В колонках играет - U2 - With or without you
Самое странное – это смотреть на этот мир, который на самом деле изображён как зелёная трава под синим небом, и видеть пустыню.
Такое бывает, когда тот песочный замок, что был построен на светлом пляжном берегу, сносится какой-то неуклюжей волной.
И ты вроде бы и не опечален, но ты строил этот замок с самого утра, твоя спина обгорела и ты будешь отмокать в кефире. Но замка уже не будет.
И все твои жертвы будут настолько напрасны, насколько ты даже не может представить себе.

А ведь этим песочным замком могло быть всё. Твоя жизнь, твоя любовь, твоя дружба.
Скорее всего, именно дружба.
Только у неё такой светло-золотистый цвет и способность создавать настолько качественные фальшивки, что распознать их очень сложно.
Фальшивый песок, который смоется любой неуклюжей волной, въедается в твою кожу, в твои кости, переворачивает под себя твоё сознание. А когда волна сносить эту крепость, ты видишь, что это не песок вовсе, а чёрная грязь, которая струится по твоим обглоданным костям и шипит, шипит, не переставая.
Я не думаю, что то, что происходит, можно назвать дружбой.
И можно было бы вообще называть этим термином.
Друг это нечто такое, что как бы послано тебе откуда-то. Не важно, веришь ты в бога или нет, считай, что друг это некто, кто придуман тобой, а создан мировой чистой энергией. И этот человек не может так просто исчезнуть, он ведь и создан был не так просто.
Но, видимо, всё, что было, не дружба и этот человек - не друг.
Он был создан быстро, слеплен мельком и даже не обожжён в печи для крепости. Он развалился, как глина, а дружба погорела до пепла

Здравствуй, дедушка Мороз!
В общем, пишу я тебе потому, что обращаться-то мне больше и не к кому. Около шести лет не мучал я тебя своими желаниями, так что ты, наверное, и забыл меня («Старый маразматик»), но вот он я. Снова объявился.
Так вот.
Как я уже написал выше, обращаться мне больше не к кому. Да и, если честно, я очень сомневаюсь, что и ты справишься с моим желанием.
А хочу я, чувак («Задолбал тупой вежливый пафос») одного. Хочу, что бы 1го января всё нахер изменилось.
Мне не нравится то, что происходит сейчас.
Сейчас, чувак, у меня куда-то разбежались друзья, как тараканы. Я захлёбываюсь бытом, как червь дерьмом. Я ничего и никак не хочу, но это же МАТЬ ТВОЮ неправильно!
Чувак.
Я устал. Ты не представляешь как. Вот я так устал, что у меня даже на суицид сил нет. Да какой там… дышать сил нет.
Я, дорогой мой, заебался, по-русски говоря.
Серая жизнь, одна и та же музыка, те же самые сообщения в агентиках-контактиках, те же лица, те же дороги – весь год как один сплошной День Сурка!
И я… внутри пустой, но горящий деятельностью.
Но в башке у меня что-то не то.
Не так я отношусь к людям, к миру, к жизни, к себе.
Чувак.
Поменяй меня.
Помоги мне.
Заставь тот самый тумблер, который мне так нужен, щёлкнуть в моей башке.
Заставь меня пересмотреть и мир, и людей вокруг, и себя.
Вытащи из трясины.
Чувак…
Мне больше некого просить.
А в этом году я был хорошим… немножко…
А если был плохим, чувак, подари уголь.
Активированный.
Я отравлюсь нахер.

Я складываю листок и закидываю его в тумбочку.
Да…
Излил душу…
Ха-ха, по приколу было бы отправить…
Но…

В колонках играет - Агата Кристи - Моряк
Я, к стыду признаться, хреново помнил, где жил Денис. Но, зайдя в его двор, сразу же понял, что не ошибся. С третьего этажа одного из домов громко доносилась песня Агаты Кристи «Моряк».
- Вино и гашиш, Стамбул и Париж! Моряк, моряк, почему ты грустишь? – напевая, я шёл на звук.
Слава богам (или яйцам), мой музыкальный слух меня не обманул.
Денис открыл дверь мне сразу же. Либо он всё-таки услышал дверной звонок через музыку, что представлялось мне фантастикой, либо его шикарная интуиция снова сыграла на своём колокольчике. В общем, это даже не важно.

Дениса я знаю с девятого класса.
Мы вместе слушали одну и ту же музыку, да-да, было дело. Вместе курили за гаражами. В общем, нас связывало многое. А на тот момент мы спелись на том, что оба, как последние карапузы, безответно умирали от любви к каким-то там девчонкам. Которых, кстати сказать, мы сейчас и не помним даже. А нет… помним… ржать же на чью-то тему надо?
Хотя… мы с Денисом всегда ржём.

Денис моряк. От бога. Бесспорно. И то, что он моряк, позволяет ему покупать весьма… кхм… весёлые штучки. Например, травку.

Знаете, нормальные люди засовывают в жопу свои радикальные мысли и домыслы, не вытаскивают их на публику и вообще стараются помалкивать на эту тему.
Мыс Денисом, конечно, тоже так делаем. К сожалению, нам приходится так поступать. Потому что если не хочешь, что бы тебя сожрали за то, что ты считаешь историю ложью, Гитлера – гением, а людей – тупым стадом, то будь добр – молчи.
Мы и молчим. И с недавних пор это так вошло в привычку, что вытащить из нас нашу полемическую истину нам помогает только травка.

И вот мы сидим на кухне у Дена. Охерительная такая кухня. Огромная, белая, хирургически чистая – я прям даже завидую, а моя педантичность сгрызает меня, блюёт мной и снова меня сгрызает. Да, Ден умеет шиковать. И, главное, у него есть возможность это делать.
Так вот, мы сидим на его кухне. Самокрутки уже сделаны, музыка поубавлена, и дело остаётся за малым.
Зелёный чай и трава.
Мы сегодня, так сказать, по Гринпису.
Первая тяга.
Разговор начался с того, что Ден рассказал о своей поездке. Я покивал головой. Мы обсудили мою работу. Ден покивал головой. Я показал Дену новую татуху. Он сказал, что я дебил. Поболтали о бабах. И Ден ушёл покурить простую сигарету. Ему это необходимо. Нет, нет, он не никотинозависимый, он просто очень любит курить.
В это время я допиваю уже хер-знает-какую-по-счёту чашку чая и ухожу в туалет.
Возвращаюсь.

Ден сидит на кухне, в полумраке, запустив пальцы в волосы. Он поднимает на меня раскрасневшиеся от травы глаза и тихо-тихо говорит:
- У меня сейчас такие мысли… пиздец… хоть записывай…
Я сажусь напротив него задом на перёд, повернув стул спинкой к нему.
- Давай, рассказывай
- Я сейчас просто курил на балконе. И смотрел на жизнь в эти два часа ночи. Дым вместе того, что бы развиваться, навивал поток новых мыслей. Кто-то уже давно спит. В чьем-то окне видно радость и веселье. А где-то кто-то плачет. Одни ругаются и бьют посуду, а другие занимаются любовью. Но каждый из них выйдя, за порог своего хранилища эмоций и чувств, оставит при себе лишь дежурную угрюмость. И ничего больше. Они будут улыбаться лишь знакомым и делать недовольные лица в общественном транспорте. Будут громко разговаривать по телефону, но при этом их никто не заметит.

Пауза. Ден встаёт, наливает себе кружку горячего чая и садится обратно.
- Скажи мне, друг, а разве не в этом состоит конец света? Люди перестали чувствовать друг друга, понимать.
Я задумался. Посмотрел на него.
- Тогда он начался уже давно. Лет 20 назад, - мне вспомнились совковые отношения между людьми. - Представляешь, а тех, кто улыбается чужим - считают идиотами. И направляют в Покровку. А люди действительно делают всё, что угодно, что бы их заметили. Громко говорят и смеются. Одеваются по моде или нет, - я всегда странно говорю фразу «по моде». Я делаю ударение на «е», от чего вся комичность становится более заметной. - Но в итоге... они становятся серым пластилином... и не видят не только себя... но и друг друга...
Я замолкаю. Денис знает, что в моей голове товарными поездами проносятся мысли и не спешит отвечать. Он знает, что я сейчас скажу ещё что-нибудь. И я, действительно, говорю:
- А страшно, друг, другое Что, имея близких людей, ходя с ними по улицам, мы смеёмся больше и чаще. И громче. И, я замечал, оборачиваются люди. И страшно то, что мы близких теряем. И тогда становимся угрюмыми, серыми не только выходя из собственных спален, но и находясь в них.
- Меня так давно посещают эти мысли. Люди боятся любить, потому что считают, что их осудят. Боятся делать глупости, потому что о "них не то подумают". Почему же они не боятся становиться серой массой?
И это моя колея. Я обожаю разговоры о серых массах. Да… будучи выходцем из них, но тем, кто хочет из них выкарабкаться, я так много уже нашёл в этих серых людях, что мне порой не терпится этим поделиться.
- Потому что серой массой кто-то рулит. Ей не надо думать самой - уже плюс. Потому что серой массы много. Она никого не боится, убьёт количеством - ещё один плюс. И быть серой массой тепло и комфортно. Ты будешь получать свою зарплату и свой чай в кабинет. Будешь ехать на своём сидении в общественном транспорте. Будешь спать в своей квартире. А не будешь есть корку хлеба, кататься в поездах с решётками и работать на рудниках Магадана. Ты такой же, как все. Тебя любят. А люди... а мы, люди, такие твари, что мы лучше побудем серой массой, но с прикрытой жопой, чем выудим из себя убеждения и цвета и будем вкалывать на их реализацию, срывая спины.
Я снова молчу. Делаю глоток и тягу.
- Страшно сорвать спину. И ночевать на рудниках. А остальное - только с плюсами, - подвёл я итог.
Ден пожевал губы:
- Это ужасно.
- Это жизнь, - хмыкнул я. - И мы ни хера не можем с этим сделать. А те, кто могли и те, кто делали - посыпаны землёй и парашей непонимания, с которым встретил их нынешний трусливый народ.
- Меня терзает этот вопрос уже, наверное, месяц…
- Меня - пару лет, - каюсь я. - Как и многие другие вопросы. Например, почему мы теряем близких. Или почему люди видят только чужие грешки, а свои не хотят принимать. Почему люди любят упрекать друг друга. А главное... как сделать так, что бы со всеми этими мыслями не остаться в одиночестве и не нахлебаться её до смерти, как солёной морской воды.
- Как сейчас я делаю, - улыбается Денис.
- Скрываешься или хлебаешь одиночество? – прищуриваюсь я.
- Одиночество.
И тут меня прорывает на сантименты:
- А у меня есть ты. Парадоксально. На протяжении толпы времени, на одной волне со мной только один-единственный Денис. А все остальные перманентно уходят к чертям.
Кажется, Дениса тоже прорывает, потому что в ответ я от него слышу:
- Нет, безусловно, у меня есть ты. И говорю всё это сейчас я тебе, а не кому-то другому. Но знаешь. Иногда я чувствую себя маленьким беззащитным Денисом, как в детстве, которого все обижают, который обижает сам себя, который не знает, как дальше, и который хочет реветь в подушку под большим-большим одеялом.
И я понимаю его.
- Да! – срываюсь я на возглас. - И самый ужас в том, что когда ты в таком состоянии, ты абсолютно не управляешь собой. Ты тот самый маленький ребёнок, который потерялся в зоопарке. И вокруг тебя клетки и жуткие дикие животные. И ты боишься. И ты кричишь и плачешь.
Но если тогда тебя понимали, брали за руку и находили твою маму... сейчас твоё поведение воспринимают как косяк на твоей репутации. И не понимают, почему ты кричал и плакал. Почему ругался. А запоминают, и постоянно долбают в это. Как щенка, не удержавшегося и пометившего подушку.
- Мне надоело все, - шумно вздыхает мой друг.
- Настолько, что хочется напиться до беспамятства, скурить последнюю сигарету и шагнуть в Волгу. К чёрту всё. Всё равно потом быть серой массой. Всё равно никто не доведёт из зоопарка к маме. И никто не поймёт, - я чувствую второе дыхание, как спортсмен на финише и снова срываюсь в мысленный поток. - Но знаешь, что? В этом вся ахуительность жизни. Ты идёшь по улице, и ты точно знаешь, что вокруг тебя - поток пластилина. И пусть в своём воображении, но ты - пластмассовый ножик, который режет эту массу. Ты каждый раз даёшь себе ещё один день, а потом хочешь исполнить последний шаг. И каждый день живётся, как последний. Время крутится наконец-то в твоих руках. И ты видишь мир ярче. Объёмнее. И ты сам от этого сильнее. И терять близких не страшно - они все куда-то уходят, и к чёрту. И самому потеряться не страшно - ты будто курнул, воспринял этот мир ярко, вне рамок. И теперь тебе ни черта не страшно.
Денис усмехается.
- Я не знаю, как дальше. Мне так хочется, что бы все друг друга любили. Что бы все были счастливы. Что бы не было чего-то… омерзительно-грязно-отвратительного.
- Но хер это когда будет, - возвращаю я его в реальность. - Хотя нет. Тогда, когда все поймут то, что понимаем мы. Но...
Пауза.
- Хер когда это будет.
- Вот это и печально.
- Но и печалиться из-за этого не хочется. И так толпа поводов... и без этого.
Я снова замолкаю. Тишина длится минут пять, и тут я снова открываю рот:
- А мне тут в голову пришла мысль...
Пауза. Теперь для драматизма.
- А если... А если кто-то ДО НАС так же задумывался обо всём этом? Говорил эти же слова? Думал эти же мысли? И так же, как и мы, сказал "А, к чёрту!", махнул рукой и пошёл дальше? То... значит, и после нас тоже будут такие же мысли. И так же махнут рукой. И так и ничего не изменится. А ведь если не махать рукой… и собрать ВСЕХ, кто так думал... может быть... можно поменять что-нибудь?
- Нельзя... – Денис тяжко вздыхает. - Просто потому, что никто кроме нас не решится на это… сказать, что, да, ребята это так. И нас в очередной раз сочтут ебанутыми.
- И вышлют в Покровку. И найдут в крови траву, которой не было. А "друзья" скажут - вы заебали истерить и уйдут к другим друзьям. Которые не истерят. Говорят умные вещи по пьяни или не по пьяни и машут руками.
- Вот именно.
Снова тишина.
- Поэтому, я думаю, сейчас лучший выход - пойти спать.
Мы уходим. Он раскладывает мне на диване, а сам уходит в спальню. Я кричу ему вслед:
- Приятных снов, друг!
Он улыбается, кивает.
- И тебе. Друг.

В колонках играет - Skrillex - First of the year
Монетка упала из рук и покатилась под соседнее сидение. Да ещё и телефон на всю маршрутку принялся крутить дабстеп, который, как я понял по лицам окружающих, стал их безумно раздражать.
Вынув из кармана сотню, что бы не парится с мелочью, я передал за проезд, нажал на кнопку гарнитуры.
- Да, алло.
- Ты где? – услышал я траурный женский голос.
- Я еду.
- Это хорошо… но ты не можешь побыстрее? Я тебя уже пять минут жду…
- Как быстрее? Я же не захвачу маршрутку и не выдавлю полный газ вместо водилы.
- Ой, ладно! Всё! – она снова сорвалась на крик. – Мне надоело! Опаздывай, куда хочешь! Я ухожу!
И гудки.
Хорошо.
Я опаздываю, куда хочу.
- На остановке.

Я сидел в небольшом, даже немного уютном кафе, грел пальцы о чашку растворимого кофе, который стоил как настоящий, и думал…
Усердно думал.
Совсем недавно мне захотелось вывести в люди теорию о том, что отношения портят людей. Но, к сожалению, для этого нужно было проводить многолетние исследования – лонгитюдное наблюдение, вести кипу дневников, проводить тестирования и беседы с подопытными… в общем, пока у меня на это нет времени. Но когда-нибудь я обязательно проведу эти исследования. Это будет моя докторская. Да.
Ну, а пока… а пока у меня есть только домыслы.

Знаете, у меня было много друзей. Толпа. И мы были очень тесно связаны друг с другом. Не могли друг без друга существовать.
Но как-то вот всё в один день переменилось.
Один мой хороший друг, с которым мы дневали и ночевали неделями… влюбился. И я был рад за него, искренне. До того момента, пока его влюблённость не коснулась меня. В каком плане? Не в самом радужном. Он обвинил меня в меркантильности взглядов, в том, что я слишком циничный и слишком люблю вещи, в то время, как надо любить людей, ближних своих, а вообще лучше влюбится. Сильно так. Что бы выбить всю меркантильщину из башки. И… я послал этого друга. Как потом я узнаю, он посчитал это ревностью, посчитал, что виноват в ссоре и не прав, конечно же, я. И так далее.
Да. Это неповторимо крутой вираж.
Дело в том, что я вообще не ревную. Не знаю. В моей жизни когда-то была шикарная девушка, которую я любил до беспамятства, но отношения с которой убил ревностью. И я поклялся себе никогда не ревновать. И держу эту клятву, храню её, как Вассерман свою девственность.
Так вот.
Меня обвинили в ревности. В меркантильности. И… ещё там в чём-то. Я уж не помню.
Да, мы помирились. И, думаю, что зря. Ведь именно этот друг сегодня послал меня опаздывать туда, куда я захочу.
Да, кстати, я и девушек называю «друг»… не знаю, почему. Подруга – это пошловато.

Глоток кофе, смена музыки в наушниках.

А ещё, до этого, был тоже случай. Тоже был друг. Офигенный такой друг. Вместе с ним записываться хотели, он музыку под мои бредовые тексты сочинял, вместе с ним на одной волне были… круто было, да… а потом он тоже влюбился. И забыл и меня, и компанию. А я не лез. Я всё понимал. Да и у меня другие дела были – учёба, учёба… и да, забыл про учёбу. Так вот. Дошло до того, что я стал слишком дерьмовым. Я это сам осознаю. Что-то во мне начало ломаться, а этот человек перестал меня понимать. И теперь мы постоянно на ножах. А жаль. Я уже серьёзно думаю о том, что бы разорвать с ним отношения. Потому что… нельзя так… лучше никак, чем на ножах. А ещё меня воротит от его фразы «всё в мире любовь». Но я тут же успокаиваю сам себя тем, что любовь может быть разной. Например, любовь к деньгам.
Но, в общем и целом, этот человек изменился. Он больше не творит. Он постоянно с ней. И без неё, мне кажется, не может.
Только вот я-то знаю, я не погуляю на их свадьбе. Меня не пригласят.

Заказал ещё кофе. Снова сменил музыку в плеере.

И… да. И ещё один друг был. Такой классный мужик. Художник, писатель и поэт – три в одном. Офигенно талантливый, крутой такой. Обожал его. Искренне. Считал, что круче его только небо. А он взял, и испортился. Загнил. Правда, недавно начал гнить. Это его оправдывает, конечно. Только вот… он с девчонкой начал встречаться… на похер. Что бы вспомнить, какого это – быть мужиком. Дарить цветочки, ходить гулять и прочий бред. Да… они же и расставались. Но снова сошлись. Хотя мне он говорил, что всё, баста карапузики, расстались так расстались. Лицемерил, значит? А ещё он начал брехать. Как сука. Отвертится под уважительным предлогом от общения, а сам со своей бабёнкой. Это бесит. Ложь бесит. Лицемерия. И то, что на друзей свой причендал положил.

А да… вот… ещё первый друг, который подруга. Рассталась же со своим парнишей. И в итоге, всё дерьмо льётся на меня. Все истерики, все её проблемы, все смены настроения, которые происходят по сто пятьсот раз за минуту. Всё это. И чувствую себя, как будто меня украли гангстеры и кинули меня в яму под деревенским туалетом. И так я перманентно оказываюсь в дерьме. От макушки до пят.

Нет, я, конечно, тоже не идеал.
Дело-то, в принципе, обстоит так, что в конфликтах нет единственного виноватого. Виноваты оба. И тут я думаю, в чём я виноват?
Наверное, я слишком много требую. Да. Хочу прежнего общения. Хочу прежнего внимания. Хочу прежних друзей. Без этих рюш зефира «Нюша». И ещё виноват в том, что до сих пор один. Да.
Но мне не нужны никакие отношения. Я боюсь стать испорченным. Мне нравится смотреть на этот мир своими глазами. До ужаса чётким зрением пессимистического реалиста.

Я оставляю чашки и ухожу из кафе.
Телефон снова оживает. Звонок. Это один из тех влюблённых друзей.
- Привет.
- Привет, - отвечаю я, внутренне напрягаясь, ведь голос «друга» траурный до невозможности.
- Как ты?
И тут я понимаю, что отвечать «хорошо» нельзя.
- Средней паршивости.
- М… что делаешь?
- По городу брожу, думаю.
- А я теперь один…
- Плохо.
- Может, увидимся, поболтаем? Как в старые добрые времена?
И это ложь. Старых добрых времён не будет. Болтать мы будем об ушедшей второй половинке, о том, как «другу» плохо, о том, как сер этот мир и, как говорил Незлобин «небо больше не светит так ярко».
- Извини, у меня дела. Нет.
Я прекращаю этот поток дерьма на свою голову. Мне тошно от смешения запахов зефира и общественного толчка в московском метро. Я кладу трубку и знаю, что больше никогда не позвоню этому другу. Беру в зубы сигарету, закуриваю и иду туда, куда глядят глаза. Да, я один. Но я не одинок. У меня есть плеер, сигареты и деньги на кофе.

P.S. А ещё я возненавидел зефир…