Я лежу на жесткой и узкой университетской скамье в позе
эмбриона, положив голову на Викино бедро. Лежать неудобно - скамья жёсткая и узкая, в
глаза бьёт бесчеловечный, мертвый люминесцентный свет, и мне приходится прятать
лицо под парту и накрываться курткой. Я едва удерживаюсь на боку, некуда
положить руки, приходится одну ладонь класть под щеку, а второй – удерживать на
лице капюшон куртки. Вокруг шумят однокурсники, смеются, топают. Дерево –
хороший проводник звуковых волн, я слышу всё, что происходит вокруг в разы
лучше, чем обычно. Вот какой-то бессердечный неврастеник барабанит пальцами по
столу, мне хочется взять его за шкирку и прибить носом о столешницу, но я не в
состоянии. Я могу только приподнять голову и попытаться осмотреться,
раздражённо щурясь. Но даже это слабое телодвижение пресекается Викой – она
слегка толкает меня ладонью в висок и увещевает: «Да ты лежи!». Дело в том, что
меня завязал в двойной морской узел зверский спазм в низу живота. Подкралась
сия напасть не то чтобы незаметно, скорее, даже явно и вполне ожидаемо. И
неизбежно. Как инспектор ГАИ на дороге. Как семь казней египетских. Как сессия.
Как подоходный налог.
Пару минут назад мне в стиснутые от боли зубы была впихнута
обезболивающая таблетка. По словам Вики – чудовищная наркота. Честно говоря, я
была готова на что угодно, вплоть до диацетилморфина и прочих опиатов, до того
мне было хреново. Но это оказался вполне мирный нимесулид, распространяющийся
под торговой маркой «Н**з», в числе прочих. Я давилась кипяченой исетской
водой, а Вика читала вслух бумажку-вкладыш – нестероидный противовоспалительный
препарат, обезболивающее, жаропонижающее, показания к применению,
противопоказания, фармакокинетика, побочные эффекты, передозировка, и
бла-бла-бла. Прошло еще минуты три, в течение которых я слабо отшучивалась и
отбивалась от сочувствующих, изредка приподнимая полусомкнутые веки, и наконец
боль стало оттягивать. Не сразу, а постепенно-постепенно, утробная боль то
отступала, то накатывала вновь, дразнясь ярко-красным, раздвоенным на конце
языком, по-змеиному извиваясь и вертясь. Но в конце-концов, биохимия победила,
и я впала в счастливую расслабуху.
Но недолго я наслаждалась действием анальгетика – пришел наш
препод, пришел, гад, ни чумой не заболел, ни чахоткой, и под машину не попал, и
кирпич на него с большой высоты не рухнул – цел и невредим явился. Он, садист
этакий, входя, требует от студентов, чтобы они вставали. Мы всегда и так
встаем, и не только на его лекциях, но для остальных преподавателей это не
принципиально. Он же, паразит, сначала проследит, чтобы встали все до единого,
и только тогда скажет: «Спасибо, садитесь». А я не то что встать, я сесть не
могу. Опираясь на парту и на Вику как на костыль, я кое-как подняла своё
бренное измученное тело и, дождавшись «сажательной» фразы, уронила его на
место. «Запишите тему». Пишу тему, на следующей строчке, прямо под темой
чертыхаюсь и ругаю нелюдя на чём свет стоит. Вся ненависть моя, лютая, жгучая, солянокислая
излита в этой строке. И до чего я его терпеть не могу, и как он нас всех
достал, и причёсывается он подушкой, и из нагрудного кармана рубашки полиэтиленовый
пакет торчит, бутерброды он там носит, что ли? С колбасой. И зачем он жилет
носит, если он его не застегивает?
Полегчало.
Рука дрожит после недавнего приступа слабости, от таблетки
клонит в сон, строчки получаются кривые, колеблющиеся, почерк небрежен и
антикаллиграфичен более, чем обычно.
Ну что ты смотришь на меня своими
бездонными рыбьими глазами, нечёсаная головная боль? Записала я про налоговую
систему. Выстрелю ею в тебя на экзамене. Я с тобой ещё повоюю! У меня в кармане
целая обойма нимесулида.