Невероятное для многих, но истинное происшествие

(К. Иксуль. Троицкий Цветок. 1910 г.)

24

Очнулся я уже лежащим в больничной палате на койке.

Открыв глаза, я увидел себя окруженным чуть не целою толпой любопытствовавших или, выражаясь иначе, с напряженным вниманием наблюдавших меня лиц.

У самого моего изголовья на придвинутом табурете, стараясь сохранить свое обычное величие, сидел старший врач; его поза и манеры, казалось, говорили, что все это, мол, вещь обыкновенная и ничего тут нет удивительного, а между тем в его устремленных на меня глазах так и сверкало напряженное внимание и недоумение.

Младший доктор – тот уж безо всякого стеснения буквально впился в меня глазами, словно стараясь просмотреть меня всего насквозь.

У ног моей койки, одетая в траурное платье, с бледным взволнованным лицом, стояла сестра моя, подле нее – зять, из-за плеча сестры выглядывало более других спокойное лицо больничной сиделки, а еще дальше за нею виднелась уж совсем перепуганная физиономия нашего молодого фельдшера.

Придя окончательно в себя, я прежде всего приветствовал сестру; она быстро подошла ко мне, обняла меня и заплакала.

– Ну, батенька, и задали же вы нам жару! – со свойственным молодости нетерпением поделиться поскорее пережитыми необычайными впечатлениями и наблюдениями проговорил младший доктор. – Кабы вы знали, что с вами творилось!

– Да я отлично помню все, что происходило со мной, – проговорил я.

– Как? Неужели вы не теряли сознания?

– Стало быть, нет.

– Это очень, даже очень странно, – проговорил он, взглянув на старшего доктора. – Странно потому, что вы лежали настоящею таки кочерыжкой, без малейших признаков жизни, нигде ничего, ни-ни! Как же можно в таком состоянии сохранить сознание?

– Вероятно же, можно, если я и видел, и сознавал все.

– То есть видеть-то вы ничего не могли, а слышать, чувствовать... И неужели вы все-все слышали и понимали? Слышали, как вас обмывали, одевали...

– Нет, этого я ничего не чувствовал. Вообще, тело мое было для меня совсем нечувствительно.

– Как же так? Говорите, что помните все, что было с вами, а ничего не чувствовали?

– Я говорю, что не чувствовал только того, что делалось с моим телом, – находясь под ярким впечатлением пережитого, проговорил я, думая, что такого пояснения вполне достаточно, чтобы понять высказанное мною.

– Ну-те? – видя, что я остановился на этом, проговорил доктор.

А я даже и запнулся на минуту, не зная, что же еще ему нужно от меня. Мне казалось, что все было тут так понятно, и я снова лишь повторил:

– Я сказал вам, что не чувствовал только своего тела, следовательно, всего, что касалось его, но ведь тело мое – не весь же я? Ведь не весь же я лежал кочерыжкой? Ведь прочее-то все жило и продолжало действовать во мне! – проговорил я, думая, что то раздвоение или, вернее, раздельность в моей личности, которая была теперь яснее Божьего дня для меня, была так же известна и тем людям, к которым я обращал мою речь.

Очевидно, я еще не вернулся вполне в прежнюю жизнь, не перенесся на точку ее понятий и, говоря о том, что знал теперь и перечувствовал, сам не понимал, что слова мои могут казаться чуть не бредом сумасшедшего для не испытавших ничего подобного и отрицавших все подобное людей.

25

Младший доктор хотел еще что-то возразить или спросить меня, но старший сделал ему знак, чтоб он оставил меня в покое, не знаю уж, потому ли, что этот покой был действительно нужен мне, или потому, что из моих слов он вывел заключение, что голова моя еще не в порядке и поэтому нечего толковать со мной.

Убедившись, что механизм мой пришел в более или менее надлежащий вид, меня прослушали: отека в легких не оказалось; затем, дав мне выпить, кажется, чашку бульона, все удалились из палаты, позволив лишь сестре побыть со мною еще некоторое время.

Думая, вероятно, что напоминания о случившемся могут волновать меня, вызывая всякие страшные предположения и гадания вроде возможности быть погребенным заживо и тому подобное, все окружавшие и навещавшие меня избегали заводить со мною об этом разговоры; исключение составлял только младший доктор.

Его, по-видимому, крайне заинтересовал бывший со мною случай, и он по нескольку раз на день прибегал ко мне, то просто лишь взглянуть, что и как, то задать один-другой надуманный вопрос; иногда он приходил один, а иногда приводил даже с собою какого-нибудь товарища, по большей части студента, посмотреть на побывавшего в мертвецкой человека.

На третий или четвертый день, найдя меня, вероятно, достаточно окрепшим или, может быть, просто потеряв терпение выжидать дольше, он, придя вечером в мою палату, пустился уже в более продолжительный разговор со мной.

Подержав меня за пульс, он сказал:

– Удивительно: все дни пульс у вас совершенно ровный, безо всяких вспышек, отклонений, а если бы вы знали, что с вами творилось! Чудеса, да и только!

Я уж освоился теперь, вошел в колею прежней жизни и понимал всю необычайность случившегося со мной, понимал, что знаю о нем только я и что те чудеса, о которых говорит доктор, есть какие-нибудь внешние проявления пережитого мною происшествия, какие-нибудь диковины с медицинской точки зрения, и спросил:

– Это когда же чудеса со мной творились? Перед тем, как я вернулся к жизни?

– Да, перед тем, как вы очнулись. Я уж не говорю о себе, я человек малоопытный, а случая летаргии до сих пор и совсем не видал, но, кому я ни рассказывал из старых врачей, все удивлены, понимаете, до того, что отказываются верить моим словам.

– Да что ж, собственно, было со мною столь диковинного?

– Я думаю, вы знаете – впрочем, тут и знать не надо, оно и так, само собою понятно, – что, когда у человека проходит даже просто обморочное состояние, все органы его работают сначала крайне слабо: пульс едва уловить можно, дыхание совсем неприметно, сердца не сыщешь. А у вас произошло что-то невообразимое: легкие сразу запыхтели, как какие-то меха исполинские, сердце застучало, что молот о наковальню. Нет, этого даже передать нельзя; это надо было видеть. Понимаете, это был какой-то вулкан перед извержением, мороз бежал по спине, со стороны становилось страшно; казалось, еще мгновение – и кусков не останется от вас, потому что никакой организм не может выдержать такой работы.

«Гм... не диво же, что я перед тем, как очнуться, потерял сознание», – подумал я.

А до рассказа доктора я все недоумевал и не знал, как объяснить то странное, как казалось мне, обстоятельство, что во время умирания, то есть когда все замирало во мне, я ни на минуту не потерял сознания, а когда мне надлежало ожить, я впал в обморочное состояние. Теперь же это стало понятно мне: при смерти я хотя тоже чувствовал стеснение, но в крайний момент оно разрешилось тем, что я сбросил с себя то, что причиняло его, а одна душа, очевидно, не может падать в обмороки; когда же мне следовало вернуться к жизни, я, наоборот, должен был принять на себя то, что подвержено всяким физическим страданиям, до обмороков включительно.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Серия сообщений "Невероятное для многих, но истинное происшествие":
Часть 1 - Невероятное для многих, но истинное происшествие (1)
Часть 2 - Невероятное для многих, но истинное происшествие 2.
...
Часть 5 - Невероятное для многих, но истинное происшествие 5
Часть 6 - Невероятное для многих, но истинное происшествие 6
Часть 7 - Невероятное для многих, но истинное происшествие 7
Часть 8 - Невероятное для многих, но истинное происшествие 8.
Часть 9 - Невероятное для многих, но истинное происшествие 9 (окончание).