Луна ждала, потихоньку начиная остывать. Её бублик звал, подмигивая черной дырой посредине, серой синевой она крала все, что попадалось под руки-векторы: у пустынь – желтизну, у земли - волосы, у сов – покой. Слегка прерванная вороньей кляксой, продолжала глазеть, серебря шерсть, подливая топливо в тлеющие глаза, расширяя горизонт, как бы заглушая этим низкий ступ и лязг когтей... Она озвучивала целые веки наших общих воспоминаний, сжигая заживо щедрые жертвоприношения, разгрызая зубами стаи мясо в пыль, взяв за плечи, толкая наземь…

 Стволы колосков были спрятаны и мирно посапывали, ожидая дня и новых жертв для себя, плотоядных растительных одноногих стрелков, навечно привязанных всем войском к одной точке – маленькая цепная армия, поляной среди выжженного солнцем ландшафта… Она шла и мимо них тоже, отводя нос от капавшей с переспевших яблок серной кислоты. «Так глупо себя изуродовать? Нееет.»… Сейчас, будучи лидером доброй сотни мускулистых, воинственных, бесстрашных и преданных, готовых идти с ней даже до победного конца (ли?), она оставалась одна. Вечно. В свободные часы, когда никто не видит, не отдаёт честь, не восхищается еще телом исподтишка (хоть не таким свежим, как раньше, но вкусным для любого нормального волка), она, опустив голову, брела вперед, даже не вглядываясь в чернь перед собой – всё было ее, для неё. Хоть сама она терялась в покусываниях по мягкой шерсти…

 …Раннеутренний укус за ушком, когда луна, махнув рукой, прыгала за горизонт…укус и провокация слюной с передних клыков. Да, она снова проснулась рядом с ним, он никуда не ушел. Все органы чувств давно встретили день, но глазам еще хотелось притворить её спящей (мертвой) – оттянуть лапу на молодой шее вниз, до упора, и пролежать так, во вспышкообразном экстазе звенящего лесного многоголосья… Но сзади…эх, сзади ведь ожидает каменный профиль, улыбающийся каплями между зубов…

Язык-лезвие протыкал амазонскую шею до щекотки изнутри позвоночника, увеличивая напор с каждым разом. Так, что она непроизвольно провернулась в объятиях и сильно укусила его в плечо… Его ночные глаза в любое время суток… Да, потом был (был? был!) волчий танец, прыжки через голову, сумасшедшая чехарда молодости и красоты в самом мощном понимании – где они срастаются с Любовью и Вместе… Утренняя охота под красным рассветом и полное уединение, облизывая кроличью кровь с губ друг друга. Леса так мало, а неба всё больше. И они – микростая – без планов, без правил.

 «Да, потом он, пьяный от плоти и юношества, хотел схватить зубами луну!.. Да, он продырявил её… и вниз… Не спорю, это прошлое, в котором так и не нашли тела, побоявшись искать, и, возможно… Но многометровые останки древней двуного цивилизации – это слишком смертельно… Даже для самой важной части молодости, для ее выстрела… да…»

 Она подбросила голову с взглядом на бублик луны, который светил все оттуда же, значит, она пришла всё туда же. Дыра, показалось, сиротливо отвернулась, узнав соучастницу своего нежеланного появления На Свет.

 «Причины и пределы – поздно. Название, имена, вечно_теплый_и_мокрый_нос_по_ветру, амазонская хватка в курениях самосжигающихся деревьев – теперь, но плевать… Опостывший антураж и свет ночи, лампа подкрашенной голубым луны, сменившей, говорят, обезумевшее когда-то солнце… Ходьба по пеплу, по истлевшей грязи, и даже дыра все на том же месте. Что ни день – то старость.

 И сегодня пошел двадцать первый ее год…А его - сороковый...»

 Этот вой услышали всё окрестные стаи, а опущенный ниже гор, скривившийся в облаках серных испарений, город мертвых, как треском, проткнулся мелодией, опускавшей в дерьмо все божества сразу, оставляя только время. Кастрированное время, пущенное за чистый лист без ластика и поэтому не лечащее, а лишь замазывающее лишними штрихами или время – вечного бесполого злого ребенка, лишенного фантазии – чтоб рисовать ровные полоски.

 Он лился, он наконец-то тек из нее. О том, как рвут глотки и стреляют в глаз. О том, как обдирают кости, но карабкаются вверх, о том, как хватаются за небо и – несмотря на бессмысленность – отрывают от него кусок. О том, как красиво можно убежать от всех и спрятаться в паре глаз… О свободе и преследующей её агорафобии, чтобы было страшно, чтоб все заткнули уши, чтобы скала треснула и погребла под своими обломками широкую могилу её времени – из стали, бетона и облаков…