Невероятное для многих, но истинное происшествие

(К. Иксуль. Троицкий Цветок. 1910 г.)

3

Я понимал всю логичность слов почтенного Прохора Александровича, но, конечно, несколько минут беседы не могли поселить во мне веры в то, во что я привык не верить. И разговор с ним, в сущности, послужил лишь к обнаружению моего взгляда на известное обстоятельство – взгляда, которого я сам дотоле хорошо не знал, потому что высказывать его не приходилось, а раздумывать о нем и подавно.

А Прохора Александровича, по-видимому, серьезно взволновало мое неверие. Он несколько раз в течение вечера возвращался к этой теме, и, когда я собрался уходить от него, он наскоро выбрал несколько книг в своей обширной библиотеке и, подавая их мне, сказал:

– Прочтите их, и непременно прочтите, потому что так этого оставлять нельзя. Я уверен, что рассудочно вы скоро поймете и убедитесь в полной неосновательности вашего неверия. Но надобно это убеждение провести из ума в сердце, надо, чтобы сердце поняло, а иначе оно продолжится у вас час, день и опять разлетится, потому что ум – это решето, через которое только проходят разные помышления, а кладовая для них не там.

Я прочел книжки, не помню уж, все ли, но оказалось, что привычка была сильнее моего разума. Я признавал, что все написанное в этих книжках было убедительно, доказательно. По скудости моих познаний в религиозной области я и не мог возразить чего-нибудь мало-мальски серьезного на имевшиеся в них доводы, а веры у меня все-таки не явилось.

Я сознавал, что это нелогично, верил, что все написанное в книгах – правда, но чувства веры у меня не было, и смерть так и оставалась в моем представлении абсолютным финалом человеческого бытия, за которым следовало лишь разрушение.

К моему несчастью, случилось так, что вскоре после означенного разговора с Прохором Александровичем я выехал из того городка, где он жил, и мы больше с ним не встречались. Не знаю, быть может, ему как человеку умному и располагавшему обаянием горячо убежденного человека удалось бы хоть сколько-нибудь углубить мои взгляды и отношения к жизни и вещам вообще и через это внести и некоторое изменение в мои понятия о смерти, но, предоставленный самому себе и не будучи вовсе по характеру особенно вдумчивым и серьезным молодым человеком, я нисколько не интересовался такими отвлеченными вопросами и по своему легкомыслию даже на первое время ни капельки не задумался над словами Прохора Александровича о важности недостатка в моей вере и необходимости избавиться от него.

А затем время, перемена мест, встреча с новыми людьми не только выветрили из моей памяти и этот вопрос, и беседу с Прохором Александровичем, но даже и самый образ его, и мое кратковременное знакомство с ним.
4

Прошло немало лет. К стыду моему должен сказать, что я мало изменился за истекшие годы нравственно. Хотя я находился уже в преполовении дней моих, то есть был уже человеком средних лет, но в моих отношениях к жизни и себе не много прибыло серьезности. Я не осмыслил жизни, какое-то мудреное познание самого себя оставалось для меня такою же химерическою выдумкой, как рассуждения метафизика в известной басне того же имени. И я жил, водясь теми же грубоватыми, пустыми интересами, тем же лживым и довольно-таки низменным пониманием смысла жизни, какими живет большинство светских людей моей среды и образования.

На той же точке стояло и мое отношение к религии, то есть я по-прежнему не был ни атеистом, ни сколько-нибудь осмысленно набожным человеком. Я, как и прежде, ходил по привычке изредка в церковь, по привычке говел раз в год, по привычке крестился, когда полагалось, – и этим ограничивалось все. Никакими вопросами религии я не интересовался и даже не понимал, что там можно чем-нибудь интересоваться. Кроме, конечно, самых элементарных, азбучных понятий, я ничего не знал здесь, но мне казалось, что я отлично знаю и понимаю все и что все тут так просто, нехитро, что образованному человеку не над чем и голову трудить. Наивность уморительная, но, к сожалению, очень свойственная образованным людям нашего века.

Само собою разумеется, что при наличности таких данных ни о каком прогрессировании моего религиозного чувства, ни о расширении круга моих познаний в этой области не могло быть и речи.

5

И вот в эту пору случилось мне попасть по делам службы в К. и заболеть серьезно.

Так как ни родных, ни даже своей прислуги в К. у меня не было, то и пришлось лечь в больницу. Доктора определили у меня воспаление легких.

В первое время я чувствовал себя настолько порядочно, что не раз даже думал, что из-за такого пустяка не стоило и ложиться в больницу, но по мере того как болезнь развивалась и температура стала быстро подниматься, я понял, что с таким «пустяком» вовсе было бы не интересно валяться одному-одинешеньку в номере гостиницы. В особенности донимали меня в больнице длинные зимние ночи; жар совсем не давал спать, иногда даже и лежать было нельзя, а сидеть в койке и неловко, и утомительно; встать и походить по палате – не хочется, не то неможется; и так вертишься, вертишься в кровати: то ляжешь, то сядешь, то спустишь ноги, то сейчас же опять их подберешь и все прислушиваешься: да когда же это часы будут бить! Ждешь, ждешь, а они, словно назло, пробьют два или три, стало быть, до рассвета оставалась еще целая вечность. И как удручающе действует на больного этот общий сон и ночная тишина! Словно живой попал на кладбище в общество мертвецов.

По мере того как дело подвигалось к кризису, мне, конечно, становилось все хуже и труднее, по временам начало так прихватывать, что уж было ни до чего, и я томительности бесконечных ночей не замечал. Но не знаю, чему следовало приписать это: тому ли, что я всегда был и считал себя человеком очень крепким и здоровым, или происходило это оттого, что до этого времени я ни разу не болел серьезно и голове моей чужды были те печальные мысли, какие навевают иногда тяжелые болезни, – только, как ни скверно бывало подчас мое самочувствие, как ни круты бывали в иные минуты приступы моей болезни, мысль о смерти ни разу не пришла мне в голову.

Я с уверенностью ожидал, что не сегодня-завтра должен наступить поворот к лучшему, и нетерпеливо спрашивал всякий раз, когда у меня вынимали градусник из-под руки, какова у меня температура. Но, достигнув известной высоты, она словно замерла на одной точке, и на мой вопрос я постоянно слышал в ответ: сорок и девять десятых, сорок один, сорок и восемь десятых.

– Ах, какая же это длинная канитель! – с досадой говорил я и затем спрашивал у доктора: – Неужели же и мое поправление будет идти таким же черепашьим шагом?

Видя мое нетерпение, доктор утешал меня и говорил, что в мои годы и с моим здоровьем нечего бояться, что выздоровление не затянется, что при таких выгодных условиях после всякой болезни можно оправиться чуть не в несколько дней.

Я вполне верил этому и подкреплял свое терпение мыслью, что остается только как-нибудь дождаться кризиса, а там все сразу как рукой снимет.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Серия сообщений "Невероятное для многих, но истинное происшествие":
Часть 1 - Невероятное для многих, но истинное происшествие (1)
Часть 2 - Невероятное для многих, но истинное происшествие 2.
Часть 3 - Невероятное для многих, но истинное происшествие 3.
Часть 4 - Невероятное для многих, но истинное происшествие 4
...
Часть 7 - Невероятное для многих, но истинное происшествие 7
Часть 8 - Невероятное для многих, но истинное происшествие 8.
Часть 9 - Невероятное для многих, но истинное происшествие 9 (окончание).