Роман про двойника президента, психиатрическую клинику и большую политику. Любые совпадения и параллели с реальными лицами являются случайными и полностью лежат на совести читателя.

Глава 9.

Изучение различных сведений о Президенте, его жизни, программе, окружении — занимало много времени и заняло почти все лето 2003 года. Одновременно я постепенно улучшал свое физическое сходство с Ним. Мне выправили форму ушей, сняли кожу с подушечек пальцев и «наложили» туда новые чужие отпечатки.
Доктор вместе со мной тщательно воссоздавал морщинки, добавил три родинки, следил за шевелюрой, которая отказывалась признавать мгновенный переход «в старики». Она упорно была гуще, темней и отказывалась отмирать - там, где ей не следовало находиться.

После такого «грима» вернуть себе настоящее лицо — это почти лепить его заново. Но это небольшая цена за грим, который ничем не испортишь. Мой «грим» было не убрать ацетоном, он не боялся платков и салфеток. Если бы у Президента сохранялись близкие и тесные отношения с женой и дочерьми, то и они, наверное, не смогли бы определить, где настоящий президент, а где его двойник только по внешним признакам.
После того, как мы добились сходства не только в спокойном состоянии, но и в эмоциях, я мог больше не беспокоиться о внешнем сходстве и целиком посвятить себя самой сложной части имперсонизации.

Самой сложной частью вживания в образ был разбор того, о чем Президент думал и во что верил, иначе говоря его политики. В чем заключается его политика, никто не мог сказать ничего определенного. Можно было только сказать, что он сам собой в большой степени эту политику и представлял.

За полгода до его появления, когда прежний президент был тяжело болен и практически не вставал к рулю, в принадлежащем крупному олигарху журнале было опубликовано любопытное исследование о том, кого из русских фольклорных элементов люди хотели бы увидеть на месте Президента.
Тогда с большим отрывом победили двое: школьник Вовочка и разведчик Штирлиц. Через два месяца после той статьи во главе Президентской администрации пояился совершенно новый человек невысокого роста, не лишенный чувства юмора и здравого смысла, которого тоже звали «Вовой», который несколько лет, как Штирлиц проработал резидентом в Германии.

Совпадение было слишком очевидным, чтобы не задавать вопросов: то ли карьера политика оказался следствием странного социологического опроса, то ли тот социологический опрос был сделан с одной мыслью: подвести к трону и расчистить дорогу — своей конкретной креатуре.
Выбор президента, его личность — были во многом проявлением странных потайных областей политики. Откуда берется его политика — так же как откуда взялся он сам — никто, похоже, не понимал.
Ни Тот олигарх, ни какой-то другой олигарх — надолго в Кремле не задержались. У этого места была особая энергетика, она словно пожирала и высасывала людей, обладающих собственным внутренним стержнем, креативностью и индивидуальностью. Система словно выплевывала своих противников — иногда не только из политики, но и из жизни. Я знал, как не любит Президент находиться в Кремле. Не понимал, почему, но у меня не было ни времени ни желания в этом разбираться.

Уже несколько недель я работал говорящей куклой, которая шумит и делает все так, как ей говорят советники вокруг — и никто ничего не заметил. С одной стороны, большинство людей, которые окружали меня, пришли сюда вместе с президентом, с другой — они действительно осуществляли все то, что будет происходить и само-собой. Что думает о них конкретный человек — пустьь даже Президент — для них зачастую оказывалось совсем не важно.

Было очевидно, что президент, даже не играя «первую скрипку», оставался «вписан» в существующие роли. И эти роли очень поддерживали - того, кто играл роль Лица президента, в сложной для его Тела ситуации...

Изучая политику Президента, меня очень смутил тот факт, что Он на раннем этапе своей деятельности делал все то, против чего через несколько лет стал активно выступать.
Любой театр — всегда похож на серпентарий. Но в таких делах я неискушен. Мне и в голову тогда не могло прийти, что в политике взрослые люди и их партии — зачастую меняются так же сильно, как дети в период взросления. Я имел смутное представление о том, что Президент начинал свой путь как составная часть движения Олигархов. Однако и все политические партии не отличались дальновидностью и прозорливостью. Под давлением объективных причин все партии менялись, многие просто исчезали с политической арены. Две-три партии, которые что-то решали в Парламенте, то же не представляли в себе никакой строгой идеологии.

Но я бегу вперед. Мое политическое образование не было последовательным и логичным. Первое время я просто старался пропитаться Его выражениями и манерой говорить. По правде говоря, я набрался этого вполне достаточно еще на первых занятиях, но тогда меня в основном интересовало «КАК» он говорит, теперь я старался усвоить, «ЧТО» он говорит. Конструируя речи по любому поводу — из прошлых речей — далеко не уйдешь, а серьезных анализов его программы — нет. Словно сам Президент каким-то образом препятствовал серьезному анализу своей работы, продолжая оставаться Штирлицем, только уже в других командах и на других этажах.

Он был отличным оратором в самом полном смысле этого слова. Он мог быть весьма ядовит в споре. У него было в запасе много удачных образов, идиом, собственных мыслей, афоризмов, которые он весьма логично излагал. Чтобы соответствовать этой «планке» на первом этапе пришлось понять круг его книг, фильмов, образов, с которыми он себя отождествлял.
Есть такой способ вживания в роль. Все свои и чужие — олицетворяются с узнаваемыми медийными образами. Понимая, кто есть кто — можно не думать каждый раз над ответом, а иметь в кармане готовый шаблон, и реагировать по шаблону. Часть довольно остроумно. Вместе с помощниками я разбирал, кого из известных оппонентов, против кого он выступал наиболее последовательно — можно связать с какими художественными образами.

Я никогда не был сторонником его идей. Скорее наоборот. Но я чувствовал, что внутри становлюсь если не его сторонником, то по крайней мере сочувствующим. И я не уверен, что меня зачаровывала логика его слов, может быть, они и не были такими уж логичными. Просто я находился в таком состоянии ума, что с жадностью впитывал все то, что слышал. Я хотел так проникнуться его мыслями и словами, чтобы при случае самостоятельно мог бы сказать что-либо подобное.
У меня перед глазами сутки напролет был образчик человека, который лучше меня знал, чего он хочет и (что встречается гораздо более редко) почему он хочет этого. Это производило (по крайней мере, на меня под действием препаратов) огромное впечатление и вынуждало сдвигать собственные взгляды.

Что между нами было общего. Он знал, что хочет. А для чего я живу на свете? Ради своей профессии? Я впитал ее с молоком матери, я с детства рос в цирке, рядом с ареной, поступил в училище, потом уже сам решил стать актером. Я любил свое дело, был глубоко убежден, пусть это убеждение было и недолговечным, что ради искусства можно пойти на все –... Но и, кроме того, Игра была единственным известным мне способом зарабатывать деньги. Как-то сводить концы- с- концами. Выживать.

На меня никогда не производили впечатления какие-то политические школы. В свое время я вкусил их предостаточно – в цирковом училище исторически было много курсов для промывания мозгов. Подобные навыки — очень удобный вид заработка для актера, оказавшегося на мели. Даже если эти встречи, их участники и их организаторы — совсем бедны калориями и витаминами. Ведь дай словоблуду достаточное количество времени и бумагу, и он тебе докажет что угодно.

Такое же презрение я с детства испытывал и к любым учителям в этой области. Большинство из них учат самой настоящей чуши. Наставления, которые действительно означают что-то нужное, сводятся к прописным истинам, что мол «хороший» мальчик — это тот, который не будит маму по ночам, а «хороший» мужчина — это тот, кто имеет свой загородный дом, большой счет в банке и (в то же время) не пойман за руку. Нет уж, увольте! В любой среде всегда есть нормы поведения, которые отличаются от тех, которые днями напролет транслируются в СМИ.

Даже у животных в цирке есть конкретные нормы поведения. А каковы они были у меня? Чем жив я сам (или как бы мне хотелось думать), ради чего и чем живу?
Я всегда верил в то, что надо жить так, чтобы не было стыдно ни перед родителями, ни перед коллегами, ни перед детьми. В цирке например, так же как в театре говорят: «Представление должно продолжаться». Show must go on...

Почему оно должно продолжаться? – хочется самому спросить себя, ведь часто некоторые представления просто ужасны? Потому, что ты дал согласие участвовать, потому что этого ждет публика, она заплатила за развлечение, она вправе ждать от тебя, что ты выложишься на всю катушку. Это условие твоей профессии, по которой живут твои коллеги и жили твои родители. Ты обязан сделать это даже не столько ради зрителя, сколько ради режиссера, менеджера, продюсера и для остальных членов твоей труппы.

Но больше всего – ради тех, кто учил тебя ремеслу, и тех, чьи бесконечные тени уходят через тебя вглубь веков, к театрам под открытым небом с сидениями на камнях. И даже ради сказочников, которые, сидя на корточках, своими рассказами изумляли толпу на древних рынках. «Происхождение обязывает…» Профессия, традиция, норма поведения.

Это справедливо для любой профессии.
У врачей есть правила, одна из которых Клятва Гиппократа.
Есть правила у строителей, учителей, водителей, бандитов... у журналистов (хотя признаться, с верой в крепость этих правил — верю не очень)...
у рабочих,
у крестьян,
у лавочников,
у любого, кто живет и как-то зарабатывает на свет.

Честная работа за честную плату. Такие вещи не нуждаются в доказательстве. Они являются составной частью самой жизни – и доказали свою справедливость, пройдя сквозь всю историю.

Я понял только одно в том, какая программа была у президента. Если существовали какие-то основополагающие этические понятия, то они должны оказаться справедливыми в политике. И если люди будут вести себя НЕ в соответствии с ними, им никогда ничего не добиться, потому что они не получат доверия других людей, и не смогут работать вместе с другими людьми. А два человека — всегда сильней одного.

Условием любой политики является добродетель. Ты можешь быть двурушной сволочью, вести войну, предавать и отворачиваться от соратников — но в основе твоего поведения должен стоять один простой принцип. Это должно быть выгодно подавляющему большинству окружающих тебя. Это должо объединять. И должно быть справедливо. Справедливо — так же просто, как то, чему родители учат своих детей. Той справедливости, как ее понимают дети. Самая грамотная и красивая идея, нарушающая принцип социальной справедливости — не может быть реализована в политике.

Потому что единственное что отделяет политиков — от того, чтобы их не забили лопатами и не вздернули на вилы — это то, что они должны работать не на свой, а на общественный интерес. Если ты нарушаешь эти принципы — тогда любой человек с улицы имеет полное правило нарушить эту договоренность и со своей стороны — лишить тебя безопасности, вздеть на вилы или пустить пулю в темном переулке. Они соблюдают правила и уважают тебя — только потому что и ты сам следуешь таким же правилам. Будь честен, и тогда и тебе ничего не угрожает.

Президента никоим образом нельзя было назвать поклонником мягкости и доброты. «Пацифизм – это сомнительная доктрина, пользуясь которой человек пользуется благами, предоставляемыми ему обществом. При этом, не желает за них платить – да еще претендует за свою нечестность на терновый венок мученика....» Этот тезис Он произносил несколько раз, и он, по видимому, тоже входил в его программу.

В отличие от других, он не боялся признавать свои ошибки. Часто даже публично, нарушая авторитет власти, но стараясь их тут же исправить. «Тот, кто отказывается признать собственную ошибку – будет не прав всегда!» Подобных слов и стенограмм я начитался достаточно много.


Лена сохраняла записи всех его выступлений. У Него вообще было сильно развито чувство истории: он тщательно следил за сохранностью своих материалов. Его архив был заполнен записями видео, аудио, в компьютерных файлах и наверно, даже на боббинах. Если бы не такая особенность президента, мне было бы не с чем работать над ролью.
Персонификация — часть актерской профессии. Я стал верить, что президент — человек моего склада характера. Или, по крайней мере, такой, каким я считал себя. Он был личностью, роль которой я начинал гордиться играть. Но что скрывать, если бы мне пришлось Мефистофеля, я стал бы верить, если не в Черта напрямую, то по крайне мере, в положительную логику его существования.

У Доктора хранилось столько стимулирующих средств, что я не спал сутками. Удивительно, сколько можно сделать, если работать по двадцать четыре часа в сутки, когда никто не мешает, а наоборот, все стараются помочь чем только можно.



Словом, первые занятия по вживанию в образ, оказались просто ерундовыми по сравнению с тем сложнейшим курсом, который я проходил эти месяцы. Ролью я в основном овладел. Но теперь мне следовало был как можно больше узнать о человеке, который служил прообразом для меня. Передо мной стояла задача оставаться Им при любых обстоятельствах.

Мне придется встречаться с сотнями, а может быть и с тысячами людей. Олег Габиуллин предполагал ограждать меня от большинства людей — ссылками на то, что я очень занят и постоянно работаю. Но тем не менее, встречаться с людьми мне приходилось помногу – крупный политический деятель – и никуда от этого не денешься. Рискованное представление, которое я давал каждый день, делал возможным только президентской архив, возможно лучший из всех подобных ему в стране, включая архивы спецслужб и посольств.

Вообще, практика собирать архивы на политиков — не нова. Этим начали заниматься в середине 20-го века. В основу президентского архива был положенный метод, разработанный для Айка Эйзенхауэра. Метод позволял облегчить политическим деятелям личные отношения с бесконечным множеством разных людей. Метод был также революционен, как изобретение Клаузевицем штабного командования в военном деле.

Я никогда раньше не подозревал о подобных штуках, пока Лена не показала мне архив. Это было не просто очень подробное собрание сведений о разных людях. Искусство политики — это ничто иное, как искусство работать именно с людьми. Архив содержал сведения о всех или почти всех людях, с которыми Президент имел дело или когда-либо встречался за свою долгую деятельность. Каждое досье содержало в себе то, что он узнал о человеке во время личной встречи, как бы тривиальны эти сведения не были.

На самом деле обычно самое тривиальное и является для человека самым главным: имена и уменьшительные прозвища жен и детей, Дни рождений, домашние животные, любимые блюда и напитки, предрассудки и чудачества. За всем этим обязательно следовала дата и место встречи, а также замечания о последующих встречах с данной персоной.

Часть прилагалось фото соответствующего лица. Здесь не было, да и не могло быть «малозначительных сведений». Иногда в архиве была информация, полученная из других источников, а не во время встречи Президента с данным человеком. Но все это зависело от политической значимости конкретной персоны. Иногда эта посторонняя информация приобретала вид целой биографии, насчитывающей несколько страниц. Лена постоянно носила при себе небольшой диктофон. Когда Президент был один, он надиктовывал свои впечатления на пленку – непосредственно ей на диктофон. Возможно, что Лене даже не приходилось переносить все это на бумагу, так как у нее в секретариате была помощница, которая, по ее словам, не знала куда себя деть от безделья.

Когда Лена показала мне архив, от края — до края целиком, а он был очень велик – в основном видео фильмы, я испугался. Конечно, я представлял себе и раньше, как обширны были Его знакомства и связи.
Когда она сообщила мне, что все это – данные о его знакомых, я возмутился, закрыл глаза, и издал нечто среднее между ужасом и стоном.
– Я же говорил, что никогда не смогу сделать этого. Разве в силах человеческих запомнить все это!
– Ну конечно, нет.
– Но ведь вы сами сказали, что это то, что он помнил о своих друзьях и знакомых.
– Нет. Я сказала, что это то, что он хотел бы помнить. Но, поскольку это невозможно, президенты необходим архив. Не волнуйтесь: запоминать вам ничего не придется - совсем. Я просто хотела, чтобы вы знали о существовании такого архива. А о том, чтобы визитом любого посетителя выдалась десять минут на изучение соответствующего досье, всегда заботилась лично я. Так что, если появится необходимость, у вас будут все необходимые материалы.

Я просмотрел одно досье, которое она зарядила в видеомагнитофон на столе. Это были сведения о некоем Магаеве из Махачкалы. За столом с ним президент был в ноябре 1999-го во время визита. У того был алабай Шурале, полдюжины разновеликих отпрысков от 5 до 15 лет с именами. Он любил бараний лангман, немного водки с томатным соком и кинзу. При этом, из старого салафитского рода. Носил чалму с цивильным костюмом. Разговор касался целесообразности «тырить» идеи из Ислама — для европейского воспитания.


– Лена, неужели вы хотите сказать, что Президенту надо помнить подобную чепуху? Это же просто глупо.
Вместо того, чтобы рассердиться за наезд на ее начальника, Леночка деловито кивнула:
– Раньше я тоже так думала. Но это неверно, Шеф. Вам ведь приходилось когда-либо записывать номер телефона вашего друга?
– Конечно.
– Но ведь это тоже нечестно. Разве вы извиняетесь при этом перед другом, что не можете просто запомнить его телефон? Есть сведения, которые любой человек хотел бы держать в голове, если бы имел совершенную память. А раз это не так, то фиксировать их в архиве не более нечестно, чем записывать в записную книжку день рождения друга, чтобы не забыть о нем. Этот архив и есть гигантская записная книжка, в которой записано все, связанное с ним. Вам приходилось когда-нибудь разговаривать с действительно важной персоной?

Я задумался. Лена явно не имела в виду кого-либо из великих артистов. Да и вряд ли она вообще подозревала о их существовании.
– Как-то раз я встречался с губернатором Петербурга. Мне тогда было лет десять.
– Вы помните какие-нибудь подробности?
– Конечно, а как же! Дело было в цирке. Он сказал: «Как это ты умудрился сломать руку?», а я ответил: «Упал с перекладины». Тогда он сказал: «Со мной так тоже было в 10 лет, но я тогда сломал ключицу».
– А как вы думаете, помнил бы он обстоятельства этой встречи, если бы был жив и вы встретились?
– Конечно нет!

– А я думаю, что у него вполне могла быть запись на вас в его личном архиве. В архив включают и мальчиков потому, что через некоторое время они вырастают и становятся взрослыми. Смысл состоит в том, что каждый помнит в подробностях о таких встречах. Ведь для каждого человека самой важной персоной является он сам – и политик никогда не должен об этом забывать. Поэтому со стороны политического деятеля иметь возможность помнить о других людях те самые мелочи, которые они сами скорее всего помнят о нем – очень вежливо, дружелюбно и искренне. Да к тому же, так принято, по крайней мере среди политиков.
Так дешевле и проще всего завоевывать избирателя, так политики получают самых преданных помощников в регионах.

Глава 10.

Доктор проследил, чтобы я хорошо выспался, отдохнул, и мой организм покинули все ранее принятые стимуляторы и успокоительные. Я проснулся около полудня следующего дня, позавтракал в кабинете. Вскоре после завтрака появилась Лена.
– Доброе утро, господин Президент.
– Доброе утро, Лена. – Я кивнул головой в направлении гостиной. – Есть какие-нибудь новости?
– Нет, сэр. Все по-прежнему. Быков шлет вам свои наилучшие пожелания и приглашает, когда вам это будет удобно, к себе в комнату.
Лена проводила меня к нему в комнату. Вадим проводил совещание, на котором присутствовал и Леонид.
Увидев меня, Быков сказал:
– Спасибо, что пришли, шеф. Нам нужна помощь.
– Доброе утро. И что произошло?
Леонид кивнул на мое приветствие с обычной своей уважительностью, назвал меня шефом и попросил перенести совещание и распустить присутствующих для подготовки. Вадим кивнул.

– Мы хотим, чтобы вы знали, что когда вы два дня назад сказали большую речь в Торгово-промышленной палате, мы смогли проследить за реакциями. Там было много народу, трансляция, банкиры, олигархи, гости из штатов. Говоря прямо, С нашей стороны были те, кто могут залезть в чужие головы....
По тому, как смотрел на вас Посол и его помощник, мы поняли, что они в курсе возможной подмены. Но — помимо них нас заинтересовали реакции еще одного человека. Михаил Соколовский, тот самый...


«Тот самый» означало самого богатого человека страны. Я смотрел его файл. Крупнейший нефтяник, банкир, возможно, криминальный авторитет — тоже... Человек, который открыто оптом и в розницу скупал голоса в парламенте, проводил нужные ему законы. Он не платил столько налогов, что его резиденция, по сути, была крупнейшей офф-шорной зоной в стране. Большую часть своего капитала он сколотил, вначале, как комсомольских деятель, а потом, как замминистра топлива и энергетики. То, как он зарабатывал, вызывало вопросы — даже у меня. Он организовал аукционы, как чиновник, потом входил на них, как бизнесмен, довольно бесцеремонно оттесняя других претендентов — на халявные куски государственной собственности... А потом кинул и тех партнеров, с которым сотрудничал всего полгода назад...

Вы считаете, что он что-то подозревает?
Мы считаем, что степень его вовлеченности в этот вопрос — не уступает американскому послу, а кроме того, в его сопровождении был замечен парапсихолог, пытавшийся, скажем так, «читать» вас. Пока мы не вывели его из зала.


Я вдруг вспомнил несколько человек в зале. В том числе, одного, сидевшего в двух метрах от олигарха. У него был странный не мигающий взгляд очень черных глаз. Внутри меня вдруг повеяло холодом. Мне стало по настоящему страшно.... Сунул руку в карман. Перебирая камни, которые мне положил туда Шарков, я быстро пришел в себя.

– Зачем вы мне это говорите?…
– Секундочку. Средства массовой информации получили вчера странные и довольно агрессивные комментарии из пресс-службы олигарха. К тому же, вчера было несколько грубых комментариев в Думе. Наконец, со странными комментариями на этот счет, вчера занесло и нашего Премьера. Так что если вы не возражаете, Леонид уже написал текст. Дело только за вами. Вы выступите с этими тезисами в сегодняшней теле-беседе. С вами будет надежный человек из «пула», он не будет задавать некорректных вопросов, неудачные кадры можно будет переснять. В то же время, правильный результат такого выступления очень бы помог.

- Могу я увидеть доктора. Мне хотелось бы обменяться впечатлениями о том человеке.
- Договорились.
- Где будем записывать?
- Думаю, лучше сделать это в нашей же резиденции. Мы запишем, отредактируем и передадим ее в администрацию. Уже вечером это будет показано если не по всем, то по основным теле-каналам. Таким образом, вы сможете отбить нападки, разъяснить политику, и при этом, вам не придется даже покидать Дачу.

С момента нашей первой встречи я давно убедился, насколько Быков лучше понимает мою натуру, чем я – его. Он знал, что как актер я не могу отказаться от возможности выступить сразу по всем мировым СМИ. Мои выступления раньше никогда не транслировались, если не считать пары раз. Но и тогда моя физиономия всплыла на экране только на пару минут – это была эпизодическая роль. А тут такая прекрасная возможность…

Вадим убеждал меня так, словно я собирался отказаться:
– Если окажется сложно, мы можем сначала сделать запись, а потом просмотреть ее и переписать неудачные места.
– Ну хорошо. Где текст?
– У меня. – откликнулся Леонид.
– Позвольте мне прочесть и проверить его.
– Что вы имеете в виду? У вас еще будет куча времени изучить его?
– Что, текст у вас не с собой?
– Нет, почему же. С собой.
– Тогда позвольте мне прочитать его.
Соловьев забеспокоился.
– Вы получите его за пару часов до записи. Такие вещи лучше читать спокойно.
– Давно известно, что из всех экспромтов, самые лучшие – это заранее подготовленные. Леонид, это моя профессия, так что я знаю лучше.
– Но вы ведь прекрасно справляетесь вообще без подготовки. Эта сегодняшняя речь почти то же самое, и мне хотелось бы, чтобы вы прочитали ее примерно так же, как выступали перед корреспондентами.

Чем сильнее сопротивлялся Леонид, тем сильнее проступала во мне личность Президента. Наверное, Вадим тоже заметил эти нотки, и решив, что «Президент» вот-вот вспыхнет и начнет метать гром и молнии, быстро сказал:
– Ради бога, Леня! Дай ему эту речь.
Соловьев фыркнул и бросил мне листки. Я поблагодарил его и, ничего не сказав, углубился в чтение.
Пробежав глазами текст, я поднял голову.
– Ну как? – спросил Быков.

– Здесь минут на пять рассказ о текущих делах, столько же — о прошлых договоренностях, немного – аргументы, свидетельствующие о правильности внешней политики. В общем, почти то же самое, что уже было в речах, которые я слушал раньше.
– Правильно, – согласился Вадим. – Мы хотим убрать любые сомнения в том, что на месте президента находится новый человек. Мы хотим, чтобы у противника была четкая убежденность, что его провокация сорвалась, с президентом ничего не случилось. Он жив-здоров, абсолютно уверен в себе и своей политике, ссылка на вчерашние события подчеркнет, что это никакая не запись прошлых лет... логика выступления держится именно на этом. Как вы понимаете, мы собираемся отмести нападки и заявить о некоторых нюансах, которые покажут наши действия в выигрышном свете.
– Понимаю. Но вы упускаете возможности размазать оппонентов. Может, это конечно и неплохо, но…
– Что «но»? Что-нибудь не так?
– Нет, просто стиль речи … В нескольких местах придется заменить кое-какие выражения. Он бы так не выразился.

У Соловьева сорвалось слово, которое может быть, не следовало бы произносить в присутствии девушки; я холодно взглянул на него.
– А теперь послушайте меня, господин Бушуев, – возмутился он. – Кто может знать, как выразился бы в этом случае Президент? Вы? Или человек, который вот уже три года пишет ему все речи?
Я сдержался, ведь в его словах была доля правды.
– И тем не менее, – ответил я, – место, которое в печатном тексте смотрится не плохо, может не прозвучать как следует в речи. Президент умеет блестяще выступать на публике: четко, просто и оригинально в каждой мысли. А теперь, давайте возьмем эту речь. Вот слово «последовательность», которое вы употребили в разных оборотах. Я бы им, может быт, и воспользовался, потому что я пижон, люблю многосложные слова и мне нравится показать эрудицию. Но Президент, наверняка сказал бы вместо этого «логика», а применительно к оппозиции сказал бы не «пожелание», а «каприз». И сказал бы он так потому, что в этих словах больше «души», и они сильнее выражают его мысли.

– Вы бы лучше подумали о том, как подготовиться выступить! А уж о словах позвольте побеспокоиться мне.
– Вы видимо не поняли меня, Леонид. Меня совершенно не волнует, что представляет из себя эта речь с точки зрения политики. Мое дело – имперсонизация. И я не могу согласиться с теми словами своего персонажа, которые ему не свойственны. Это выглядело бы неестественно и глупо, как осел, говорящий по французски. А вот если я прочту речь так, как он обычно их читал, это будет эффектно само по себе даже без какого-то актерства..
– Послушайте, Слава, вас наняли не для того, чтобы писать речи. Вас наняли для того, чтобы…
– Тихо! – прикрикнул на него Вадим, матюкнулся – Давай-ка поменьше этих «Слав». Лена, ты что скажешь?

– Как я понимаю, шеф, вы возражаете только против некоторых выражений?
– В общем-то да. На мой взгляд еще следовало бы вырезать мутноватые нападки на Премьер-министра и откровения на тему о том, кто из олигархов стоит за спиной у депутатов. Все это звучит как-то не естественно. Он бы либо сказал прямо — либо смолчал. А так...
Лицо Вадима помрачнело.
– Вообще-то это место вставил я сам, и может быть, вы тут правы. Шеф всегда дает людям возможность додумать кое о чем самостоятельно. – Хорошо, сделаем так. Вы внесете сами все изменения, которые сочтете необходимыми. После этого мы запишем ваше выступление и просмотрим его. Если понадобится – изменим кое-что, в крайнем случае можем вообще отменить выступление или перенести его на другой день – «по техническим причинам». – Он мрачно улыбнулся.– Да, Леонид, именно так мы попробуем поступить.
– Но это совершенно вопиюще…
– Нет, именно так мы и поступим, Леонид.
Соловьев резко встал и рассердившись, выбежал из кабинета. Вадим вздохнул.
– Ему всегда претила сама мысль о том, что кто-то, кроме шефа, может давать ему указания. Но человек он очень способный. Шеф, когда вы будете готовы к записи?
– Не знаю. Но буду готов, когда нужно.
Лена вместе со мной вернулась в кабинет. Когда она закрыла дверь, я сказал:
– Лена, солнышко, примерно с три часа вы мне не понадобитесь. Если вам не трудно, зайдите к доктору и попросите у него еще стимуляторов. Они могут понадобиться.

– Да, шеф, – она направилась к двери. – Только, шеф?
– Да?
– Просто я хотела сказать – не верьте, что Леонид писал за Него все речи.
– А я и не верю. Ведь я слышал столько его речей — и читал эту.
– Леня, конечно, писал иногда ему речи. Как и Олег, впрочем. Даже я иногда занималась этим. Шеф использовал любые здравые идеи, откуда бы они ни исходили. Но когда он выступал, то это были речь целиком и полностью его собственные. От первого до последнего слова.
– Я знаю, Лена. Просто жаль, что именно эту речь он не написал заранее.
– Просто постарайтесь сделать все, что в ваших силах.


Так я и сделал. Начал с того, что заменил дюжину многосложных слов, от которых можно было вывихнуть челюсть и от которых могли завять цветы – более простыми синонимами. Но потом я вышел из себя и порвал речь в клочки.

Только полная импровизация доставляет актеру настоящее удовлетворение, и как же редко приходится иметь с ней дело.
В качестве слушателя я выбрал только Лену, и получил от Вадима заверения, что меня никто не будет подслушивать (хотя думаю, что этот здоровяк подслушивал все время). Я оделся, как для встречи с журналистами, сел в кресло и нажал на «Пуск». Через три минуты после того, как я начал говорить, Лена заплакала, а к тому времени, как я закончил (двадцать минут – сколько было запланировано для телевидения), она сидела неподвижно, в слезах и в оцепенении. Нет, я не позволили себе вольностей с официальной линией Президента; я просто немного изменил «упаковку» его мыслей, воспользовавшись выражениями из его прежних речей и собственным здравым смыслом, как я понимал Его.
И вот ведь что странно – я верил каждому слову из того, что говорил. И я был доволен, так как речь у меня получилась действительно отличной.


После этого мы собрались все вместе прослушивать мою запись и мое стереоизображение. Здесь было двое не посвященных, присутствие которых по мнению Вадима, должно было сдерживать Соловьева. Когда запись кончилась, я спросил:
– Ну как? Что будем исправлять?
Он вынул изо рта зубочистку и ответил:
– Нет. Если хотите мое мнение, то пустите запись в том виде, в каком она получилась.
Леонид снова вышел, но приглашенный на просмотр руководитель Совета Безопасности подошел ко мне почти со слезами на глазах:
– Господин Президент, это было здорово!
– Спасибо, Сергей Александрович!
Министр Внутренних дел вообще смотрел в пол, и казалось, не мог произнести ни слова.
Вскоре после просмотра я опять отключился. Полная имперсонизация с образом всегда выжимает меня досуха.