Как часто мы хотели бы молиться — но молитвы нет; мы хотели бы любить — но сердце каменно; хотели бы собрать наши мысли — а мысли разбегаются, расплываются; хотели бы всей волей своей начать новую жизнь, но нет этой воли — она разложилась на какие-то составные части, желания, мечты, тоску — а крепости в ней нет... Как часто мы подобны морским волнам, которые ударяются об утесы, взлетают и опадают вновь в лоно морское, ничего не достигнув. Редко, редко мы останавливаемся, однако, вниманием на этом. Мгновениями мы тоскуем, мгновениями болит у нас сердце, мгновениями мы думаем: Неужели мне закрыт путь к Богу?. Но потом мы успокаиваемся, забываем, нас засасывает болото... Не так случилось с Марией Египетской: ее охватил ужас, и она бросилась за помощью, за милостью, за спасением...

Митрополит Антоний Сурожский

Тишина

  ... Вы сами знаете, как иногда неожиданно, без того чтобы мы что бы то ни было сделали, на нас сходит тишина. Бывает это в любой обстановке, не обязательно там, где тихо, не обязательно в лесу, в поле, не обязательно в пустой церкви; иногда среди шума житейского, среди тревоги вдруг коснется души какая-то тихость, и душа уходит вглубь, в какой-то град Китеж, который (вдруг оказывается) есть под бурной или рябой поверхностью нашей души и нашего сознания. Иногда это бывает, когда вдвоем с кем-нибудь сидишь. Поговоришь; потом и говорить не хочется, и уходишь вглубь, и всё глубже, и делается всё тише, и нельзя тогда ничего сказать, потому что кажется, что любое слово разобьет, вдребезги разнесет эту тишину. А потом эта тишина делается такая глубокая, что в ней начинает рождаться возможность что-то сказать; и тогда говоришь осторожно, трезво, немногоречиво, тихо, и каждое слово выбираешь так, чтобы в нём была правда и чтобы оно не разбивало эту Богом данную тишину...

митр. Антоний  Сурожский
МОЛИТВА И ВРЕМЯ

Каждая исповедь может быть последней исповедью человека; каждую исповедь человек должен приносить Богу, словно это его предсмертный час. Каждую исповедь должен принимать священник с таким же благоговением, с таким же сознанием ответственности, с таким же трепетным ужасом и трепетной любовью, с какими он препровождал бы на суд, шел бы на суд Божий вместе с человеком, который у него исповедуется. И так же должны понимать исповедь те люди, которые толпятся и ждут своей очереди. Человек стоит на Страшном суде: уйдет ли он оправданным, или я увижу воочию вечную гибель брата или сестры? Если бы только мы это понимали, разве мы с нетерпением относились бы к долгой исповеди, когда человек предсмертно, наконец, напоследок старается спастись от вечного осуждения.

митр. Антоний Сурожский. Пастырство.

Из беседы Митр. Антония Сурожского:

"У меня был случай, который я некоторым рассказывал, о том, как у нас в церковном доме завелись мыши и бегали они стаями. Мы с матерью решили не ставить мышеловок, потому что нам жалко было мышей, кусочки хлеба с ядом мы не хотели класть, потому что даже если они умерли бы на месте, у меня бабушка была 93 лет, она могла взять и съесть, и тогда будет совсем не то. И я думал: что же делать? И потом я вспомнил, что у нас есть в церкви вот такая книга, Великий Требник и там есть молитва одного святителя, я не помню имя его сейчас, не то что заклинание, это обращение ко всем вредным зверям, целая страница, начиная с львов и тигров и кончая насекомыми, и по дороге, конечно, и мыши есть. И там сказано, что ты называешь, конечно, того зверя, который тебе нужен, потому что обратиться к мыши и сказать: «Я тебе, как льву, приказываю уйти», немножко смешно, мышь рассмеется и никуда не уйдет. Я посмотрел, и в конце там сказано: когда ты прочтешь это, скажи: вот, я именем Господним тебе повелеваю уйти и больше не досаждать этому дому. Ну, я подумал: я никак не верю, что это может случиться, но если ты, святой имярек, веришь в это, я твою молитву прочту, а ты ею молись; я только слова прочту, а ты сделай, что нужно. Потому что ты верил, когда написал эти слова; так вот — твоя вера, а мои слова.
(Знаете, есть такой русский анекдот о том, как дворянка отпустила на паломничество в Иерусалим одного из крестьян с условием, что он принесет ей из Иерусалима кусочек Животворного Креста. Он поехал в Иерусалим, забыл конечно про свою хозяйку и про Крест, возвращается на своей телеге и думает: «Господи! Мне же велено было принести частицу Креста Господня! Что же мне делать?..» Глубоко задумался и не так лошадью управляет, что-то случилось, и дышло треснуло. Он поправил его, потом видит — на земле лежит маленький кусочек дерева. Он его взял, завернул в платок и за пазуху. Вернулся к хозяйке, говорит: «Да, я тебе принес…» Она взяла, приложилась и выздоровела. Она пришла в восторг от этого, а он ей говорит: «Ты, матушка, не восторгайся. Без твоей веры да моего дышла у нас ничего бы не вышло»).
И вот я по этому признаку решил обратиться к святому — кажется Евстафию, я не уверен. Я надел на себя епитрахиль, сел на свою кровать, которая была против камина, положил книгу на колени и жду. И из камина вылезла мышь. Я ее перекрестил и говорю: «Сядь и слушай».
И что? — она села, шевелит усами и смотрит на меня. Я взял книгу и ей прочел, и когда кончил, я ее снова перекрестил и сказал: «А теперь иди и скажи другим». Она ушла, и ни одной мыши больше в доме не было. Так что тут можно сказать, что моей веры тут не было никакой, а у святого Евстафия видно была крепкая вера, потому что он сумел мое безверие вознести к Богу в форме молитвы, и у мышей оказалось веры больше, чем у меня, потому что они послушались того, что было сказано"...

Митрополит Антоний Блюм. Про молитвы за нас.

Бывает, что мы читаем молитвы с каким-то чувством, переживанием, но от повторения, потому что они не доходят достаточно глубоко до недр нашей души, чтобы все в ней всколыхнулось и зажило, тускнеет наше чувство. Мы можем эти слова повторять без конца, мы знаем, да, да, знаем — и Бог знает, и стоит ли это Ему повторять, Он уже тысячи раз это слышал. Я обратился раз к отцу Афанасию не совсем с этим вопросом, но в связи с этим. Он меня спросил: «Ты много молишься?» Я говорю: «Да» (я в то время молился действительно много). — «И когда помолишься, у тебя чувство успокоенности по отношению к Богу?» — «Да». — «А если ты так устал, что не можешь вычитать свое правило, как ты себя чувствуешь?» Я помялся и сказал: «Мне не по себе». «Вот как? — сказал отец Афанасий. — Значит, ты думаешь, что защита Божия, любовь Божия тебе даются только в обмен за твою молитву, что ты можешь купить вычитыванием этих молитв Божию милость, Божию защиту? Это не годится! Вот тебе новое послушание: в течение следующего года я запрещаю тебе молиться. Только перед тем, как лечь спать, ты положи три земных поклона с крестным знамением и со словами: „Господи, молитвами тех, кто меня любит, спаси меня!“ — и ложись, и не смей молиться. Но только вспоминай тех людей, которые тебе на ум придут. Поднимется образ того или другого человека, вспомнится имя того или другого человека, который тебя любит: твоя мать, твой покойный отец, твой товарищ. И каждый раз, когда вспомнится кто-то, остановись и скажи: спасибо тебе, что ты так меня любишь, что мне даже молиться не надо, я могу уснуть без страха оставленности». Я так молился год и позже к этому возвращался много раз в течение моей жизни. И это было так замечательно, потому что один после другого вставали в моей памяти лица или имена людей, которые были мне близки, или людей, которых я давным-давно забыл, но которые составляли часть моей жизни, и вдруг оказывается, что они есть, что они пришли мне сказать: ты нас забыл, мы тебя не забыли, не бойся, мы о тебе молимся… И от этого я научился глубокой благодарности ко всем людям, живым и усопшим: у меня было чувство, что надо мной покров благодаря им, покров Божией Матери, защита Спасителя. Потому что среди этих имен не только имена моих друзей, знакомых, товарищей, не только имена моих наставников, не только имена святых, которые меня поразили своей жизнью или своим учением, но образ Божией Матери, образ Христа, имя Самого Бога, Таинственного Отца Небесного. И вся молитва превратилась тогда в изумление благодарности и уверенности в единстве, которое нас всех держит вместе.

"Христиане, привыкли, как только возникает проблема или появляется опасность, обращаться к Богу с криком: "Господи, заступи, защити меня!" Как часто, вероятно, Господь глядит на нас с грустью и неслышно отвечает нам на том языке, который бы мог коснуться нашего сердца, если бы оно не было так озабочено собственным страхом: "Я же послал тебя в эту ситуацию, ты должен сражаться за Меня; разве ты не принадлежишь войску, авангарду Царства Небесного, которое Я послал на землю?"
Не так ли некогда на море Галлилейском ученикам в отчаянии взывавшим: "Господи, не видишь ли, что мы погибаем?" Он отвечал с укором: "Маловеры! Сколько Мне быть с вами..."

митрополит Антоний Сурожский