интересно, как выглядит человек, который дошёл до того, что готов хорошо заплатить неизвестно кому – фотографии я к объявлению не прилагала – лишь бы эти услуги получить. Парень ответил, что ему лично от меня ничего не надо, это новое частное предприятие, а он вроде отдела кадров – набирает рабочую силу. Такой оборот меня удивил и рассмешил, прежде всего потому, что показал, насколько неисповедимы пути экономического развития пост-социалистического общества. На этом традиционные поиски работы я оставила, уверенная, что найду какой-нибудь другой выход.

Выход я нашла неожиданный и довольно быстро. Моя университетская подруга предложила мне прогуляться по Измайловскому рынку. Там её друзья из художественного училища подрабатывали тем, что продавали брошки, расписанные жостовской росписью. Когда мы пришли – только-только прошёл дождь, Измайлово было пустынным. На весь рынок был один заплутавший франкоговорящий иностранец, который туда забрёл в поисках губной гармошки. Около нас он остановился. Видно, ему понравились четыре смеющиеся жизнерадостные девушки с мокрыми от дождя волосами. Я вступила с ним в беседу, сначала просто так, чтобы испробовать на нём свой французский, но потом, под влиянием целенаправленных комментариев продавцов, сумела его убедить купить вместо губной гармошки подарки для всей его семьи, о которой он, по собственному признанию, не подумал, и он ушёл с брошкой для матери, шахматами для отца, матрёшкой, уже не помню для кого и ещё с какой-то мелочью, благодарно обняв и поцеловав меня в обе щеки на прощание, чем вызвал возглас женщины у соседнего прилавка, продававшей вместе с мужем настенные светильники ручной работы: «Француз он и в Африке француз!» Благодарные девчата, чьи вещи купил француз, сказали, что если мне есть что продавать, они подвинутся и дадут мне место. Я там же в Измайлове купила заготовку матрёшки, вспомнила уроки рисования, постаралась найти оригинальную модель, расписала её за неделю и в следующую субботу, действительно, продала. И это было очень кстати, потому что у нас с котом тогда оставалось на двоих три варёных яйца, четыре кубика куриного бульона из посылки с гуманитарной помощью и два жетона на метро.

Матрёшек покупали, в основном, иностранцы, или перекупщики, чтобы опять же продать их иностранцам как самый известный сувенир из России. Разница в те времена между рублём и долларом была огромная. За свою комнату на Кропоткинской я тогда платила восемь долларов в месяц. Матрёшка стоила в два раза дороже. В месяц я делала четыре матрёшки – по одной в неделю. Вырученных денег мне хватало на то, чтобы заплатить за комнату, купить новую заготовку, немного еды и сигареты. Так, в компании матрёшек, я вошла в новый 1993- й год. Два раза в неделю – в понедельник и в среду - я ездила на лекции во Французский колледж. В субботу – в Измайлово. Время от времени – в культурный центр при французском посольстве, чтобы смотреть фильмы на французском языке. А всё остальное время оставалась в своей комнате, делала матрёшек и слушала кассеты с лекциями, которые я записывала на диктофон в Колледже. Диктофоны тогда ещё были редкостью, мне его одолжил бывший однокурсник, за что я ему до сих пор благодарна. Помню, что на лекциях в колледже меня очень впечатлили несколько юношей и девушек. Они слушали эти лекции без наушников, по которым транслировался синхронный перевод и записывали их в свои тетради, практически, не прерываясь. Мои же записи носили прерывистый русско-французский характер, а расшифровать содержание лекций мне удавалось только после четвёртого или пятого прослушивания, благодаря диктофону. Но так студенты французского колледжа в основной массе вели себя на лекциях как я – напряжённо слушали, время от времени лица их светлели и они начинали быстро записывать то, что успели понять, потом на их лицах проступала неуверенность и каждый старался незаметно скосить глаза в тетрадь соседа, чтобы сравнить, понял ли тот услышанное так же. Это мне придало храбрости, я сказала себе, что наши с ними шансы примерно равны, так что стоит продолжать.

Одним из февральских вечеров я возвращалась после французского фильма в культурном центре к себе. Кота со мной не было – он накануне выскочил из сумки в подъезде, потому что увидел симпатичную кошку и бросился к ней с галантными намерениями. За галантные намерения он получил когтями по морде и сидел дома на подоконнике, с заплывшим глазом, обидевшись на весь свет и в ответ на мой пригласительный жест в сторону открытой сумки мрачно отвернулся. Так что была я без сумки и без кота за пазухой, что, без сомнения, придало мне элегантности. В руках у меня были какие-то бесплатные французские газеты, которые я взяла в культурном центре со специального столика. Была оттепель, падал лёгкий снег и шла я медленно, потому что вечер был тихим и приятным. И вдруг, увидев газеты в моих руках, ко мне бросился высокий, худой, похожий на Дон-Кихота, человек с лихорадочно горящими глазами. Он схватил меня за локоть и сказал: «Si vous lisez des journaux français vous devez parler français–Если вы читаете французские газеты, значит говорите по-французски!» Вывод мне показался несколько скоропалительным, но спорить я не стала, тем более, что поняла то, что он мне сказал и страшно обрадовалась, что понимаю живых французов. Да и сходство с Дон-Кихотом внушило доверие и вызвало желание помочь. Мне всегда хотелось взять под опеку незадачливого и трогательного Рыцаря Печального Образа. В Россию он приехал из любопытства – ему очень хотелось своими глазами увидеть, что происходит в странах бывшего соцлагеря. Приехал он на три месяца на курсы русского языка для иностранцев, которые были организованы какой-то частной организацией. Перед самым приездом в Россию ему сделали операцию на ноге. Ему нужно было два раза в день дезинфицировать швы. Посмотрев в словаре названия дезинфицирующих средств на русском языке, он понял, что выговорить сможет только «спирт» и, приехав в Москву, пошёл, как во Франции, в аптеку, где попросил шестидесяти процентный спирт. В момент нашей встречи он обошел уже не меньше двадцати московских аптек и ни в одной не смог его купить. Более того, реакция аптекарей на его просьбу «Мне, пожалуйста, нужен спирт» показалась ему необъяснимой и привела его в замешательство, так что вопрос свой он задавал всё более нерешительно и с оглядкой, чем сочувствия к себе у аптекарей не вызвал и их отношения к себе не улучшил. За локоть мой он держался, как утопающий за спасательный круг. Я хотела посоветовать ему купить перекись водорода, но поняла, что понятия не имею, как она называется по-французски, да и аптеки уже должны были быть закрыты. Тем не менее, я оказалась на высоте положения и спасла как честь державы, так и здоровье иностранного гражданина – подошла к ближайшему коммерческому киоску (тогда они росли как грибы и чего в них только не было) – и купила бутылку с надписью «Royalspirite», на этикетке которой было указано, что в ней самый что ни на есть 96-процентный спирт. Такая находчивость и смекалка привели в восхищение моего французского Дон-Кихота. Мы обменялись телефонами и несколько раз после этого встречались. Как правило, звонил он мне тогда, когда загадочная русская душа вкупе с российской действительностью ставили его в тупик. Но надо отдать ему должное – он очень быстро начал ориентироваться в постперестроечной Москве и умел увидеть много положительного и внушающего надежды, чего мне тогда, увы, не удавалось. Позже я поняла почему. Перед приездом в Россию он купил и прочёл вышедшую в 1992-ом году книгу Элен Каррер д'Анкосс «Победоносная Россия». Я прочла эту книгу по приезде во Францию. Как следует из названия, кроме анализа тогдашнего положения России, мадам д'Анкосс обрисовала в этой книге совершенно радужные перспективы её дальнейшего развития. Будущее показало, что она ошиблась по всем статьям, ничего из её прогнозов и близко не сбылось, что, впрочем, никого не смутило. Она продолжает считаться крупным специалистом по истории России, оставаться членом Французской Академии, в 1999-ом году была избрана её пожизненным секретарём и по сей день пишет книги по истории России.

Спустя месяц после нашего с Дон-Кихотом знакомства были объявлены результаты экзаменов во Французском колледже и я узнала, что не вошла в список претендентов на учебу во Францию. Расстроилась ужасно. Другой-то программы максимум у меня не было. Французский Дон Кихот тоже расстроился, он, оказывается, успел уже построить планы, связанные с моим пребыванием во Франции, и сказал, что в Бордо, где он живёт, четыре университета и что я могу выбрать любой по своему усмотрению. Он сделал мне приглашение, а потом, почти сразу, и предложение, и я приехала в Бордо, город окруженный виноградниками, да так здесь и осталась. Франция, которая долго казалась мне далёкой и недостижимой, оказалась всего в трёх часах полёта. Когда я улетала, в Москве было ещё холодно и местами лежал нерастаявший снег, а в Париже уже было тепло и цвели каштаны. И запах у них был такой же, как у цветущих в мае каштанов в Москве. И этот совершенно неожиданный, но такой знакомый аромат был как распахнутые дружеские объятия. Поздним вечером я шла в первый раз жизни по сказочно красивым Елисейским полям, наполненным запахом цветущих каштанов, и сквозь листву деревьев проступал передо мной другой вечер – на Воробьёвых горах под волшебно-прекрасными свечами каштанов у главного здания МГУ. И прошлое, сплетясь с настоящим, порождало во мне приятно-пьянящее чувство – словно я вошла в дверь, открытую в лето, которое для меня всегда начинается в дни, когда зацветают каштаны.