Одни называют ее чудачкой
И пальцем на лоб - за спиной, тайком.
Другие - принцессою и гордячкой,
А третьи просто синим чулком.

Птицы и те попарно летают,
Душа стремится к душе живой.
Ребята подруг из кино провожают,
А эта одна убегает домой.

Зимы и весны цепочкой пестрой
Мчатся, бегут за звеном звено...
Подруги, порой невзрачные просто,
Смотришь - замуж вышли давно.

Вокруг твердят ей: - Пора решаться.
Мужчины не будут ведь ждать, учти!
Недолго и в девах вот так остаться!
Дело-то катится к тридцати...

Неужто не нравился даже никто? -
Посмотрит мечтательными глазами:
- Нравиться нравились. Ну и что? -
И удивленно пожмет плечами.

Какой же любви она ждет, какой?
Ей хочется крикнуть: "Любви-звездопада!
Красивой-красивой! Большой-большой!
А если я в жизни не встречу такой,
Тогда мне совсем никакой не надо!"  (с)

			"On a cloud I saw a child,
			and he laughing said to me..."
				W. Blake

			["...Дитя на облачке узрел я,
			оно мне молвило, смеясь ..."
				Вильям Блейк]

	1

Мы хотим играть на лугу в пятнашки,
не ходить в пальто, но в одной рубашке.
Если вдруг на дворе будет дождь и слякоть,
	мы, готовя уроки, хотим не плакать.

Мы учебник прочтем, вопреки заглавью.
Все, что нам приснится, то станет явью.
Мы полюбим всех, и в ответ - они нас.
	Это самое лучшее: плюс на минус.

Мы в супруги возьмем себе дев с глазами
дикой лани; а если мы девы сами,
то мы юношей стройных возьмем в супруги,
	и не будем чаять души друг в друге.

Потому что у куклы лицо в улыбке,
мы, смеясь, свои совершим ошибки.
И тогда живущие на покое
	мудрецы нам скажут, что жизнь такое.

	2

Наши мысли длинней будут с каждым годом.
Мы любую болезнь победим иодом.
Наши окна завешаны будут тюлем,
	а не забраны черной решеткой тюрем.

Мы с приятной работы вернемся рано.
Мы глаза не спустим в кино с экрана.
Мы тяжелые брошки приколем к платьям.
	если кто без денег, то мы заплатим.

Мы построим судно с винтом и паром,
целиком из железа и с полным баром.
Мы взойдем на борт и получим визу,
	и увидим Акрополь и Мону Лизу.

Потому что число континентов в мире
с временами года, числом четыре,
перемножив и баки залив горючим,
	двадцать мест поехать куда получим.

	3

Соловей будет петь нам в зеленой чаще.
Мы не будем думать о смерти чаще,
чем ворона в виду огородных пугал.
    Согрешивши, мы сами и встанем в угол.

Нашу старость мы встретим в глубоком кресле,
в окружении внуков и внучек. Если
их не будет, дадут посмотреть соседи
	в телевизоре гибель шпионской сети.

Как нас учат книги, друзья, эпоха:
завтра не может быть так же плохо,
как вчера, и слово сие писати
	в tempi следует нам passati.

Потому что душа существует в теле,
Жизнь будет лучше, чем мы хотели.
Мы пирог свой зажарим на чистом сале,
	ибо так вкуснее; нам так сказали.

 Пришла с работы сегодня, а у меня дома два моих двоюродных брата. Весело, пообщались, давно их не видела.

 Читаю с упоением Г. Гессе. Можно даже несколько цитат привести:

 У каждой эпохи, у каждой культуры, у каждой совокупности обычаев и традиций есть свой уклад, своя, подобающая ей суровость и мягкость, своя красота и своя жестокость, какие-то страдания кажутся ей естесственными, какое-то зло она терпеливо сносит. Настоящим страданием, адом человеческая жищнь становится только там, где пересекаются две эпохи, две культуры и две религии. Если бы человеку античности пришлось жить в средневековье, он бы, бедняга, в нем задохнулся, как задохнулся бы дикарь в нашей цивилизации. Но есть эпохи, когда целое поколение оказывается между двумя эпохами, между двумя укладами жизни в такой степени, что утрачивает всякую естесственность, всякую преемственность в обычаях, всякую защищенность и непорочность!

 Вот оно: "большинство людей не хочет плавать до того, как научится плавать". Разве это не остроумно? конечно, они не хотят плавать! Ведь они созданы для суши, а не для воды. И конечно, они не хотят думать; ведь они рождены для того, чтобы жить, а не для того, чтобы думать! Ну а кто думает, кто видит в этом главное свое дело, тот может очень в нем преуспеть, но он все-таки путает сушу с водой и когда-нибудь он утонет.

 Ведь именно это я ненавидел и проклинал непримеримей, чем прочее, - это довольство, это здоровье, это прекраснодушие, этот благоухоженный оптимизм мещанина, это процветание всего посредственного, нормального, среднего.

 А кто искал за развалинами своей жизни расплывшегося смысла, страдал от того, что на вид бессмысленно, жил тем, что на вид безумно, тайно уповал на откровение и близость Бога даже среди полного сумбура и хаоса?

... отпер свою комнату, свою маленькую мнимую родину, где меня ждали кресло и печка, чернильница и этюдник, Новалис и Достоевский, ждали так, как ждут других, правильных людей, когда те приходят домой, мать или жена, дети, служанки, собаки, кошки.

 Это лишь то немногое, что я смогла выписать. Книгу эту можно читать и перечитывать, как, в принципе, и все произведения этого писателя-философа! В книге этой я нашла частицу себя, она помогает мне понять себя, почувствовать все, что до этого я не осмеливать принимать за правду.

  Пойду я наверное спать. Завтра на работу снова...Ничего, недолго осталось!

P.S. Анастасия, благодарю за "Mr. Bin", повеселило!

Это город. Еще рано. Полусумрак, полусвет.
А потом на крышах солнце, а на стенах еще нет.
А потом в стене внезапно загорается окно.
Возникает звук рояля. Начинается кино.

И очнулся, и качнулся, завертелся шар земной.
Ах, механик, ради бога, что ты делаешь со мной!
Этот луч, прямой и резкий, эта света полоса
заставляет меня плакать и смеяться два часа,
быть участником событий, пить, любить, идти на дно...

Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!
Кем написан был сценарий? Что за странный фантазер
этот равно гениальный и безумный режиссер?
Как свободно он монтирует различные куски
ликованья и отчаянья, веселья и тоски!
Он актеру не прощает плохо сыгранную роль -
будь то комик или трагик, будь то шут или король.
О, как трудно, как прекрасно действующим быть лицом
в этой драме, где всего-то меж началом и концом
два часа, а то и меньше, лишь мгновение одно...

Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!
Я не сразу замечаю, как проигрываешь ты
от нехватки ярких красок, от невольной немоты.
Ты кричишь еще беззвучно. Ты берешь меня сперва
выразительностью жестов, заменяющих слова.
И спешат твои актеры, все бегут они, бегут -
по щекам их белым-белым слезы черные текут.
Я слезам их черным верю, плачу с ними заодно...

Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!
Ты накапливаешь опыт и в теченье этих лет,
хоть и медленно, а все же обретаешь звук и цвет.
Звук твой резок в эти годы, слишком грубы голоса.
Слишком красные восходы. Слишком синие глаза.
Слишком черное от крови на руке твоей пятно...

Жизнь моя, начальный возраст, детство нашего кино!
А потом придут оттенки, а потом полутона,
то уменье, та свобода, что лишь зрелости дана.
А потом и эта зрелость тоже станет в некий час
детством, первыми шагами тех, что будут после нас
жить, участвовать в событьях, пить, любить, идти на дно...

Жизнь моя, мое цветное, панорамное кино!
Я люблю твой свет и сумрак - старый зритель, я готов
занимать любое место в тесноте твоих рядов.
Но в великой этой драме я со всеми наравне
тоже, в сущности, играю роль, доставшуюся мне.
Даже если где-то с краю перед камерой стою,
даже тем, что не играю, я играю роль свою.
И, участвуя в сюжете, я смотрю со стороны,
как текут мои мгновенья, мои годы, мои сны,
как сплетается с другими эта тоненькая нить,
где уже мне, к сожаленью, ничего не изменить,
потому что в этой драме, будь ты шут или король,
дважды роли не играют, только раз играют роль.
И над собственною ролью плачу я и хохочу.
То, что вижу, с тем, что видел, я в одно сложить хочу.
То, что видел, с тем, что знаю, помоги связать в одно,
жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!

(с)

"Памяти Герцена (баллада об историческом недосыпе)" - жестокий романс по одноименному произведению В.И. Ленина. - автор Н. Коржавин

Любовь к Добру сынам дворян жгла сердце в снах,
А Герцен спал, не ведая про зло...
Но декабристы разбудили Герцена.
Он недоспал. Отсюда все пошло.

И, ошалев от их поступка дерзкого,
Он поднял страшный на весь мир трезвон.
Чем разбудил случайно Чернышевского,
Не зная сам, что этим сделал он.

А тот со сна, имея нервы слабые,
Стал к топору Россию призывать,-
Чем потревожил крепкий сон Желябова,
А тот Перовской не дал всласть поспать.

И захотелось тут же с кем-то драться им,
Идти в народ и не страшиться дыб.
Так родилась в России конспирация:
Большое дело - долгий недосып.

Был царь убит, но мир не зажил заново.
Желябов пал, уснул несладким сном.
Но перед этим побудил Плеханова,
Чтоб тот пошел совсем другим путем.

Все обойтись могло с теченьем времени.
В порядок мог втянуться русский быт...
Какая сука разбудила Ленина?
Кому мешало, что ребенок спит?

На тот вопрос ответа нету точного.
Который год мы ищем зря его...
Три составные части - три источника
Не проясняют здесь нам ничего.

Он стал искать виновных - да найдутся ли?-
И будучи спросонья страшно зол,
Он сразу всем устроил революцию,
Чтоб ни один от кары не ушел.

И с песней шли к Голгофам под знаменами
Отцы за ним,- как в сладкое житье...
Пусть нам простятся морды полусонные,
Мы дети тех, кто не доспал свое.

Мы спать хотим... И никуда не деться нам
От жажды сна и жажды всех судить...
Ах, декабристы!.. Не будите Герцена!..
Нельзя в России никого будить.

Настроение сейчас - спокойное

 Интернет отключили. Сижу с интернет-кафе. Много интересного было, много неинтересного....маленькая зарисовка от меня....

Человек шел по тихой, пустой, освещенной Солнцем улице. Эхо шагов быстро заглушали листья. Мимо мелькали деревья с голыми, замерзшими черно-белыми ветками, тянущимися к скудному ноябрьскому свету. Человек шел по аллее, кутаясь в драповое пальто, куря сигарету. Асфальт был новый,и казалось, что подошвы прилипают к нему. а

 Он свернул в маленький переулок, едва заметный между невысокими кирпичными домами, стоявшими ровной линией по краю аллеи. Подул Ветер, бросив человеку на шляпу ярко-желтый лист, который тут же упал в грязь. В голове пронеслось: "Вот и люди так же. Быстро падают, и обязательно - в грязь. Хотя нет. Не все люди такие красивые." Человек теперь уже без сожаления наступил на размокший и ставший грязно-коричневым лист и пошел дальше. На него смотрели запыленные окна безучастных домов.

 Пройдя еще немного, человек свернул к дому. Подойдя к подъезду, он вдруг заметил странную деталь... края луж были не гладкими, как обычно, а как будто оборванными, из-за этого лужи были похожи на амебы. "Ну вот,  даже лужи испортили..." - снова пробежала непослушная мысль. Набрав замерзшими пальцами код, человек вошел в полутемный проем подъезда. Там нестерпимо воняло рыбой, на  лестнице расползлось розовато-красное пятно. Аккуратно, чтобы не запачкать ботинки, он поднялся на первый этаж. Позвонил в дверь. Когда стало понятно, что в квартире никого нет, человек вынул ключи, тихо брякнувшие своей уже надоевшей мелодией. Раздался едва уловимый скрежет открываемой двери. Навстречу блеснули два желто-зеленых кошачьих глаза. Человек был дома.

 Внутри что-то растет и шириться, требуя себе все большие просторы. Во мне проснулась нотка лидера, успешно (вроде) последние несколько лет. И она вдруг сказала мне: "На кого ты похож! Где индивидуальность, возвышенность, стремление? Голову подними и вперед!". Видимо, мне этого не хватало. Этих слов. От самой себя. Мои альтер-эго мучают меня, но они мне и помогают. Хорошо...надо двигать...

 "Земля летела по законам тела

А бабочка летела как хотела" (с) К. Кедров

Хвала Сергею Юрьевичу! Самому лучшему преподавателю литературы! Он мне сегодня читал Эдгара По...

Ворон
Как-то в полночь, в час угрюмый, утомившись от раздумий,
Задремал я над страницей фолианта одного,
И очнулся вдруг от звука, будто кто-то вдруг застукал,
   Будто глухо так застукал в двери дома моего.
          "Гость, - сказал я, - там стучится в двери дома моего,
                  Гость - и больше ничего".

          Ах, я вспоминаю ясно, был тогда декабрь ненастный,
          И от каждой вспышки красной тень скользила на ковер.
          Ждал я дня из мрачной дали, тщетно ждал, чтоб книги дали
          Облегченье от печали по утраченной Линор,
          По святой, что там, в Эдеме, ангелы зовут Линор, -
                  Безыменной здесь с тех пор.

          Шелковый тревожный шорох в пурпурных портьерах, шторах
          Полонил, наполнил смутным ужасом меня всего,
          И, чтоб сердцу легче стало, встав, я повторил устало:
          "Это гость лишь запоздалый у порога моего,
          Гость какой-то запоздалый у порога моего,
                  Гость - и больше ничего".

          И, оправясь от испуга, гостя встретил я, как друга.
          "Извините, сэр иль леди, - я приветствовал его, -
          Задремал я здесь от скуки, и так тихи были звуки,
          Так неслышны ваши стуки в двери дома моего,
          Что я вас едва услышал", - дверь открыл я: никого,
                  Тьма - и больше ничего.

          Тьмой полночной окруженный, так стоял я, погруженный
          В грезы, что еще не снились никому до этих пор;
          Тщетно ждал я так, однако тьма мне не давала знака,
          Слово лишь одно из мрака донеслось ко мне: "Линор!"
          Это я шепнул, и эхо прошептало мне: "Линор!"
                  Прошептало, как укор.

          В скорби жгучей о потере я захлопнул плотно двери
          И услышал стук такой же, но отчетливей того.
          "Это тот же стук недавний, - я сказал, - в окно за ставней,
          Ветер воет неспроста в ней у окошка моего,
          Это ветер стукнул ставней у окошка моего, -
                  Ветер - больше ничего".

          Только приоткрыл я ставни - вышел Ворон стародавний,
          Шумно оправляя траур оперенья своего;
          Без поклона, важно, гордо, выступил он чинно, твердо;
          С видом леди или лорда у порога моего,
          Над дверьми на бюст Паллады у порога моего
                  Сел - и больше ничего.

          И, очнувшись от печали, улыбнулся я вначале,
          Видя важность черной птицы, чопорный ее задор,
          Я сказал: "Твой вид задорен, твой хохол облезлый черен,
          О зловещий древний Ворон, там, где мрак Плутон простер,
          Как ты гордо назывался там, где мрак Плутон простер?"
                  Каркнул Ворон: "Nevermore".

          Выкрик птицы неуклюжей на меня повеял стужей,
          Хоть ответ ее без смысла, невпопад, был явный вздор;
          Ведь должны все согласиться, вряд ли может так случиться,
          Чтобы в полночь села птица, вылетевши из-за штор,
          Вдруг на бюст над дверью села, вылетевши из-за штор,
                  Птица с кличкой "Nevermore".

          Ворон же сидел на бюсте, словно этим словом грусти
          Душу всю свою излил он навсегда в ночной простор.
          Он сидел, свой клюв сомкнувши, ни пером не шелохнувши,
          И шептал я, вдруг вздохнувши: "Как друзья с недавних пор,
          Завтра он меня покинет, как надежды с этих пор".
                  Каркнул Ворон: "Nevermore".

          При ответе столь удачном вздрогнул я в затишьи мрачном,
          И сказал я: "Несомненно, затвердил он с давних пор,
          Перенял он это слово от хозяина такого,
          Кто под гнетом рока злого слышал, словно приговор,
          Похоронный звон надежды и свой смертный приговор
                  Слышал в этом "Nevermore".

          И с улыбкой, как вначале, я, очнувшись от печали,
          Кресло к Ворону подвинул, глядя на него в упор,
          Сел на бархате лиловом в размышлении суровом,
          Что хотел сказать тем словом Ворон, вещий с давних пор,
          Что пророчил мне угрюмо Ворон, вещий с давних пор,
                  Хриплым карком: "Nevermore".

          Так, в полудремоте краткой, размышляя над загадкой,
          Чувствуя, как Ворон в сердце мне вонзал горящий взор,
          Тусклой люстрой освещенный, головою утомленной
          Я хотел склониться, сонный, на подушку на узор,
          Ах, она здесь не склонится на подушку на узор
                  Никогда, о nevermore!

          Мне казалось, что незримо заструились клубы дыма
          И ступили серафимы в фимиаме на ковер.
          Я воскликнул: "О несчастный, это Бог от муки страстной
          Шлет непентес - исцеленье от любви твоей к Линор!
          Пей непентес, пей забвенье и забудь свою Линор!"
                  Каркнул Ворон: "Nevermore!"

          Я воскликнул: "Ворон вещий! Птица ты иль дух зловещий!
          Дьявол ли тебя направил, буря ль из подземных нор
          Занесла тебя под крышу, где я древний Ужас слышу,
          Мне скажи, дано ль мне свыше там, у Галаадских гор,
          Обрести бальзам от муки, там, у Галаадских гор?"
                  Каркнул Ворон: "Nevermore!"

          Я воскликнул: "Ворон вещий! Птица ты иль дух зловещий!
          Если только Бог над нами свод небесный распростер,
          Мне скажи: душа, что бремя скорби здесь несет со всеми,
          Там обнимет ли, в Эдеме, лучезарную Линор -
          Ту святую, что в Эдеме ангелы зовут Линор?"
                  Каркнул Ворон: "Nevermore!"

          "Это знак, чтоб ты оставил дом мой, птица или дьявол! -
          Я, вскочив, воскликнул: - С бурей уносись в ночной простор,
          Не оставив здесь, однако, черного пера, как знака
          Лжи, что ты принес из мрака! С бюста траурный убор
          Скинь и клюв твой вынь из сердца! Прочь лети в ночной простор!"
                  Каркнул Ворон: "Nevermore!"

          И сидит, сидит над дверью Ворон, оправляя перья,
          С бюста бледного Паллады не слетает с этих пор;
          Он глядит в недвижном взлете, словно демон тьмы в дремоте,
          И под люстрой, в позолоте, на полу, он тень простер,
          И душой из этой тени не взлечу я с этих пор.
                  Никогда, о, nevermore!

          Перевод М. Зенкевича, 2002

     Людям хочется зрелищ.

Настроение сейчас - удивленное

В который раз преследует чувство ненатуральности мира. Кажется, будто это красивая 3D декорация, которую достаточно ткнуть пальцем - и она сломается. Причем это идет как видение мира, т.е. я это не только ощущаю, но и вижу (мысли материальны?!).

 С 2008 по 2014 год наблюдается повышенная солнечная активность. Точно такой же всплеск был зафиксирован в 1936 году.

 А еще я считаю ступеньки...0_о