Герою моего его еще не опубликованного романа

 

Я боюсь, что кто-то найдет мой черновик, пока я не опубликую роман анонимно. Не то начнется межнациональный скандал, третья мировая, а может и целый конец света, вызванный маленькой книжечкой в бордовой коже.

И кто-то узнает почему такие как я теряют аппетит, силу воли и вдохновение. Откуда у таких как я узкие запястья, впалые щеки и пустой взгляд, да ресницы в росе.

Такие как я тают, вместе со всеми отказами, которые так хочется произнести вслух, да не выходит. Как-то не выговаривается.

Мы плывем по течению, пытаемся противостоять искушению и благодарим лишь обстоятельства за то, что еще держимся на плаву.

Мы слабые и пугливые, прячем голову в песок при приближении чего-то испепеляющего. Не рискуем, потому что от шампанского кружится голова и теряется контроль над происходящим. А мы не терпим искаженных ситуаций и собственной безвольности. Мы блефуем умело и очень гордимся собой. Но как только кто-то заподозрит в обмане, мы стыдливо опускаем глаза.

У каждой из нас есть свои секреты, в бордовой книжке или в памяти, рассказанные, доверенные только близким, и только шепотом, неопубликованные, зашифрованные, где просто «Он» вместо имени, чтобы не понял никто…

И сколько мы храним их, прячем, лелеем, в наших глазах есть загадочность…

 

Его молчание глубокое, холодное, одинокое. Оно не нависает куполом над нами, а укрывает его одного, и мне хочется сесть ближе, в надежде уловить его смысл.

Он цельный, совершенный, и если бы я не боялась нарушить эту тишину, давно уже сказала ему об этом.

*     *     *

Он меняет меня изнутри.

Стачивает мои углы, оставляет податливую и мягкую.

Словами и мелодиями моделирует.

Раз… и уже барельеф на внутренних стенках моей души. Замысловатая, классическая лепнина, с греческими элементами и деталями.

Что становится с девочкой, которая с головой уходила в сюрреализм, и постмодернизм, и любые явления «нео»?

*     *     *

Я стану произведением искусства под твоим влиянием. Если от меня вообще что-то останется.

Когда светает, тем для бесед становится ничтожно мало, зато появляется трогательное чувство первой проведенной вместе ночи.

С вечера за окнами машины мелькают силуэты деревьев, неровные контуры проселочной дороги, очертания поселков и деревень. Мы въезжаем в город с первыми всплесками рассвета. В вышине утреннего неба о чем-то перешептываются сонные облака. Пока он ищет хоть какое-то кафе открытое в этот ранний час, я соплю в его машине, укрытая пиджаком.

Десять минут назад  закончился дождь. Через полтора часа начнется рабочий день. Вернув пиджак, я останусь в офисе, решать важные дела и один за другим выполнять пункты из своего ежедневника, а он двинется дальше, по живописным просторам страны.

Сквозь сон чувствую, как аккуратно он ведет, чтобы тряска не нарушала мой сон, потом плавно тормозит. Через пять минут в салоне пахнет кофейно-молочной пенкой латте. Я сжимаю стакан обеими руками и почти физически ощущаю счастье.

Как жаль, что самые красивые рассветы обычно являются не более чем прощальным аккордом. Как жаль, что ты уже знаешь это, когда восходит солнце.

Конечно, через время мы с ним поездим по стране, снова помолчим и снова выпьем по чашке латте, но я почему-то уверена, что у него будет совсем другой вкус.

 

Ни о чем не хочется писать. Ни о комнате с пустыми бетонными стенами, ни о важных, казалось бы вещах, таких как выбившаяся прядь, дым сбивчивых мыслей, клубящийся у левого виска, всхлип акустической гитары, ямочка на подбородке, неизбежность, нависающая тяжелой грозовой тучей прямо под потолком.

Не хочется описывать то, как лунный свет прячется в дальнем углу и что после полуночи темнота становится густой и крепкой, что так и хочется размешать ее чайной ложкой и выпить.

Не хочется никому говорить, что у слов есть вкус, у некоторых такой горький, что его не перебить горсткой сахарных словосочетаний, и не запить обещаниями.

Никому не поведаю, что вдохновение порой бьет ключом только от того, что кто-то поддержал тебя под локоть, чтобы спасти от падения. И о том, что «кот» из моих заметок –  точный образ человека, который все никак не узнает сам себя.

Я никому этого не расскажу, потому что с приходом рассвета все это станет второстепенным и уступит место очередям в продуктовом, жалобам на жизнь, квитанциям и рабочему расписанию.

 

 

- Ты разве не знаешь, что коты не едят смородину? – Он улыбается и отодвигает тарелку с десертом, и тарелку с супом тоже. Достает из хрустящего пакета бургер и принимается за еду.

Я молча киваю. Его глаза похожи на ягоды смородины, живые, блестящие, черные, зрачка не видно совсем.

Двенадцатый день я накрываю стол к обеду. Варю супы, добавляю базилик в жаркое, белый молотый перец на кончике ножа, ароматный лавровый лист, затем достаю из духовки шарлотку. Он все равно ест бургеры.

Я теперь обедаю по его расписанию, не с тарелкой мюсли с медом в кровати, а за столом, выпрямив спину. Я читаю умные книги, выписываю цитаты из них, чтобы обсудить за трапезой. Он молча жует, а я перебираю ягоды в прозрачной чашке. Красные и черные, блестящие и сочные, с легкой, бодрящей кислинкой… Что я буду делать, когда завершится мой отпуск? Он станет обедать в офисе, или в парке, или в ближайшей закусочной.

Он игривый и хитрый. Он сметает крошки со стола и вытирает руки полотенцем с утятами. Я также перебираю ягоды, не замечая, что ежедневные сорок минут уже позади. Он целует меня в висок.

- Мышка, может, ты станешь, есть хоть что-нибудь кроме смородины? Что со мной станет, если ты исчезнешь…

 

 

Молоко в стакане, рассыпанный кофе, опрокинутый пакет с кукурузными хлопьями. С этой кухни ушел кот. Позавтракал, поурчал и ушел.

Кружевная занавеска развевается как парус уплывающего вдаль корабля.

На то они и коты, чтоб уходить... Чтобы оставлять открытые двери кухни и сердца, остывшую подушку и гитару с нетронутыми струнами.

Вроде все было так и до них.

Там же стоял трехстворчатый шкаф, в глубине квартиры тикали, который год, антикварные часы. Все было также. А кота уже нет. Только сквозь мерное тиканье угадывается его призрачное урчание.

Коты всегда уходят, особенно когда ты к ним привыкаешь.

Раньше она готовила лишь одну порцию завтрака. Сидела за большим обеденным столом в одиночестве и медленно ела яичницу с беконом. Кот приходил к завтраку, отвоевывал ее порцию...

Он ушел сразу после того, как она, по привычке, стала готовить две яичницы на завтрак вместо одной.

В поведении котов всегда есть доля неожиданности, особенно, когда они уходят.

Они не клянутся в верности, не доказывают преданность. Они просто существуют, щекоча усами воздух...

Если вы встретите свободолюбивого самца со сложным, невыносимым характером и упрямым нравом, который то и дело норовит зацепить и поцарапать - посмотрите ему в глаза. Если увидите в них чуткость и глубокую душу, то передайте ему, что я жду его к завтраку...

E furtună.
Tună a dragoste în oraşul meu.
Peste parcuri, havuzuri şi uliţe. Se prelinge amorul peste un oraş trist.
Pînă dormi, se plimbă iubirea pe streşini.
Dansează în lună. Plînge şi tună.
Îţi sărută cîntece la ureche.
Îţi sărută timpanele.
Zîmbeşti în somn.
Într-o dragoste torenţială de duminică.
Dragostea tună în oraşul meu.
M-a trezit un fulger înainte de răsărit.
Sclipea a iubire în nori. Dansau vise, picături grele.
Cînd se iubeşte electric, apăsător şi puternic – nu se doarme.
Tună a „noi” în oraşul meu.
A împletituri, palpitaţii, vocale...

Ne protejai
De şuvoaie de apă rece.
Cu o oră înainte de răsărit
Mă descalţ de temerile tale.
Şi mă plimb
Pînă te zgribuleti sub o streşină de teamă că te ajunge ploaia torenţială de duminică.
Ce se lasă auzită, sclipeşte în fulgere şi plînge pe geam...

Undressed.
Меня можно увидеть насквозь. У меня прозрачная одежда, душа, мысли.
Во мне, как в аквариуме, можно увидеть бури, черновики и мелкие камушки. Это все выплескивается наружу, чтобы читали все, чтобы видели все.
Смотри сквозь меня, как сквозь лупу, если хочешь. Учти, я немного искажаю мир. Придаю цвет.

Stripped.
Под пятью слоями одежды, которыми он укутывается, кажется, прячется загадка. Это иллюзия смысла. Раз это оберегается с такой заботой, значит под его защитным слоем – что-то ценное.
Он оборачивается пиджаками, майками и плащами, вяжет шарф. Застегивает пуговицы, завязывает ремешки. Они защищают его от моего любопытства, людей, влияния…
Кожа под его «кожурой» – белая, тонкая, не знающая солнечных лучей, синяков или ссадин.
Он также трепетно заботится о своих пиджаках. Каждый из них выглаживает, развешивает, бережет.
В редкие дни, когда он отдает их в химчистку, он не отвечает на телефонные звонки и не отворяет дверь.
И тем больше хочется увидеть эту тайную наготу.

Я обнажаюсь за двоих.
Иногда думаю. Кому нужна эта нагота? Кому по душе нюд?
Обнаженность равняется пустоте.
И если честно… как себя ни укутывай, мы прикрываем одно и тоже… наготу… пустоту…

http://www.youtube.com/watch?v=2cAWgCnSrdA

 

 

Мои ладони в песке. Линии на них не видны, значит завтрашний день – неизвестность.

Мои мысли в песке. В песке и водорослях, путаются среди них, я их теряю, и не могут найти. Пересыпаю крупинки песка, развязываю клубки мыслей и водорослей. Я люблю изучать свой мир.

Мои чувства в песке. Они хрупкие и очень молодые, песчинки царапают их и ранят. Они крепнут… вырастут сильными, если не истребят.

Моя жизнь в песке. Его много, он золотится на солнце и кажется драгоценным, но только издалека, вблизи это мелкий песок и осколки ракушек.

Мы ходим по пляжу. Крупинки в нас, пересыпаются, как в песочных часах. Еще не время.

Я держу твою ладонь. Пойдем вперед, там много интересного, впереди, пойдем и узнаем, что нас ждет. Пока все не откроется само, пока песок совсем не осыплется с наших ладоней.

Душа. Большая, вместительная. На 200 мест. Безбилетных просьба удалиться, а важных персон пересесть ближе к сцене.
Я сегодня очень наблюдательна. Слежу как один человек, сидевший в хвосте зала, в одном из темных углов медленно пересел к сцене. Подвинул того, обошел этого, тактично постучал по плечу третьего и попросил пропустить. И вот он сидит прямо передо мной, в одном ряду с самыми важными людьми из моей жизни, и мне не верится.
Так странно, как близко и далеко могут быть люди, когда их так много. И как странно может быть, что кто-то из них начинает занимать все больше места в зале твоей души. Как непривычно, когда другие с такой легкостью уступают свое место у сцены незнакомцу…
Но ты продолжаешь любить, дышать, бить бокалы и сердца, рвать струны и связки, для тех, кто ценит те пару мест в первом ряду.

Я уверена, что в этом мире есть все, что мы хотим, что жаждем, к чему стремимся и о чем думаем перед сном.

Наверное, в этой вселенной, я пересекаюсь с человеком, с которым могла бы весь день валяться в траве и смотреть небу в глаза, рассуждать о вечном сидя на бордюре, искать вдохновение в прохожих.

Где-то в этой вселенной уже родился сюжет для моей книги, и совсем скоро появятся нужные слова.

В этой жизни, только немного позже меня ждут те свершения, которые кажутся невозможными сейчас, путешествия автостопом, Амстердам и Барселона, парашюты и парапланы….

Не могу понять, почему так много людей не любят или боятся мечтать, опасаясь, что желаемое никогда не воплотится.

А я не стану боятся. Буду искать свои мечты в этой столичной, ветреной и солнечной реальности, всматриваться в прохожих, искать пророческие слова в каждом диалоге и верить в чудо, несмотря ни на что.

А о чем мечтаешь и чего боишься ты?

Мы сидим на бордюре и бессовестно глазеем.
Сюжеты есть везде. Вот напротив нас сидит парочка, греют на солнце белоснежную кожу и едят подтаявшее мороженное в вафельных стаканчиках.
- Они сбежали из ближайшего колледжа, - говорю я. – Прогуливают пару по английскому.
- Это их первое свидание, - поддакиваешь ты. – Он угостил ее Пломбиром, и в глубине души, она надеется, что он поцелует ее до звонка на перемену.
- Спорим на желание, что не поцелует. – Хохочу я. – В этом возрасте парни нерешительны и скованы.
- Просто у нее маленькая грудь – Ухмыляешься ты, пуская дым кольцами.
В парке много людей. У каждого из них своя легенда.
В боковом кармане моей сумке мелки. Я рисую на пятачке асфальта под нашими ногами розовое солнце и желтые морские волны. Пыль от мела перемешивается на ладошках и становится рыжей. Я хотела бы, чтобы городская пыль тоже была цветной.
Молоденькая парочка уходит. Она почти на голову выше его и забавно сутулится, чтобы соответствовать. Я выиграла целое желание.
Сегодня я прогуливаю контрольную в университете, но не чувствую ни малейшего угрызения совести. Поздней ночью я напишу реферат, пару рецензий и рекламный материал. Сейчас, когда есть солнце и живые сюжеты для новых историй, кто может думать об учебниках.
Я пересаживаюсь на жухлый газон, с этой точки видна оставшаяся часть парка.
Старушка кормит голубей крошками из полиэтиленового пакета. Наверное, разрезая батон, она всю неделю стряхивала крошки с разделочной доски в пакет, чтобы сегодня угостить столичных птиц. Так делала моя бабушка. Она выросла во время войны и считала, что хлеб, даже крошки, выбрасывать нельзя.
Если хотя бы час наблюдать сюжеты на улицах города, то можно заметить, что у него есть душа. Много светлых и чистых душ.
С недавних пор я всегда ношу с собой мятую тетрадь или блокнот. Если постараться, то среди номеров телефонов и вопросов для интервью, в них можно найти мои размышления, написанные корявым и неразборчивым почерком. Как правило, именно они оказываются самыми важными.
Сегодня, на одной из страниц, я пишу о том, что у моего города есть душа.

И когда мы оставались наедине, на все выходные, мы старались не выбираться из квартиры. Шлепали босыми ногами по голому полу, заказывали на дом настоящую итальянскую пиццу. Я открывала курьеру в твоей рубашке, застегнутой не на все пуговицы, волоча за собой твои джинсы. При курьере я находила в твоем кармане кошелек, отсчитывала мятые купюры, а бедный молоденький мальчик краснел, уставившись на мои голые колени.

Получая огромную пиццу, полметра в диаметре мы ставили ее прямо в коробке на постель между нами, и кормили друг друга, перемазываясь соусом и растопленным сыром.
Ближе к вечеру мы ужинали черствыми булочками из маленького магазина возле дома, запивая холодным кофе. Потому что мы не хотели выходить надолго из дома, потому что мы не могли выходить из дома по отдельности, потому что больше трех минут друг без друга казались невыносимыми.

Ночью мы стелили старенький плед на полу балкона и вдыхали летний прохладный воздух, царапая спину крошками нашего раннего ужина. Затем ты откупоривал бутылку красного сухого штопором-брелком, и мы распивали ее прямо там, на балконе, из горла, делясь друг с другом мечтами и планами. Я неуклюже капала вином на твою единственную строгую рубашку в тонкую, аристократическую полоску и разглядывала мочку твоего уха, ключицу, пульсирующую венку на шее.

Завтра придется освободить нашу квартиру. Эта последняя ночь тут, в маленькой однушке, где все начиналось. Теперь мы стали взрослее, серьезнее и состоятельнее. Мы будем жить в красивой квартире-студии оформленной в минималистическом стиле, где не будет нашей маленькой ржавой плиты, куда мы не перевезем старый диван в бежевый цветочек, объеденный молью и этот плед, знающий все наши сны тоже останется тут.
Ты помнишь, как все тут начиналось? Как постепенно появлялся уют в этой маленькой скромной квартире. За этой закрытой дверью мы оставим наши трогательные выходные с крошками и вином.

Ты обнимаешь меня за плечи, и мы отправляемся на балкон, ты куришь у окна, а я, взобравшись на хромой стул, наблюдаю апрельское небо. У входа нас ждут несколько сумок с дорогими предметами, которые, надеюсь, найдут себе место в нашем новом, но пока бездушном доме. Через пару часов за ключами придет молодой человек – новый владелец.

Серьезный и строгий ты, вспоминаешь нас… молодых и влюбленных. В честь последних часов тут мы заказываем итальянскую пиццу и едим ее сидя на полу балкона, среди пыли и окурков. Соус капает на твой костюм, на мою блузку цвета слоновой кости, размазывается по подбородку.
Мы смеемся, целуемся, щекочем друг друга и кормим пиццей. И в этом коктейле из воспоминаний, сыра и салями нам все еще 20. Как почти десять лет назад.

Что делают вечерами настоящие герои?

Истинные рыцари поднимают забрало и смотрят на мир незащищенным, прозрачно-зеленым взглядом.

Герои пытаются заполнить смыслом безразмерную вселенную, которая все никак не хочет прятаться под кольчугу и пытаются найти ответы на те вопросы, что навязывают им сложное содержание и безграничный внутренний мир.

Настоящие герои ищут вершины гор в большом городе, чтобы быть близко к себе, и к небу в то же время. Они находят их в книге, тетради или на мольберте, возводят их с помощью слова или карандаша.

Врожденно благородные, они не подсчитывают подвиги, не ведут учет спасенным принцессам, не сражаются за карету и башню… После заката они прячут в гардероб броню, доспехи и шлем, берут бокал вина, чашку чая или сигарету, и очень пытаются быть обычными.

Но заржавевшие доспехи почти въелись в кожу, и даже в мирное, лунное время не исчезает желание чему-то противостоять.