В окне зарей обведена
Мандора в тусклом ореоле,
И позолота чуть темна
На старой флейте и виоле,
И требник в глубине окна
Раскрыт монашенкой печальной:
Вечерню слушает она,
Слова молитвы величальной.
Но ангел озарил стекло,
Неслышно пролетая мимо,
И арфой в руки ей легло крыло ночного серафима,
И в полумраке витража
Ни струн, ни флейт, ни величанья:
Под пальцами, едва дрожа,
Струится музыка молчанья.


***Мандора – музыкальный инструмент семейства лютневых.
***Требник – богослужебная книга.

Я не знаю, как остальные,
но я чувствую жесточайшую
не по прошлому ностальгию -
ностальгию по настоящему.

Будто послушник хочет к Господу,
ну а доступ лишь к настоятелю, -
так и я умоляю доступа
без посредников к настоящему…

О, как же я хочу,
Нечуемый никем,
Лететь вослед лучу,
Где нет меня совсем!

А ты в кругу лучись,-
Другого счастья нет,
И у звезды учись
Тому, что значит свет.

Он только тем и луч,
Он только тем и свет,
Что шепотом могуч
И лепетом согрет.

И я тебе хочу
Сказать, что я шепчу,
Что шепотом лучу
Тебя, дитя, вручу.

1937

Города знают правду о памяти, об огромности лестниц в так наз.
      разоренном гнезде, о победах прямой над отрезком.
      Ничего на земле нет длиннее, чем жизнь после нас,
      воскресавших со скоростью, набранной к ночи курьерским.

      И всегда за спиной, как отбросив костяшки, рука
      то ли машет вослед, в направленьи растраченных денег,
      то ли вслух громоздит зашвырнувшую вас в облака
      из-под пальцев аккордом бренчащую сумму ступенек.

      Но чем ближе к звезде, тем все меньше перил; у квартир --
      вид неправильных туч, зараженных квадратностью, тюлем,
      и версте, чью спираль граммофон до конца раскрутил,
      лучше броситься под ноги взапуски замершим стульям… 

— Не знаю я, как долго это длится,
я вижу сны истерзанной земли.
— Мы встретиться иначе не могли,
на свете ничего не повторится.
— Как странно оказаться снова здесь,
любимый мой, кто я теперь такая?
— Весь дождевыми каплями сверкая,
как будто бы в слезах счастливых весь,
был сквер на этом месте. Не спилили
лишь несколько деревьев вековых,
быть может, стала ты одним из них.
…Среди камней, коллекторов и пыли,
в хаосе перекрёстков, площадей,
по теплотрассам мира, неприкаян,
как ангел электричек и окраин,
в обход строений, дальше от людей —
к бесшумно облетевшей за ночь кроне,
где выпростала крылья, чуть дыша,
в нерукотворной солнечной короне
уже развоплощённая душа…

Чарли Чаплин прожил 88 лет.

Он оставил нам 4 заявления:
(1) Ничто не вечно в этом мире, даже наши проблемы.
(2) Я люблю гулять под дождем, потому что никто не может видеть мои слезы.
(3) Самый потерянный день в жизни - это день, когда мы не смеемся.
(4) Шесть лучших врачей в мире ...:
1. Солнце,
2. Отдых,
3. Упражнение,
4. Диета,
5. Самоуважение
6. Друзья.
Придерживайтесь их на всех этапах своей жизни и наслаждайтесь здоровой жизнью ...
Если вы увидите луну, вы увидите красоту Бога ...
Если вы увидите солнце, вы увидите силу Бога ...
Если вы увидите зеркало, вы увидите лучшее творение Бога. Так что верьте в это.
Мы все туристы, Бог - наш турагент, который уже определил наши маршруты, бронирование и направления ... доверяй ему и наслаждайся жизнью.
Жизнь это просто путешествие! Поэтому, живите сегодня!
Завтра может и не быть...

Скажите вы, которые горели,
Сгорали и сгорели, полюбив, –
Вы, видевшие солнце с колыбели,
Вы, в чьих сердцах горячий пламень жив, –

Вы, чей язык и странен и красив,
Вы, знающие строки Руставели, –
Скажите, как мне быть? Я весь-порыв,
Я весь – обрыв, и я – нежней свирели.

Мне тоже в сердце вдруг вошло копье,
И знаю я: любовь постигнуть трудно.
Вот, вдруг пришла. Пусть все возьмет мое.

Пусть сделаю, что будет безрассудно.
Но пусть безумье будет обоюдно.
Хочу. Горю. Молюсь. Люблю ее.

12 апреля 1914

Джон Донн уснул. Уснули, спят стихи.
Все образы, все рифмы. Сильных, слабых
найти нельзя. Порок, тоска, грехи,
равно тихи, лежат в своих силлабах.
И каждый стих с другим, как близкий брат,
хоть шепчет другу друг: чуть-чуть подвинься.
Но каждый так далёк от райских врат,
так беден, пуст, так чист, что в них - единство.
Все строки спят. Спит ямбов строгий свод.
Хореи спят, как стражи, слева, справа.
И спит виденье в них летейских вод.
И крепко спит за ним другое - слава.
Спят беды все. Страданья крепко спят.
Пороки спят. Добро со злом обнялось.
Пророки спят. Белёсый снегопад
в пространстве ищет чёрных пятен малость.
Уснуло всё. Спят крепко толпы книг.
Спят реки слов, покрыты льдом забвенья.
Спят речи все, со всею правдой в них.
Их цепи спят; чуть-чуть звенят их звенья.
Все крепко спят: святые, дьявол, Бог.
Их слуги злые. Их друзья. Их дети.
И только снег шуршит во тьме дорог.
И больше звуков нет на целом свете.

Иосиф Бродский / (отрывок из "Большой элегии Джону Донну")
7 марта 1963

Твой лоб, как у статуи, бел,
и взорваны брови.
Я весь помещаюсь в тебе,
как Врубель в Рублеве.

И сетую, слез не тая,
охаянным эхом,
и плачу, как мальчик, что я
к тебе не приехал.

И плачу, как мальчик, навзрыд
о зримой утрате,
что ты, у трех сосен зарыт.
не тронешь тетради.

Ни в тот и ни в этот приход
мудрец и ребенок
уже никогда не прочтет
моих обреченных...

А ты устремляешься вдаль
и смотришь на ивы,
как девушка и как вода
любим и наивен.

И меришь, и вяжешь навек
веселым обетом:
- Не может быть злой человек
хорошим поэтом...

Я стих твой пешком исходил,
ни капли не косвен,
храня фотоснимок один,
где ты с Маяковским,

где вдоволь у вас про запас
тревог и попоек.
Смотрю поминутно на вас,
люблю вас обоих.

О, скажет ли кто, отчего
случается часто:
чей дух от рожденья червон,
тех участь несчастна?

Ужели проныра и дуб
эпохе угоден,
а мы у друзей на виду
из жизни уходим.

Уходим о зимней поре,
не кончив похода...
Какая пора на дворе,
какая погода!..

Обстала, свистя и слепя,
стеклянная слякоть.
Как холодно нам без тебя
смеяться и плакать.

Пять чувств - дорога лжи. Но есть восторг экстаза,
Когда нам истина сама собой видна.
Тогда таинственно для дремлющего глаза
Горит узорами ночная глубина.

Бездонность сумрака, неразрешенность сна,
Из угля черного - рождение алмаза.
Нам правда каждый раз - сверхчувственно дана,
Когда мы вступим в луч священного экстаза.

В душе у каждого есть мир незримых чар,
Как в каждом дереве зеленом есть пожар,
Еще не вспыхнувший, но ждущий пробужденья.

Коснись до тайных сил, шатни тот мир, что спит,
И, дрогнув радостно от счастья возрожденья,
Тебя нежданное так ярко ослепит.

Кого когда-то называли люди
Царем в насмешку, Богом в самом деле,
Кто был убит — и чье орудье пытки
Согрето теплотой моей груди…

Вкусили смерть свидетели Христовы,
И сплетницы-старухи, и солдаты,
И прокуратор Рима — все прошли.

Там, где когда-то возвышалась арка,
Где море билось, где чернел утес, —
Их выпили в вине, вдохнули с пылью жаркой
И с запахом бессмертных роз.

Ржавеет золото и истлевает сталь,
Крошится мрамор — к смерти все готово.
Всего прочнее на земле печаль
И долговечней — царственное слово.

Анна Ахматова / 1945 г., Фонтанный дом

Я кончил книгу и поставил точку
И рукопись перечитать не мог.
Судьба моя сгорела между строк,
Пока душа меняла оболочку.

Так блудный сын срывает с плеч сорочку,
Так соль морей и пыль земных дорог
Благословляет и клянет пророк,
На ангелов ходивший в одиночку.

Я тот, кто жил во времена мои,
Но не был мной. Я младший из семьи
Людей и птиц, я пел со всеми вместе

И не покину пиршества живых -
Прямой гербовник их семейной чести,
Прямой словарь их связей корневых.