Война 1914 года заставила выпускать офицеров ускоренного курса в начале прапорщиками с 4-х, 6-ти и 8-ми месячным курсом в училище, а затем курс в 1916 г. продлили до 1-го года и выпускали корнетами. Предваритель¬ный образовательный ценз юнкеров от этого не пони¬зился, а наоборот, пожалуй, повысился, т. к. поступать ста¬ло немало молодых людей из высших школ с 2-3-4 курсов, не дожидаясь призыва и желая служить в кавалерии.
Сперва училищный персонал, а также юнкера из военных семей, преимущественно кадеты, несколько свысока смотрели на такое необычное явление — «наплыв публики в гороховых пальто и пелендриках», но потом все сглаживалось.
7-й ускоренный курс (с 1-го февраля 1916 г.) должен был быть 8-ми месячным с выпуском в прапорщики 1-го октября, 6-й же ускоренный должен был быть произведенным в прапорщики 1-го июня. Вскоре получился приказ о продлении обоих курсов (т. е. 6-го и 7-го) до 1-го года.
Начальник училища Генерал-Майор Лишин прочел нам этот приказ и внимательно посмотрел на все лица — лица были невеселые, т. к. всем хотелось скорее надеть офицерские погоны. Сделав небольшую передышку, Генерал Лишин сказал: «Поздравляю вас господа с производством не в прапорщики, а в корнеты и с годичным старшинством»
Прием 1-го февраля 1916 г. не совпадал с выпусками из кадетских корпусов, поэтому из поступающих, относящихся к военной среде было небольшое количество: несколько вольноопределяющихся и кадет, остальные все были из гимназий, реальных училищ и студенты. Несколько человек было с законченным высшим образованием.
Вся эта публика, пройдя медицинский осмотр, внеся 60 рублей на прислугу и найдя себя в вывешенных списках принятых и зачисленных в один из эскадронов, подъезжала с вещами к главному входу и входила в здание.
Неизменный, уже старик, швейцар Виктор перед каждым входившим приветливо снимал свой картуз.
В передней, перед лестницей, новичков встречала училищная цивильная прислуга, бравшая чемоданы из рук прибывшего и почтительно указывала, что надо зайти предварительно в комнату дежурного офицера.
Зарегистрировавшись вся эта компания шумно стала подниматься по лестнице в назначенный для каждого эскадрон. Вспоминается как впереди шел пожилой студент, с длинной шевелюрой, усами и козлиным клочком бороды на нижней губе. Одет он тоже был оригинально: какое-то оранжевое кашне болталось наподобие дамского шарфа, студенческие штаны вправлены не то в сапоги не то в высокие галоши. Фуражка сидела на затылке.
Два молодых юнкера спускавшиеся нам навстречу, по команде одного из них — «повод вправо!» — как бы шарахнулись от испуга в сторону. Этот черненький изящный юнкер, как мы узнали потом, был «генерал» Шко¬лы Князь Кара-Георгиевич, племянник Сербского Короля выкидывающий везде какие-либо особенные номера. Вскоре он и наше училище не смог окончить за проделку особого характера и был отправлен, несмотря на связи и просьбы за него и протекцию, «командовать полчком».
Вновь прибывших встречал дежурный по дивизиону юнкеров портупей-юнкер с двумя дежурными по эскадронам и их окружало несколько юнкеров старшего курса «корнетов».
Портупей-юнкер и дежурные юнкера, при шашках и головных уборах, держали себя с достоинством уч¬тиво и серьезно. Стоящие же «корнеты» отпускали некоторые замечания несколько острые, но подчеркивающе корректные, с оттенком тонкого сарказма.
Вошел с университетским значком с лысиной Федоров, к нему подкатил на шпоре молодой юнкер, щелкнул шпорами, ставши почти смирно и изыскано учтиво спросил: «Скажите пожалуйста, из каких болот прибыли, что это у Вас на груди за сувенирчик!» Федоров смутился, но ответил: «Университетский». — «Виноват, — сказал «корнет», — а я думал, что этот крестик — благословение любимой женщины, чтобы Вас лошадка не разбила».
Подошел 35-ти летний артист — тенор, кажется Мариинского театра, Д-н в меховом пальто и меховой шапке. Другой юнкер учтиво сказал ему, что приемная для по¬сетителей и свиданий с сыновьями и племянниками внизу и предложил проводить.
Портупей-юнкер осадил остряка. Д-н привыкший к сцене и обществу держал себя с достоинством и непринужденно. Пройдясь по залу, через короткий промежуток времени, он полюбопытствовал и спросил своим приятным барским голосом: «А где здесь вахмистр?» Это вызвало у «корнетов» сдерживаемую улыбку, а некоторые не выдержали и слегка засмеялись. Один из «корнетов» с деланно серьезным лицом без улыбки спросил Д-на: «А что Вы хотели бы ему представиться или может быть наоборот?» — Д-н спокойно ответил: «С большим удовольствием».
Фигура как-то особенно выделяла его и потом, несмо¬тря на форму. Живот его никак не держал ровно пояса. Гимнастика, вольтижировка и кобыла ему давались очень трудно, все думали, что он не выдержит ни строевых занятий, ни внутреннего режима. Но его нельзя было узнать на 2-й или 3-й месяц. Старался он видимо удивительно и во что бы то ни стало решил все постичь и выдержать. Взирая на его настойчивость, лета и его дарование — петь, он стал пользоваться всеобщим скоро уважением и почтением. Злостные цукалы 2-го эскадрона его не трогали, а он про¬ходя мимо старших всегда особенно отчетливо держал руки по швам и поворачивал резко голову, как полага¬лось, в их сторону — «делал сборчик». Дисциплина и муштровка перерождали всех, прибывших расхлябанных, в развалку ходивших молодых людей, часто сутулова¬тых, и которых нельзя было узнать через месяц. Переделывали их и внешне и внутренне. Заслуга в этом была не только офицеров училища, но также и старшего курса, который соприкасаясь с молодыми больше чем офицеры, подтягивали их и придавали им воинский вид. Надевавшая, чуть ли не со сборками впереди гимнастерку как кофту, штатская публика, не затянувшая как следует пояса, в первые дни имела комический вид. Старший курс, обращавший свое внимание на каждую мелочь, превратил за каких-нибудь два месяца всех этих штатских людей в военных. Приходилось наблюдать, приятную улыбку командира эскадрона при явке этих бывших «глубоко штатских душ», как их называл Полковник Петр Петрович Беляев, через 2-3 месяца. В этой обработке большую часть заслуг надо отдать безусловно нашим «корнетам». Они заставляли одернуть гимнастерку, надеть лихо бескозырку, лихо подойти с рапортом, «есть глазами началь¬ство» при отдании чести, надеть шпоры так, чтобы они укра¬шали сапог, держались как бы сами на нем и отличали кавалериста от тех, кто шпоры носил без надобности. Старшие передавали вкус одеться как полагалось это в кавалерии, т. е. форма предусмотренная уставом, пригоня¬юсь так, что издали можно было сразу узнать кавалерийского юнкера нашей Школы.
В этом отношении идеальным примером для нас юнкеров 2-го эскадрона быль наш командир — Гвардии Полковник Беляев. Он был для нас образцом вообще, как блестящий строевой кавалерийский офицер с ног до головы, перед которым мы испытывали трепет нe столько из-за страха, сколько из-за уважения к нему, чувствуя что он убежденный кавалерийский традиционер и умел классически распекать провинившихся. В мое время к нам во 2-й эскадрон был переведен из Тверского училища «полковник школы» кн. Мачабелли. Месяца за три до окончания нашего уже училища юнкер Мачабелли вместе еще с другим юнкером старшего курса 1-го эскадрона, решили среди недели поужинать в ресторане Коваленко. Заказали через служителя кабинет, переоделись в штатское у каптенармуса и Мачабелли заглянувши к нам во взвод в лисьей шубе и меховой шапке и крикнув: «сугубцев прошу не беспокоиться, офицер принужден временно устроить маскарад», отправился через сад и окружающую его стену в город часов в 9-10 вечера.
На следующий день мы Мачабелли в эскадроне уже не видели. Пойманный при возвращении дежурным офицером после полуночи, он быль отправлен под арест, а затем «командовать полчком».
Вечером после молитвы вахмистр Саргани (младший 6-го ускоренного курса) построил наш 2-й эскадрон. Появившийся через несколько минут Полковник Беляев был явно в дурном настроении. Молча пройдя перед строем, затем поздоровавшись, он обратился к вахмистру. — «Вахмистр Саргани, я Вас спрашиваю, знаете Вы, что у Вас происходит в эскадроне или нет?» — Вахмистр молчал. — «Я Вас спрашиваю, знаете Вы или нет, отвечайте». — «Так точно, знаю, Г-н Полковник!» — «Как же Вы допускаете подобные явления, что у Вас по ночам юнкера через забор переодетые отправляются в ночные рестораны?» — «Я Вас спрашиваю, Вы приятель всех здесь находящихся или вахмистр 2-го эскадрона Елизаветградского Кавалерийского училища?»
Вахмистр, зная что оправдываться у Беляева не пола¬гается, молчал. — «Взводный Очкин, Вашего взвода был юнкер князь Мачабелли?» — «Так точно, Г-н Полковник!» — «Знали ли Вы, что он, выражаясь на вашем языке, «отправляется в самодралку?» (Употребление в речи юнкерского термина указывало на некоторое смягчение тона пробо¬ра нашего командира). Взводный молчал. — «Я Вас спрашиваю — доложили ли Вы об этом вахмистру?» — «Никак нет». — «Возьмите себе три наряда — смягчаю наказание, т. к. сказали правду».
Затем Бяляев приступил к нотации всему эскадрону (что надо сказать, имело свое воспитательное значение). Начинал он обыкновенно с того, что раньше «того не мо¬гло быть, но в военное время поступать стали люди со сто¬роны «в пеледриках и в гороховых пальто», а потому стали иметь место подобные явления; вместе с тем он уверен, что в Николаевском Кавалерийском училище подобных случаев нет (Сам он окончил Николаевское Кавалерийское училище и часто нам ставил его в пример).
После этого шло всегда нравоучение — он напоминал, что кавалерийский офицер должен быть в душе своей барин и не должен забывать, что девизом его должна быть мечта умереть в конной атаке. Затем он делал заключение, возвращаясь к проступку Мачабелли и сказал: «А тут, юнкера чуть ли не в бабьем капоте лезут на брюхе через забор, это не прежние лихие юнкера, а чино¬дралы какие-то!» Будучи в корне военным, у него часто проскальзывало пренебрежительное отношение ко всему штатскому.
При наличии такого командира эскадрона, нам, конечно, быстро прививался в Школе настоящий конный дух и всякие штатские душонки или маменькины сынки, естественно в училище удерживаться не могли. Но были примеры, когда из маменькиных сынков в нашей Школе вырабатывались и доблестные офицеры, несмотря на то, что юношеский задор не всегда позволял правильно оценивать духовный мир своего однокашника и даже подтрунивал над таким неудачником, хотя и без всякой злобы, благодаря выкидываемым им смешным номерам.
К нам в эскадрон со студенческой скамьи попал юнкер Беренс. С первого взгляда было подмечено не только юнкерами, что это типичный «маменькин сынок», но и как-то Ротмистр, Pycтанович, гонявший смену и заставляющий делать на манежном галопе прыжки, без злобы назвать его этим именем. Это еще подбросило жару в огонь и над Беренсом стали потешаться. Он действительно вызывал у многих незлобивую улыбку: полные румяные щечки, немного сам полноватый, он походил больше на румяную девицу, и из кожи лез, чтобы показаться бравым мужчиной. Хвастлив он не был, говорил всегда правду, но стоило кому-либо из юнкеров шутя сделать видь, что нападает на него, кань он становился в какую-то комическую боксерскою позу. Говорил он, что знает все приемы бокса и джиу-джиса и действительно он, видимо, по книгам, все это изучил, но стойка его перед противником вызывала общий смех; физически он быль довольно сильный и любил показывать свои бицепсы, но поль¬зоваться ими не умел и поэтому ни гимнастика, ни вольти¬жировка у него успешно не шли.
Стоит смена на вольтижировке, все спокойно ожидают своей очереди, Беренс же за 2-3 человека до его очереди уже напряженно как бы прицеливается, потом, впиваясь глазами в скачущую по кругу лошадь, бросается к ней, цепляется левой рукой за гриву, а правой за петлю вольтижировочного седла и как-то невероятно напряжен¬но, смешно делает упражнение. Лошади он не боялся, но своей манерой вольтижировать всех смешил. То же про¬исходило при прыжках через кобылу, — он бросался на нее как разъяренный зверь, подбегал и обыкновенно застревал на ней. Мускулатура рук и ног не помогали ему и хотя все это исправлялось постепенно, но вызывало насмешливое настроение. Bсe юнкера любили Беренса, но вместе с тем не зло потешались над его некоторыми жеста¬ми, свойственными только девице.
Два раза как-то уже на старшем курсе его обнесла на барьера лошадь. Он повернул лошадь и с отчаянным видом, закусив как-то сам губы и стиснув зубы, со¬брался идти без приказания гонявшего смену Ротмистра Рустановича в 3-й раз. «Помидор» рассердился и крикнул: «Становись в хвост, не задерживать мне смены», и добавил: «Эта мне немецкая колбаса-маменькин сынок». Могут только знавшие его, вообразить что пережил в душе бедняга Беренс. Вернувшись в эскадрон его же приятель подошел к нему и сказал: «Слушай, Беренс, тебе же место в институте, чего же ты пошел в наше кавалерийское училище?»
Как-то раз компания сидела без отпуска и самый сильный нашего взвода (3-го) млад. портупей-юнкер предложил идти подразнить Беренса. — «Слушай, Игорь, сказал он Беренсу, — ты знаешь все приемы бокса, джиу-джиса, французской борьбы — защищайся!» Беренс встал и не¬медленно принял позу защищающегося борца. Портупей-юнкер в две секунды его смял под себя и положил на обе лопатки. — «Проси пощады, Беренс», — стали кричать обступившие. Беренс не желал сдаваться, кто-то из присутствующих предложил спеленать его и подбросить вахми¬стру как подкидыша. Все решили, что это очень забавно. — «Сдавайся, Беренс, а то сейчас спеленаем!» Беренс как всегда стиснул зубы, водил дико глазами, но не сда¬вался, защищаясь всеми силами. Достали простыни, поло¬тенце, спеленали так туго, что он не мог пошевелиться и положили у вахмистерской комнаты. Беренс стал что-то мычать, минут через десять дверь министерской откры¬лись и вышедший нарядчик юнкер Панченко, наткнулся на «подкидыша». Увидев что-то необыкновенное и лицо бор¬мотавшего Беренса, он открыл дверь и позвал вахмистра Алиханова. Беренса немедленно освободили и вахмистр задал ему вопрос — «кто устроил эту историю и кто участвовал?» Беренс отказался назвать обидчиков. Войдя во взвод, он заявил, что если бы не 5 человек, напавшие на него, а 2-3, то он бы с ними справился. Подойдя к не¬му, все сказали, что он вел себя геройски и заслужил «скрипку».
Участники сами пошли к вахмистру и заявили о своей дикой шутке, получив по наряду. На другой день в буфе¬те Беренсу устроили «скрипку».
Беренса во взводе любили, так же как и все знавшие его в эскадроне. По отзыву всех его однополчан Беренс в дни революции в маршевом эскадроне держал себя доблестно и с большим достоинством. Он подал рапорт об отправке его на фронт, не желая сидеть в запасном полку. Прекрасным офицером был он и в Добровольческой Армии, дослужившись до чина Шт.-Ротмистра и скончался от чахотки на больничной койке в Сербии.
Скромность, товарищеские чувства, душевная доброта и незлобивость Беренса оставили о нем самые лучшие воспоминания его однокашников.
Мир праху твоему, дорогой Игорь!

Шт.-Ротмистр Васильевский
1-го Уланского Петроградского полка

Ист.: Незабываемое прошлое Славной Южной Школы. Исторический очерк Елисаветградскаго кавалерийскаго училища с воспоминаниями питомцев школы. 1865-1965. (Нью-Йорк, 1965). СС. 167-176.