"Это не грузинский характер виноват, а советская наша школа, из которой мы все вышли. Все мы ждем распоряжения барина, обожествляем власть и не уважаем личность. Впрочем, неуважение к личности — болезнь российская, исконная, застарелая. <...> Меня сильно раздражает слово «звезда», применяющееся сейчас к чему попало. Вообще говоря, замысел мне понятен: всякого рода притопы, если эти притопы становятся перманентны и повсеместны, позволяют очень хорошо успокоить население и превратить его в толпу идиотов, а с толпой идиотов можно делать что угодно — они не будут ни сопротивляться, ни задумываться... Но и при исполнении этого замысла должен, мне кажется, быть какой-то предел. Потому что более стремительной деградации всего я не припомню.

 

Государство вообще не должно вызывать у человека никаких пылких чувств. Оно меня оберегает, я ему за это плачу налоги, оно представляется мне большой жилищной конторой и ничем более. Если говорят о Великой Державе, за этим наверняка скрывается прохиндейство. <...> На нынешних концертах двадцатилетние спрашивают: вот вас преследовали в начале, а за что? И я теряюсь, потому что нарекания, например, вызывала моя строка: «Ах, война, что ж ты сделала, подлая...». Какая она подлая, если она — великая? Вот такой был уровень претензий. Или, например, вызывают меня и интересуются, почему я в песнях употребляю слово «женщина». Рекомендуются «девушки», а лучше всего «девчата»".

 

 

Находясь в Баденвайлере, Чехов писал маме и сестре: "Здоровье мое поправляется, входит в меня пудами, а не золотниками", "Здоровье с каждым днем все лучше и лучше"... Меж тем силы оставляли его с каждым днем.

 

В статье, напечатанной в немецкой газете после смерти Чехова, его лечащий доктор Эрик Шверер писал: "Он переносил свою тяжелую болезнь, как герой. Со стоическим, изумительным спокойствием ожидал он смерти. И все успокаивал меня, просил не волноваться, не бегать к нему часто, был мил, деликатен и приветлив".

 

За несколько минут до смерти Чехов приподнялся на постели, громко произнес: «Ich sterbe» (Я умираю) и попросил поднести ему шампанского. Выпив бокал до дна, он с улыбкой сказал: «Давно я не пил шампанского», повернулся на левый бок — как всегда он лежал рядом с Ольгой — и тихо уснул.

 

"Было поистине изумительно то мужество, с которым болел и умер Чехов!", — позже напишет Бунин.

 

P.S.

Чуковский пишет, что Горький не верил Книпперше, будто Чехов, умирая, произнес: „Ich sterbe“. На самом деле он, по словам Горького, сказал: „Ах ты, стерва!“

 

P.P.S.

Чехов, безусловно, был человек большой православной культуры (читал и знал многих церковных писателей — старых и современных), высокий моралист, которого глубоко волновали вопросы нравственного поведения, но при этом совершенный и убеждённый "европеец"-атеист с научным взглядом на мир. «...Я давно растерял свою веру и только с недоумением поглядываю на всякого интеллигентного верующего...». Или в письме Горькому: «Про образованную часть нашего общества можно сказать, что она ушла от религии и уходит от нее все дальше и дальше, что бы там ни говорили и какие бы философско-религиозные общества ни собирались... Теперешняя культура — это начало работы во имя великого будущего, работы, которая будет продолжаться, может быть, еще десятки тысяч лет... Теперешняя культура — это начало работы, а религиозное движение, о котором мы говорили, есть пережиток, уже почти конец того, что отжило или отживает».

 

Сохранились недвусмысленные свидетельства о безбожии Чехова, в т.ч. оставленные самим писателем.

В 1892 году Чехов пишет: «Религии у меня теперь нет». В 1900 году: «Я человек не верующий». В 1903 году то же самое: «Я давно растерял свою веру».

«Я получил в детстве религиозное образование и такое же воспитание — с церковным пением, с чтением апостола и кафизм в церкви, с исправным посещением утрени, с обязанностью помогать в алтаре и звонить на колокольне.

И что же? Когда я теперь вспоминаю о своем детстве, то оно представляется мне довольно мрачным: религии у меня теперь нет.

Знаете, когда, бывало, я и два мои брата среди церкви пели трио «Да исправится» или же «Архангельский глас», на нас все смотрели с умилением и завидовали моим родителям, мы же в это время чувствовали себя маленькими каторжниками» (т. XV, стр. 339).

Можем еще Льва Толстого вспомнить: «Видаю здесь Чехова, совершенно безбожника, но доброго...» (Л. Н. Толстой о литературе. М., Гослитиздат, 1955, стр. 505)

И финальная точка его жизни: он умер без исповеди, причастия и священника. Вместо принятия Таинств выпил шампанского.

 

 

Харьковского стоматолога Морица Палема в 38-м осуждают как немецкого шпиона и в тот же день расстреливают. Его дочери Виктории было 9 лет.

 

В 1955-м она просит сообщить о судьбе отца - знала только, что его арестовали. Дело пересматривают, в качестве свидетеля вызывают другого фигуранта, который выжил. Тот рассказывает о пытках в НКВД, о том, что Палем тогда был "похож на живой труп" и мог признаться в чем угодно. Хотят вызвать и чекиста, который их тогда пытал, но оказывается, что он погиб в 42-м на Харьковщине.

 

Палема реабилитируют, о чем сообщают дочери. Но о расстреле в соответствии с тогдашними инструкциями не говорят. "Получил 10 лет лагерей, умер в 40-м, причина смерти: —", вот вам свидетельство.

 

Проходит еще 34 года, начинается перестройка, Виктория Палем обращается с новым заявлением, в котором просит не присылать "филькину грамоту", как в прошлый раз. И наконец узнает правду.

 

 

Всем известна дата 9 (22) января 1905 года — так называемого кровавого воскресенья. Мало кому известно, что есть ещё и кровавая пятница 5 (18) января 1918 года.

 

5 января 1918 года — по приказу большевиков расстреляна мирная демонстрация в защиту Учредительного Собрания, прошедшая в Петрограде. По разным данным, в манифестациях участвовало от 10 до 100 тысяч человек. Число убитых до 100 человек.

 

5 января 1918 г. в составе колонн демонстрантов рабочие, служащие, интеллигенция двинулись к Таврическому и были расстреляны из пулеметов. Из показаний рабочего Обуховского завода Д. Н. Богданова от 29 января 1918 г., участника манифестации в поддержку Учредительного собрания:

 

«Я, как участник шествия еще 9 января 1905 г., должен констатировать факт, что такой жестокой расправы я там не видел, что творили наши „товарищи“, которые осмеливаются еще называть себя таковыми, и в заключении должен сказать, что я после того расстрела и той дикости, которые творили красногвардейцы и матросы с нашими товарищами, а тем более после того, когда они начали вырывать знамена и ломать древки, а потом жечь на костре, не мог понять, в какой я стране нахожусь: или в стране социалистической, или в стране дикарей, которые способны делать все то, что не могли сделать николаевские сатрапы, теперь сделали ленинские молодцы.»

Приключения византийской принцессы в Московии.

 

Софья Палеолог была властной и хитрой. Она смогла уговорить Ивана III избавиться от ига и выиграть династическую борьбу.

 

Тяжелое детство

Будущая жена Ивана III Зоя Палеолог родилась в Греции примерно в 1455. Ее отцом был Фома Палеолог, деспот Мореи, брат последнего византийского императора Константина. К славной родословной Палеолог можно добавить родство с итальянскими князьями. Но на момент рождения девочки положение ее родственников было незавидным. В 1453 император Константин погиб при взятии Константинополя. Вскоре отец Зои был вынужден бежать на Корфу, а оттуда в Рим. Через несколько лет греческая принцесса вместе с братьями отправилась вслед за уже погибшим отцом.

 

В Риме Зоя попала под опеку папы. Девочке пришлось принять католичество и имя Софья. Дети не бедствовали, но и не купались в роскоши: на их содержание выделялось 3600 экю в год. На эти деньги им также нанимали врача, профессоров латинского и греческого, переводчика и священников.

 

Сватовство и замужество

В 1469 вдовствующий Иван III посватал Софью. Назвать ее завидной невестой было трудно. Слава византийской принцессы вряд ли могла помочь ее будущему мужу улучшить отношения с османами.

 

До московского князя Софью сватали дважды. Сперва ее руку предложили королю Кипра де Лузиньяну, но тот отказался. Тогда папа Павел II попытался выдать девушку за князя Караччоло, но тот умер. В 1469 папа предложил Ивану III жениться на Палеолог, умолчав при этом католическую веру Софьи. Павел II надеялся укрепить позиции католичества на Руси. Московский князь, вероятнее всего, польстился громким именем невесты.

 

3 года велись переговоры, и наконец в 1472 Софью вместе с приданым отправили в Московию. По дороге в разных городах в честь нее устраивали праздники. Во главе обоза шествовал представить папы с большим католическим крестом. Понтифик надеялся, что греческая принцесса привезет с собой на Русь католичество.

 

Но планам папства не суждено было сбыться: весть об этом вызвала в Москве настоящий скандал. Митрополит Филипп заявил, что немедленно уедет из города, если католический крест привезут в столицу. Иван III во избежание конфликтов отправил своего посла встретить обоз за 15 верст до Москвы. Тот, недолго думая, силой отнял крест у папского священника. Наконец заморская невеста прибыла в город, приняла православную веру и 22 ноября венчалась в Успенском соборе.

 

Жизнь при дворе

Жизнь Софьи при дворе была несладкой. Греческой царевне не доверяли, бояре обвиняли ее во всех неприятных им нововведениях. Великая княгиня и правда пользовалась сильным влиянием на князя. В летописях писали, что она слезно умоляла Ивана III сбросить наконец оковы ига.

 

Она же уговорила великого князя выписать из Италии зодчих, которые приняли участие в строительстве Успенского собора, Архангельского собора, Грановитой палаты и Казенного двора в Кремле. Она же, по мнению некоторых историков, привезла с собой и двуглавого орла, размещенного впоследствии на гербе Московии. Софья дорожила памятью о своем прошлом. В Троице-Сергиевой лавре можно найти пелену, вышитую рукой великой княгини. В подписи на пелене Софья величает себя «царевною царегородской».

 

Софья прекрасно понимала, что укрепить свои позиции ей поможет только рождение наследника. У Ивана III уже был сын от первого брака — Иван Молодой. Он получил от отца на княжение Тверь и некоторое время был его соправителем. С женитьбой Ивана Молодого ситуация еще усложнилась. Но вскоре он заболел подагрой, и даже выписанный из Италии доктор не смог спасти князя. Спустя сто лет Андрей Курбский обвинил Софью Палеолог в том, что она отравила наследника престола. Но историки так и не смогли доказать или опровергнуть его догадку.

 

Последним препятствием на пути Софьи был сын Ивана Молодого Дмитрий, которого короновали в Успенском соборе в 1498. Но вскоре Дмитрий и его мать Елена впали в немилость, Иван III приказал заточить их, где они и скончались. Так Софья Палеолог вышла победительницей из династической схватки и обеспечила своего сына Василия престолом.

 

Внешность и характер

Современники вспоминали о Софье как об умной и хитрой женщине. С помощью методик судебно-медицинской экспертизы по останкам великой княгини удалось восстановить ее облик. Она была невысокого роста, полной и с волевыми чертами лица. Присутствовавший при заочном бракосочетании итальянский поэт Луиджи Пульчи с насмешкой описывал греческую принцессу: «Мы вошли в комнату, где на высоком помосте сидела в кресле раскрашенная кукла.

 

На груди у неё были две огромные турецкие жемчужины, подбородок двойной, щёки толстые, всё лицо блестело от жира, глаза распахнуты, как плошки, а вокруг глаз такие гряды жира и мяса, словно высокие дамбы на По. Ноги тоже далеко не худенькие, таковы же и все прочие части тела — я никогда не видел такой смешной и отвратительной особы, как эта ярмарочная шутиха. На ней узкое и дурное платье, хотя платье это было из богатого шёлка и скроено по меньшей мере из шести кусков материи, так что ими можно было накрыть купол Санта-Мария Ротонда». Болонские летописцы, любовавшиеся Софьей по пути в Московию, отмечали ее прекрасные глаза.