С неба как в сказке падал снег. Крупные пушистые снежинки медленно оседали на уже недавно выпавший свежий снег. Снег шёл постоянно почти всю неделю. Поэтому сугробы были уже по пояс взрослому человеку. И это радовало детей, огорчало взрослых, которым приходилось каждый день расчищать свои дворы, свои машины, или крыши своих домов, которые были готовы под тяжестью выпавшего снега провалиться.
Церковь и кладбище, как это часто бывает в небольших городках, находились на окраине, на некотором удалении от жилых домов. Кладбище, покрытое снежным покровом толщиной сантиметров в 75, выглядело как ровный горный склон. Или как ровный луг, на котором ещё недавно 3-4 месяца назад могли бы пастись овцы. О том, что это кладбище напоминали только верхушки крестов, кое-где выпирающие небольшими бугорками.
Сегодня в церкви только одно отпевание. Молодой человек умер в самом рассвете своих сил. Будущим летом ему должно было исполниться 25. А сейчас он лежит в глубине этого скорбного дома, в гробу закрытом тяжёлой крышкой. И крышку эту уже никто и никогда не поднимет. Это печально, но для пастора это рутинная работа. Для тех, кто прибудет на панихиду трагедия, для кого-то скорбная утрата, для кого-то панихида – это возможность отдать должное, а для кого-то просто неприятная обязанность.
Сейчас ещё рано. Солнце ещё только недавно встало. Гроб уже в церкви. Пастора ещё нет, но кто-то из церковных служащих должен сейчас зажигать потухшие за ночь свечи. В церкви всегда тихо. Но сейчас там особенная тишина. Быть может так тихо было, когда Бог сотворил землю, и ещё никем её не заселил. Так же тихо сейчас в том здании, только медленные шаги человека со свечой в руке, ходящего от одного канделябра к другому.
Можно пойти в церковь именно сейчас и насладиться этой тишиной. Открыть тяжёлые дубовые двери и шагнуть внутрь. Пройтись между рядов одинаковых лавочек, от которых пахнет деревом и лаком. Сесть посидеть на одной из них и полюбоваться убранством этого храма тишины. Посмотреть на то, как смотрится гроб в церкви, и посидеть в церкви наедине с покойником. Подумать о нём. Каким он был, о том, что было в его прошлой жизни, а главное о том, чего в ней не было, и теперь вероятно уже не будет никогда.
Но это будет не интересным. Так будет по настоящему скучно. Нужно видеть лица людей, которые придут в церковь. Хочется уловить и впитать каждый взгляд, каждый вздох. Безразличие и печаль, скорбь и скуку, отчаяние и усталость; усталость от долгой службы, оттого, что пришлось в субботу рано вставать и ехать или идти на эти чёртовы похороны.
Можно было бы подняться наверх на второй этаж в ложу, где иногда поёт хор. Сейчас, пока никого нет, для этого идеальное время. Но быть сверху и изучать лица на расстоянии, или быть рядом, слышать тяжёлые вздохи, стоны и плачь. Нет, лучше быть рядом с ними. На расстоянии вытянутой руки.
Вот уже поехали первые машины к церкви. Люди выходят из машин, женщины поправляют норковые шубки. Мужчины галантно помогают им выбираться из машин. Кто-то идёт пешком, держась за руки. Ещё машины и машины. Не то, чтобы их было очень много, но в какой-то момент могло показаться, что уж кто-то здесь лишний. Вот, кажется последний пришёл. Больше быть никого не должно. Дверь церкви закрыты, и пастор должен уже начать службу. Сейчас ещё рано, рано идти внутрь, хотя желание ворваться туда вглубь, в толпу сейчас особенно велико. Нужно выждать, хотя бы полчаса.
Часы показывают половину одиннадцатого, значит пора. Тяжёлые двери кажутся сейчас особенно тяжёлыми. Приходится тянуть их через силу. Но вот они поддаются, и я, наконец, оказываюсь внутри. Никто не оборачивается, пастор не смотрит в мою сторону. Все вежливо смотрят только на ведущего службу человека. Тихонько закрыв двери, я сажусь на дальнюю скамью с краю. На мне плотно прилегающая к телу тёмная зимняя куртка с капюшоном. Под ней, чёрный балахон. На голове полумаска для катания на лыжах или сноуборде, скрывающая нижнюю половину лица, а на глазах чёрные очки, через которые снаружи не видно глаз даже днём.
И вот они все те, кого я хотел увидеть. Смиренно сидят, слушают. Я вижу соболезнование, вижу слёзы. Они опечалены, растроганы случившимся. Не вижу подлости, коварства, надменности, - всего того, чего ожидал увидеть среди них. А в первом ряду сидит девушка. Её лицо покрыта тёмной шалью. Её глаза красны от слёз. Она главный организатор, и главный виновник сей трагедии. Отец молодого человека, как она думает, прислал её деньги на похороны, заявив, что не может приехать. Так она, его бывшая девушка, стала официальным лицом номер один на этих похоронах. Все будут выражать соболезнования именно ей. Заслуживает ли этого она? В самом ли деле она испытывает те чувства, которые выдаёт её поза, её одежда и главное её глаза? Для меня это, наверное, самое интересное в этом зале.
Наверное, уже стоит, стоит сейчас встать, пойти к дверям церкви и обмотать их железной цепью и закрыть её на тяжёлый замок без ключа. Затем выйти в центр, подняться на трибуну, оттеснив пастора, и раскрыть им кусочек правды. Сказать, что здание заминировано и через минуту, от всех присутствующих останутся одни головешки. Или лучше сделать это, не погибнув самому. То есть закрыть дверь с внешней стороны и подорвать здание снаружи. Второй вариант какой-то не спортивный и грязный. Если уж погибать, то открыто и со всеми. К тому же нельзя всех винить в смерти этого молодого человека.
А что будет, если сейчас встать и из заднего ряда пойти к трибуне, потеснив пастора, снять очки, маску, улыбнуться, и поздороваться с собравшимися. Уж первые 4-6 рядов сразу узнают меня. Такой акт самобичевания. Что потом со мной будет, и с окружающими. Женщины, вероятно многие, потеряют сознание. Но вот остальные, вероятно, остальные меня просто убьют. Прямо на месте растерзают. Зачем я устраиваю им и себе такое испытание. А почему бы наконец, так и не сделать?!
Я встаю, и иду по направлению к гробу. Прохожу ряды и ряды людей. Они, ещё недавно мои близкие и знакомые. Опускаюсь на колени у гроба. Девушка с чёрной шалью смотрит на мою спину. Многие смотрят на меня. В моей руке букет засохших летних цветов. Я молюсь про себя за того, человека, которого сегодня отпевают. Затем кладу цветы у гроба, разворачиваюсь и иду прочь. Лишь на мгновение мои глаза, скрытые чёрными светонепроницаемыми очками, и глаза этой девушки, бывшей девушки ныне мёртвого молодого человека пересекаются. И это мгновение длится вечность. Я проваливаюсь в зрачки её глаз, вот уже который раз в моей жизни, я тону в её прекрасных глазах, я растворяюсь в её красоте… В последний раз. В ещё один, последний раз. И я ухожу. Она провожает меня глазами. Она смотрит мне в спину, когда я открываю двери из церкви на выход. Ещё последний взгляд в её сторону. Она смотрит. Моя полумаска скрывает улыбку. «Прощай», - говорю я одними губами. «Прощай», - звучит в моей голове. И я закрываю за собой дверь.
Служба продолжается. Уже без меня. Меня там нет. И я остался там. Для всех них. Навсегда. Что ж, побывать на собственных похоронах удаётся не часто. Надеюсь это первый и последний раз. С другой стороны, такой опыт, может быть заразителен.
А что теперь? После того, как я порвал все концы. После того, как все мои знакомые и любимые люди думают, что я умер. А о смерти моей не знает только мой отец, которого вообще никогда не заботило кто я и где я. Теперь, все стороны света передо мной равнозначны, и я готов идти в любом выбранном направлении. Осталось только сделать выбор. Но время у меня теперь есть, и оно-то ничем не ограничено.