Сегодня в маршрутке я задумался над одним вопросом. Почему люди по-разному реагируют на боль?
Кто-то закатывает глаза, начинает биться в конвульсиях, начинается паника и всё это бутафорское, суматошное, не нужное. А кто-то стоит, вцепившись в какую-нибудь поверхность (стол или дверной косяк) и смотрит в одну точку – он морально собран, он готов, каждая его мышца напряжена, и он ждёт нового приступа боли. И у таких людей нет паники. Они выбирают между «продолжить и остановится». Между «сказать и молчать». Между «курить и курить по две».

Каждый человек реагирует на боль по-своему. Он может быть радикалом, быть только на одной какой-то стороне. А может соединять две реакции в одну.
Но важно даже не это.
А то, какие у него глаза в тот момент.

Во время паники, я думаю, вы перестаёте видеть. И вообще не понимаете, что происходит вокруг.
Но когда вы внутренне собраны, ваши глаза видят всё, но их не видит никто. Они становятся полностью стеклянными, замершими в статике. И если вы пытаетесь шутить, что-то говорить, смотреть по сторонам, вы делаете всё это, но ваши глаза…

А теперь вспомним, что жизнь это не только физическая боль.
Это ещё и боль моральная.
Каждая фраза несёт в себе либо иглу, царапающую кожу, либо таблетку, заживляющую рану.
И такие слова, что первые, что вторые, могут произносится как посторонними, так и близкими.

К чему я несу этот бессвязный бред?
Знаете, что.
Так как я на себе лично поставил крест «себязнания», я скажу вам – внимательно. Смотрите. В глаза. Своих. Родных.
И не так страшна слепая паника, как страшно всевидящее стекло. Стекло приходит тогда, когда к боли уже привык.

Ничто не радует меня так, как найти в альбомах-заметках-цитатах у девочки летов, так эдак, под 15 пару строчек о Маяковском. Бродском. Ницше. Кафке. Смеляковом. Пару стихов товарища Велимира. И переводы песен Betles.
На самом деле, великая радость, сидеть и читать их комментарии к фразам. Осознание этих потаённых глубин, блестящий разум в их карих глазках-жучках.
На самом деле, в такие моменты, я снова открываю строчку поиска и ввожу "Сколько стоит винчестер? Который Эм Один Восемь Девять Пять? И можно ли доставить его за неделю? Быстрее, курьерчик, сударь, быстрее!"
Нет большей гадости, чем желать размозжить их псевдо-разумный мозг, который каверкает память святых! Но! Чёрт...
Я снова улыбаюсь. Закрываю вкладку. Смеюсь их тупости. Выношу на публику. И кто знает, может всё это - более гадко, чем спустить курок у головы такой курицы.

Сегодня в маршрутке я задумался над одним вопросом. Почему люди по-разному реагируют на боль?
Кто-то закатывает глаза, начинает биться в конвульсиях, начинается паника и всё это бутафорское, суматошное, не нужное. А кто-то стоит, вцепившись в какую-нибудь поверхность (стол или дверной косяк) и смотрит в одну точку – он морально собран, он готов, каждая его мышца напряжена, и он ждёт нового приступа боли. И у таких людей нет паники. Они выбирают между «продолжить и остановится». Между «сказать и молчать». Между «курить и курить по две».

Каждый человек реагирует на боль по-своему. Он может быть радикалом, быть только на одной какой-то стороне. А может соединять две реакции в одну.
Но важно даже не это.
А то, какие у него глаза в тот момент.

Во время паники, я думаю, вы перестаёте видеть. И вообще не понимаете, что происходит вокруг.
Но когда вы внутренне собраны, ваши глаза видят всё, но их не видит никто. Они становятся полностью стеклянными, замершими в статике. И если вы пытаетесь шутить, что-то говорить, смотреть по сторонам, вы делаете всё это, но ваши глаза…

А теперь вспомним, что жизнь это не только физическая боль.
Это ещё и боль моральная.
Каждая фраза несёт в себе либо иглу, царапающую кожу, либо таблетку, заживляющую рану.
И такие слова, что первые, что вторые, могут произносится как посторонними, так и близкими.

К чему я несу этот бессвязный бред?
Знаете, что.
Так как я на себе лично поставил крест «себязнания», я скажу вам – внимательно. Смотрите. В глаза. Своих. Родных.
И не так страшна слепая паника, как страшно всевидящее стекло. Стекло приходит тогда, когда к боли уже привык.

О чём ты думаешь, когда нет смысла говорить вслух?
Когда ты знаешь, что тебя не услышат. Просто по тому, что слушать… некому.
Твои друзья, не стыдясь рамок и приличий, называют друг друга за спинами шлюхами, говорят о побегах и о том, что «он тебя не достоин, послушай меня».
Хорошо.
Я буду слушать каждого из вас.
И делать так, как говорит… так же каждый из вас.
И знаете, что?
Тогда я буду ходить по улицам этого города совершенно один.

Я уже это делаю.

Есть люди, которых я… нет, не ненавижу, они мне просто неприятны. И я делаю всё возможное, что бы эти люди поняли меня.
Но так нельзя.
И я извиняюсь.
Я… правда, извиняюсь. Искренне. Скупо. Киданием фразы «прости». Но это… это всё, что я умею. Глупо говорить причину и почему ты просишь прощения… ты не можешь сформулировать. Ты просто просишь простить. Я прошу простить. Да.

Есть люди, которых я люблю, но с которыми я не буду рядом.
По разным причинам.
С одним не буду… потому что ему просто плевать. У него другая жизнь.
С другим… потому что ему не плевать, но у него другая жизнь.
С третьим… потому что мы живём в разных плоскостях и нам уже плевать. Нет. Тут, скорее всего, не плевать, а харкать кровью.

Есть люди, которые рядом, но я их уже не люблю.
Я вижу их недостатки, я им прощаю всё, но… любви нет. Что-то иное? Особенное… другое. Просто этим людям можно всё. Они вне закона. Но закон я. И эти люди меня бесят. Чаще всего.

И сейчас я никто. Я нигде. И я никак.
Как вариант – плюнуть на всё, снова уйти в плеер, раскататься на качелях… и забыть?
Ну, или продолжать жить, слушая, как тебя снова называют пафосным, как снова говорят, что ты циничен, как снова и снова сыплются на твою… мою… голову дурацкие слова ни о чём. И терпеть. Тех, кого не любишь. Тех, кого любишь, но терпеть их дальность. Тех, от кого бесишься.

И?
И что ты выберешь… чёрт тебя знает.
Чёрт тебя знает, когда в следующий раз ты убедишься в собственной бездарности.
Чёрт тебя знает, когда ты снова услышишь бой курант.
Чёрт тебя знает…
И чёрт знает меня.

Попытаться со всеми быть искренним… сложно. Но… а… и возможно ли?
Если объявить хотя бы денёчек искренности, кто-нибудь захочет услышать твоё истинное мнение о себе? Никому это не нужно будет.
И вот ты уже завидуешь своему брату, которому перманентно шлют какие-то смс, а твой «онлайн» ни хера ни для кого не значит.

А ты… а ты же привык к такому?
Или нет?
Ты же так жил.
Ты же знал.
Ты же уже кусал это яблоко и ты уже спал в хрустальном гробу.
Что, не сможешь ещё раз?
Второй раз бежать сложнее?
Или ты просто не отдышался.
Нет.
Ты просто не знал, что придётся снова бежать.
Я не знал.
Но это time. И оно вечно ходит по кругу.
И ты снова научишься курить и забьёшь на палево.
И ты снова накрасишь ногти чёрным.
И снова нацепишь кеды и дранные джинсы.
И снова уйдёшь в никому не нужное личное творчество.
Просто в тот момент, когда все шагнули на другой круг времени и, тем самым, выросли, ты остался в своём кругу… остался просто выкидышем в пробирке этой вселенной.
Ты?
Я.
Я.
Я!

- Привет.
- Good evening. Как ты?
- Скучала по тебе.
- Ну, вот он я. Пришёл. Сядем?
- Да, давай.
- М. Вина?
- У меня нет…
- Тогда, коньяк. Не думай, у меня с собой.
- Расскажи мне сказку, о том, как ты живёшь. Прошу.
- Ну… живу я в Бруклине, пятый этаж… стандартная двухкомнатная квартира, ну, большая такая, видела по фильмам про янки… кхм… ну что… сегодня хотел съездить в клуб, но проснулся слишком поздно и решил, что к чёрту всё. Ну, со мной всё понятно, ты сама как?
- А как муж?
- Какой муж? А, этот… вчера в газетах читал, что он трахал какую-то фотомодель.
- Не ревнуешь?
- Ревную, конечно! Придёт ко мне в госте, мышьяка в пироженое из супермаркета подсыплю (смех).
- Всё ты издеваешься…
- Какой есть. Так ты сама как, мать?
- Жутко.
- Я вижу.
- В семье нет денег. А у меня впереди днюха. И я её не буду отмечать. Потому что не на что. Или я трачу деньги на алкоголь друзьям, или куплю себе лишние пару футболок. А ты сам знаешь, если в моей семье купишь что-нибудь новое при наличии такого же старого без причины – расстрел.
- Отчим бухает?
- Как всегда.
- А мать?
- А она… закрывает глаза. Любит, наверное.
- Дура, точно говорю. Ты пей коньяк, солнце.
- Мне плохо. У меня нет друзей. Среди них одни сплетники и те, кто пытается повесить на меня свой образ жизни. Есть те, кто идеальны, но мне им стыдно даже в глаза посмотреть.
- Ну, а в обществе, ты, любимая, как всегда, улыбаешься и не замечаешь ничего. У тебя нет проблем, конечно же. Я прав?
- Да.
- Иди ко мне… пожалуйста.
- Я по тебе скучала.
- Я пришёл. Я останусь, слышишь? И ты уедешь ко мне, в Бруклин. И будешь жить в моей квартире. Но надо подождать и поработать. Вместе. Я буду тебе помогать. Ты не одна.
- А сейчас?
- А сейчас мы просто не пойдём ужинать, мы послушаем наших с тобой Depeche Mode, ты поплачешь мне в рубашку и заснёшь…
- А ты?
- А пока ты будешь спать, я сдам за тебя сессию. И ты проснёшься, когда усну я.
- А когда ты уснёшь? Любимый… я не хочу просыпаться.
- Хорошо, ты проснёшься в моей квартире, в Бруклине. И увидев, как всё вокруг хорошо, ты будешь плакать от счастья. Только… только мне придётся взять с собой пагубные привычки. Я без них не смогу.
- Бери, что хочешь. Я спать?
- Да… спать…

Он сидел, откинувшись на стуле, и тянул сигарету, запивая её коньяком. Он смотрел на этот мир из-за опущенных ресниц. И ненавидел его. Почему? Они убили его сестру. Эту маленькую, беззащитную девочку, любящие куклы и учащуюся танцевать r’n’b.
Она ещё не знает, что она умрёт. Она пока спит. Но уже никогда не проснётся. И это будет жутко. Жутко для него. Он не хотел такого. Он не жаждал этого. Но мир решил по-другому.
И пусть она лучше умрёт, чем будет терпеть всё это.
Эти предательства, эти полоскания мозга, эти кровавые бойни…

Он затушил сигарету и встал, обходя белую комнату.
Песочные часы в углу роняли последние песчинки.
Она перестала дышать…