Популярная механика Егора Летова

Можно, конечно, начать с банального и поплакать под старую песню, де, «рок-музыканты долго не живут» и горят как спички, но сразу скажу, что для людей, знавших Игоря достаточно близко, его смерть, увы, неожиданностью не стала. И дело здесь отнюдь не в алкоголизме и других «вредных привычках» – люди, далекие от рок-музыки, предаются «излишествам» куда активнее – все это приватные темы, собственную среду обитания люди создают, как правило, себе сами и сами выбирают, как говорится, что чем закусывать.








С Игорем (Егором) меня познакомил его старший брат Сергей где-то в начале 80-х. Летов-младший жил тогда в Омске, интересовался музыкальной альтернативой, в частности «группой ДК», и, зная, что мы дружим, через старшего брата как-то попросил сделать ему качественные копии с мастер-ленты. Оба они слыли большими знатоками продвинутой музыки, ну а мы все, если кто помнит, после смерти рока к концу 70-х – смерти окончательной и бесповоротной – увлекались радикальным пост-роком, который носил тогда название «Rock In Opposition». А чуть позже у меня уже были записи его «Гражданской обороны».

Егор никогда не был панком, – почему его группу называют «родоначальниками отечественного панк-рока», я понять не могу, хотя догадываюсь (в 80-е принадлежность к панку означало не только социальную маргинализацию, но и получение от Партии-Комсомола индульгенции на относительную творческую свободу) и, тем не менее, – творчество Летова к панку не имеет отношения никакого. Это был – и по манерам, и по вкусам, да и по образу жизни – стопроцентный хиппи.

Россия – она, хоть Северная Нигерия, но страна весьма азиатская, где любят использовать иероглифы (особенно в качестве ярлыков) не столько для обозначения понятий, сколько для эмоциональной окраски заведомого контекста, ангажированного партийным агитпропом: «Почему молодой парень Иванов умер в расцвете лет?» – «Ну, он же панк». – «А почему Иванову мешают концертировать?» – «Ну, он же панк». – «А вы никогда не прислушивались к тому, о чем Иванов поёт? Вам не стыдно руководить такой страной?» – «А зачем Иванова слушать, он же панк»!

Много ли у нас в стране панков? И кто они, если жизнь в этой стране – по версии классика трэш-арта, японского художника Синтаро Каго – панк чистой воды? Был ли панком Андрей «Свинья» Панов, по-интеллигентски увлекавшийся модными тогда «Sex Pistols»? Нет, конечно. Я уже не говорю про «Сектор Газа» и «Ляпис Трубецкой» – схожие трэш-проекты, где виртуозно отформатирован провинциальный second hand и не более того, но которых тоже зачисляют в разряд панков.

Желание дезавуировать трэшевый дискурс в популярной «молодежной» музыке у наших властей, как видно, выше здравого смысла. Ну да, неча на зеркало пенять, коль рожа крива: зеркало разобьём – кто тогда увидит нашу рожу? Сталин, вот, безусловно, был панком. И Хрущев канал под панка в зале заседаний ООН. Про Брежнева с Ельциным – тоже вопросов нет, но они были панками по жизни, а не по року. А вот, скажем, «Оргазм Нострадамуса» – это да, это действительно панк-рок, но где сейчас эта группа? Группа, которая любила называть себя вокально-инструментальным ансамблем «Веселые ребята» (нет, это не тот популярный ВИА из советских 70-х, но что-то общее у них есть, точно). И ностальгия по панку есть, да, и называется она ЭС-ЭС-ЭС-ЭР: ностальгия по «прорехам на лице образцового советского общества».

А кто вообще сказал, что наших героев волновали «общественные» проблемы? Есть у русского поэта-дипломата Ф.И. Тютчева хорошая строчка – «…и нет в Творении Творца…». Несмотря на прическу с хрестоматийного портрета, Фёдор Иванович, панком, конечно же, не был, а вот пафоса в текст придётся немного добавить.

Действительно, имеется ли у Вселенной Автор, он же хозяин копирайта на наш Космос – т.н. Великий Архитектор Вселенной (ВАВ)? Или – сужая географию поиска – существует ли Творец у Русского Космоса? А, может, всё-таки, Хаос каким-то образом самоорганизуется, и между «микрокосмом» и «макрокосмом» существует обратная связь в том смысле, что не Его «сигнатуры» оставлены в нас, а наши в Нём, по которым, собственно, Он и водит циркулем по небу? И кто пройдёт этот Великий Квест?

Как-то прослушав диск очень интересной ленинградской певицы 60-х Лидии Клемент (она умерла в 26 лет и успела записать очень мало), я поймал себя на мысли, что подобный месседж мне уже попадался. Ну, как же: «Детский Альбом» Сергея Курёхина. Это был тот (высший!) тип авторского креатива, где не было… собственно Автора. Скажем, с Курехиным мы дружили, и я знал о его увлечении средневековой философией – мы часто при встречах перетирали на тему традиционного искусства как метода познания, где не последнюю роль играла т.н. «магия» и т.д. Но голос Клемент напоминал как раз ту самую «Фрау Мюллер», которую Берт-Тарасов с подозрительным постоянством изображал на обложках издаваемых им дисков…

Я не знаю, можно ли считать, вышедший на СД, «Детский Альбом» аутентично курехинским (по крайней мере, свидетель Алексей Вишня считает именно так), но утверждать, что Клемент была знакома с космогонией розенкрейцеров, не берусь. Тем не менее, эти «сигнатуры», эта своеобразная смысловая артикуляция с акцентом на анонимность присутствуют у них именно в том «режиме», как это было у Моцарта или, скажем, И.С. Баха.

Проблема языка – вот с чем сталкивается открывающий «новое», актуальный художник (эпигоны не в счёт). Но как преодолевает он преграду неизбежного непонимания? И – с другой стороны – как сканировать его месседж, если язык художника (а любая культура, в первую очередь, это язык) постоянно находится в состоянии становления? Понятно, чтобы не уйти в абсолютный «отказ» (аутизм), он должен уметь конвертировать собственный аутентичный текст в набор каких-то, более-менее, «общеупотребительных» знаков, мемов, готовых клише, ссылок и т.д. Так давайте скажем прямо: это умение, эту «механику» получения общего знаменателя, собственно, и следует называть словом «искусство».

Общим знаменателем любых субкультур, как правило, является «материнская» Большая Культура (БК), она же конвенциональная культура, впрочем, культура мёртвая, поскольку ее язык с необходимостью фильтруется (формализуется) контролирующим её агитпропом. А не контролировать нельзя, потому что имиджи, описанные другим языком – это уже совсем другие имиджи, плюс сам этот конвейер по производству мемов, работающий на конкретном культурном топливе, может, ведь, выдать на другом топливе иные мемы. А поскольку всё это делается «для народа» и «во благо народа», то любая власть – как ни крути – она всегда будет «от народа».

Продуктом любого актуального художника, поэтому, является не просто «песня», не просто «танец» или «картина», а объективация (тем или иным способом) его персонального космоса – в самом прямом, «физическом» смысле этого слова. И не факт, что этот космос в том или ином случае поддастся фиксации и получит статус артефакта, это не является прямой целью художника: автор манифестирует аутентичный микрокосм, претендуя на его конгениальность макрокосму, потому что верит в этот самый сакральный «интерактив», который я описал выше. Вот поэтому и говорят, что искусство, де, «магично»: жизнь действительно идет по «сценарию» художников, но именно по этой причине настоящий актуальный креатив, увы, анонимен.

Что такое курехинская «Поп-механика»? Это миметическая проекция «русского космоса» 80-х в процессе его становления. Этот курехинский космос был конгениален тому, что мы называем «совком» – звучало всё намеренно плохо, казалось абсурдным, блоки подчеркнуто не стыковались – такая помойка советского second hand перед тем, как ее либо подожгут, либо вот-вот этих «героев вчерашних дней» (которые, впрочем, позиционировались у него в качестве самих себя!) отправят в утиль. С одной стороны, это был тот самый «мимесис», как его понимал Рене Жирар, а с другой – современный джаз самой высокой пробы, где Сергей Курехин блестяще обыграл даже этимологию слова «джаз»: «подзалупная шелупонь» – вот что называли «джазом» Нью-Орлеанские негры (производная слова jizz, как считает Сергей Летов).

Подражательный, а если выразиться мягче, «миметический» характер советской культуры очевиден. Но таким же был недалёкий и пошлый «советский рок» комсомольского разлива, поскольку при всей его кажущейся оппозиционности он был продуктом и неотъемлемой частью все того же совка. Плюс, стоящие на страже номенклатурной «традиции» всем известные «эксперты» (родом оттуда же), функция которых состояла в том, чтобы, опираясь на мнение «общественности» (т.е. их собственное), ересь оригинальности грамотно конвертировать в «антисоветскую пропаганду». Поэтому быть оригинальным в этой стране значит: либо покушаться на конституционный строй («элитное»), либо попасть в категорию расчленяющих-великую-русь «жыдопидоров» («народное») за нежелание смотреть в тысячный раз «один и тот же сон», который профессиональные патриоты именуют «традиционным» укладом.

Однако мы (достаточно узкий круг людей) прекрасно понимали, что страну охватил очередной миметический кризис – побочный эффект любой Левой («…долго будет Корея мне сниться…», – пела Клемент). Грубо говоря, страна ищет «жыда», но эта тотально массовая миметическая связь всех со всеми могла быть и «брэндом», поскольку явно была для совка системообразующей, а если посмотреть на проблему глазами Джеймса Бонда – раритетной. Думаю, мысль моя понятна: подражательностью можно назвать лишь единичные проявления мимесиса, так сказать «миметический шаффл», подражательность же болезненная, «тотальная» – достаточно оригинальна, в одном из своих текстов я назвал ее русским трэшем.

В художническом контексте любая оригинальность – синоним самостоятельности. Но самостоятельность в своем крайнем проявлении есть ни что иное, как Прямое Действие. Именно тоской по самостоятельности маркируются подростковые мемы, и здесь мы вторгаемся в сакральный, почти эзотерический контекст слова «юность». Юность нельзя зафиксировать, юность необходимо именно «прожить», да так прожить, чтоб не было мучительно больно и т.д., кроме смеха. Именно в подростковом возрасте, перефразируя слова Алексея Цветкова, можно стать «господином без рабов».

Творчество Курехина всегда, что называется «юно», его невозможно зафиксировать, его невозможно отформатировать и положить на полочку, и не потому что Сергей не владел формой («Детский Альбом» структурирован виртуозно), а потому что в Русском Космосе доминирует именно Русский Хаос – доминирует очевидно, тотально, и здесь, увы, невозможно наврать, не потеряв актуальности. И в этом смысле (если суметь, конечно, поймать определенный угол зрения) на Россию можно посмотреть и как на Юность иного мира…

И – возвращаясь к «Детскому Альбому» – попробуйте теперь определить «жанр» этой музыки: «Опера», как иронично назвал это Автор. Opera Magnum самого Автора, которого (того самого, каким он обозначил себя «на входе» инициатической adventure) «на выходе» уже нет – Орфей, навсегда теряет свою «Эвридику» (ирония еще та: она постоянно его там тянет в кусты и называет «пидарасом») и танцует какой-то очень странный, поливалентный по настроению и закончившийся на доминанте прощальный вальс. А, может, всё-таки, это Она танцует?!

Я всегда скептически относился к музыкальной генерации 80-х, к которой, собственно, сам принадлежу. Адекватно описать систему языком системы сложно: многое кажется очевидным, и для того, чтобы понять кое-какие вещи, необходимо отойти в сторонку и поглядеть на всех нас со стороны. А еще лучше – попытаться законтачить с представителями другого поколения. Но вот когда слышишь от них в очередной раз – снова и снова – про «голосища-три-октавы» или про какого-то там «супер-пупер-басиста-гитариста-барабанщика», сразу же чувствуешь этот особенный формат 80-х – активистов и подвижников контркультуры, которых наняли Партия и Правительство отвлекать массы от номенклатурного дерибана. Да, мы отвлекали, и отвлекли, в конце концов, благодарить нас не надо – нет, не потому, что мы такие бессеребренники, а потому что нас интересовали совершенно другие вещи. И эти вещи были совершенно иного мира.

В одной из статей, посвященной нашим родным российским гопникам, я как-то набрёл на интересный пассаж, объясняющий принципиальную разницу между т.н. «хиппарями» и настоящими хиппи. Повторять не стану, там много иронии, но автор «хиппарями» уничижительно называл как раз эту первую, аутентичную волну «детей цветов», которые практически не дожили до наших дней из-за своих, известных всем, «излишеств» и преклонениями перед загнивающим «западом». А вот золотая молодежь 80-х у него и есть настоящие хиппи. Как вы уже поняли, «настоящие» хиппи это как раз те, кто знает, что такое панк, и субкультурно изъясняется на родном языке. История советской контркультуры, оказывается, (и как вы уже догадались) это и есть история группы «Аквариум» – кто бы подумал иначе…

Вот этому поколению как раз и принадлежал Егор Летов. Хиппи, равнодушно прошедший мимо панка, но до предела заведенный цинизмом номенклатурных инсценировок начала 90-х. Именно тогда сложился и оформился аутентичный летовский космос.

Его часто называли обидевшимся на жизнь подростком, в его дискурсе не видели ratio, и он, действительно, был медиумом соответствующей возрастной группы – молодёжи, у которой в этой стране реально нет будущего. Только ли у молодёжи в этой стране нет будущего? Ответьте на этот вопрос честно – и вы раскроете секрет воистину безумной популярности Егора Летова и его «Гражданской Обороны».

Зато у этих людей есть своя Юность и – сопутствующая ей – тяга к Прямому Действию. И уж совершенно точно в творчестве Летова не было того, что называют «протестом», потому что Прямое Действие и протест (т.е. рефлекс) несовместимы для человека «самостоятельного», «господина без рабов», какими, собственно и мечтают быть подростки, не желающие знать о фарисейском истеблишменте с его постоянно-битловским «Let it be». И вот здесь я хочу отослать читателя снова к «Детскому Альбому» – гармонии узнали? Жуки ливерпульские, они самые, золотая хоругвь беспонтовых яппи – «мечты – третий сорт», как говорится.

Но был ли имманентен Летову протест – в обыденном, «социальном» смысле, для обозначения которого на западе чаще используют слово «отказ»? Уверен, что тоже нет. Да, здесь был драйв, агрессия, но все было подчинено строительству собственного космоса, причем вполне традиционными методами, отсылающими нас к субкультурным мирам русского сектантства. И это «цепляло». И – всё то же, как у сектантов: с одной стороны – «уклад», эти монотонные квинтовые круги, и – с другой – постоянное желание из него вырваться, пожить «иначе», да так, что крикнуть, наконец, что «бога нет».

***
В самом конце 90-х, когда у меня вышло уже порядочное число СД, мы встретились, как всегда, у Летова-старшего дома, и Игорь попросил презентовать «музыку, которую он обожал в молодости и сейчас не прочь послушать». Я ему, естественно, предложил поменяться. «А что ты хочешь?» – спросил он. – «А вот именно то, за что тебе самому не стыдно».

По характеру он был типичный коллекционер, как, впрочем, и я, а главное – прекрасно знал тему и великолепно разбирался в ее нюансах. Я до сих пор считаю его толковым продюсером, понимающим «философию» звука, умеющим выстроить «атмосферу» альбома и способным очень тонко чувствовать «музыкальное время». Отсюда, кстати, и его тяга к психоделике, нойзу и вообще шаманизму на концертах, отсылающему нас к рок-аксакалам 60-х. И вот что он принес: «Красный альбом», «Прыг-скок», «Сто лет одиночества», «Русское поле экспериментов», «Солнцеворот» и «Невыносимая лёгкость бытия». Комментариев у меня нет, и выбор говорит сам за себя.

В отличие от обласканного газетчиками Курехина, у Летова была достаточно серьёзная проблема, связанная с персональной репрезентацией, ставшая чуть ли не критической после распада первой «Обороны». То, что к этому руку приложил КГБ, знают многие (Партии-Комсомолу это еще зачтётся!), но что Егор из этой, достаточно опасной ситуации вышел сухим из воды – тоже к ним, подробности опустим, поскольку сделано это было вопреки Партии. Оставшись без команды, он постоянно тогда пытался обратить на себя внимание, делал какие-то «заявления» и часто скатывался в безвкусный провинциальный хард-кор. Так или иначе, я решил ему помочь и на самом рубеже десятилетий притащил их с Ромой Неумоевым в модную тогда газету «День», где познакомил с Бондаренко и Прохановым.

Спокойно. Эти ложные «точки бифуркации» в собственной биографии, на которых любит «настаивать» художник и всяко-разные «политические» лозунги – есть ни что иное, как ссылки внутри большого гипертекста (он же онтологический брэнд, проявленный в виде персонального мифа) и не более того, и относиться к этому надо соответственно. Лезть в ту или иную «партию» – значит потерять актуальность и обратно скатиться в просмотр массового сна, и «это понимает каждый ребенок» ((с) А.Луначарский).

Когда (где-то во второй половине 80-х) Неумоев спросил меня, как стать знаменитым, я ему посоветовал написать какую-нибудь гадость про жыдов. Он сначала удивился, но потом оценил неизбежный успех проекта: подобное отреагирует на подобное. Действительно, понятие «жыд» не имеет отношения ни к нации, ни к конфессии, но этим словом, как правило, называют у нас человека, которому завидуют и, одновременно, ненавидят. Классический невроз, налицо. А невротики, как всем известно, неадекватны, их интересуют лишь причины собственного невроза, шума будет много, а потому, Ромыч, с тебя пузырь, после такой песни ты станешь «легендой русского рока», поскольку поможешь Партии и Правительству решить важную государственную проблему. Так оно, собственно, и произошло. Курёхин восхищался этой историей и несколько раз просил ее пересказать в различных компаниях.

Публика не всегда понимает, что Прямое Действие перформативно и по большому счету имеет «игровой» характер в том смысле, что игроками можно стать помимо своей воли легко: чуть зазевался – и ты уже чей-то противовес в каком-то механизме, участник Прямого Действия персонажей, о которых не имеешь даже понятия. Что поделаешь, таковы законы Популярной Механики, и не будем забывать, поэтому, что любая революция это тоже Игра, когда после нескольких грамотных ходов, как красиво выразился один современный революционер, «оцепление превращается в оцепенение».

Однако Егор Летов никого не звал «на баррикады», он даже не сочинял песен. Впрочем, я допускаю, что очень многие хотели бы видеть его там. Но как говорится, чукча не читатель, чукча – писатель. Егор был всего лишь «стреляющим конструктором звука», как хорошо сказал по этому поводу Сергей Гурьев. Таким же был и Курехин, и оба тянулись к Прямому Действию как тотализации собственных арт-проектов. Тому и другому музыки было уже мало. Вот почему оба они и чуть ли не в одно и то же время оказались в лимоновской НБП, которая, вопреки распространенному мнению, вовсе не собиралась заниматься «политикой», а задумывалась как «Союз Самостоятельных Граждан России», способных бросить вызов Русскому Хаосу и действовать «напрямик». Что это значит?

Русский Хаос куда сильнее Русского Космоса, и все, что здесь называют «властью» – не более чем мираж. Отсюда и эта бестолковая агрессия всяко-разных ОМОНов на всё и вся, налево и направо, своих и чужих. А на деле – сублимация и канализация побочных эффектов постоянно возрастающей энтропии уже в системообразующем элементе. Все всё прекрасно понимают: власть в этой стране – присвоившая себе право на насилие, ни на что не влияющая прослойка, существующая абсолютно обособлено от населения, а в постсоветской России, вообще, живущая за пределами страны.

Здесь нет «общества», нет государства, зато есть уклад как устойчивая матрица привычек, порой, самого шизо-экзотического происхождения. И именно поэтому так рьяно коммунисты здесь боролись с самодостаточной «деревней», когда заталкивали людей из собственных домов в городские бараки, имитируя государственный интерактив под фальшивой вывеской «индустриализации». Но Хаос, увы, оказался победителем. И никакая власть не сможет ничего сделать в этой стране до тех пор, пока не будет запроса на Русский Космос именно от Русского Хаоса, и только от него.

«И Ленин такой молодой. И юный Октябрь впереди», – пел Егор. Но он пел не о дедушке и осени, а о Юности (она же Смерть) как vehicle для Прямого Действия за рамками «политеса» и обывательски-битловского «Let it be». Хрестоматийный дискурс «катакомбных» коммунистов, Новикова и Декабристов, Бакуниных и Кропоткиных, толкавших Хаос к самоорганизации, массы к поиску собственной идентичности, а потому на деле обожествлявших Смерть, поскольку рискованность эксперимента была практически очевидной. Такими, впрочем, были и их песни, где слово «юность» постоянно рифмовалось со словом «смерть».

Как Курёхина тянуло в инфернальный мир Пьехи и Кола Бельды, так и Летова тянуло туда же, он надолго западал на «Самоцветы» (своеобразный советский ВИА с таким же экзотическим репертуаром, инферно-стилистика которого требует отдельного анализа) и пел «про туман», подражая одному из вокалистов этого легендарного ВИА, оказавшегося потом в сумасшедшем доме. «Да, Смерть!», – это девиз Героев, и ничего с этим не поделаешь. И дело здесь не в «политике», которой в этой стране попросту нет, и не в мифической «оппозиционности» (на деле лёгкой, межклановой номенклатурной «тёрке»), а в самом Русском Хаосе – огромной бесформенной среде, которой актуальный художник бросает вызов своим персональным космосом, провоцируя его на «интерактив», реально опасный для жизни самого художника. Так что, сами видите, исторический дедушко-ленин здесь совсем ни при чём.

Раскручивая колёса Русского Хаоса, мы пытаемся дать ему Имя. Вот это и есть «популярная механика» современного российского актуального искусства, увы, с необходимостью попадающего в квазиполитический (за отсутствием в этой стране политики, как таковой) контекст, то есть в смысловую ауру агитпроповского иероглифа «Ничто». Ничто, которое ничтожит: а потому, при наложении, он один в один совпадает с иероглифом «Панк», о котором мы говорили выше, как о стратегии власти по выдавливанию актуального из современной жизни.

Уходит поколение людей, считавших эту страну своей. Из нашей жизни уходит актуальное. Те, кто приходят после нас, уже не парятся «розенкрейцерами», а при первом же удобном случае бегут отсюда. Из страны, окутанной густым туманом тотальной шизофрении, – куда же дальше? – попы и менты-наперсточники теперь ее главный гуманитарный «тренд». Что же здесь останется в сухом остатке? – или – «мы пойдём другим путем» – путём влажным.

 

«Популярная механика» Сергея Курёхина была проектом Прямого Действия, и это был джаз. «Гражданская Оборона» Егора Летова была тоже проектом Прямого Действия, но это уже был рок. И разница здесь не между джазом и роком, а между градусом понимания сути вещей. Да, истина познаётся сердцем, но пути прокладываются головой: ничто не вечно, актуальное – реально неуловимо, и свой аутентичный космос приходится постоянно конвертировать, об этом я говорил в самом начале – это и есть то самое, что мы называем популярной механикой.

Конвертировать в Анонимное, что собственно и успел сделать Сергей Курёхин, и сделал Игорь Летов в начале 90-х, а потом сбился с пути и заплатил за эту ошибку собственной жизнью. Да, есть две космические цепи – анонимная серебряная и анонимная золотая – из имён первооткрывателей: музыкантов, художников, артистов, сама память о которых стала артефактом. Где-то там мы найдём и «кондуктора с сумкой звёзд», Лидию Клемент. Но может ли текст своими силами выдавить собственный контекст? Способна ли власть выдавить из жизни анонимное?

Да, сейчас мы говорим о Курехине и Летове в прошедшем времени. Однако, конвертируя память о героях в их персональные мифы, мы даруем героям бессмертие. Но законы популярной механики таковы, что новые времена рождают новых героев, новых медиумов, производителей космических резонаторов, которые смогут, наконец, подобрать частоту к Русскому Хаосу и раскрутить этот гигантский механизм. И не в том смысле, что «капля камень точит», а в том, что, глядя на мир, не стоит забывать, что мир тоже внимательно смотрит на нас и способен меняться уже по нашему «образу и подобию».

Для Специального Радио. Конец марта 2008
http://art.specialradio.ru/?id=316