//когда-то мой отец показывал мне песочные гравюры догласного периода – невероятные косяки в сотни миллионов хвостов разом поворачивались и пересекали границу Аи*е, чтобы больше никогда не вернуться сюда и не икриться здесь – грандиозное зрелище миллиардов направленных частиц сквозь зеркальную в каждой точке муть ворот угасающего города.//

…теперь здесь очень легко найти уголок и с кем-нибудь сблизиться для клонирования потомства, такого, что ни оно тебя, ни ты его не отличишь от всех остальных, здесь много работы для таких сапротрофов как я, здесь много места – в общем-то, всё подходит для жизни, но её самой нет. Полный шкаф одежды для мертвого и закопанного. И единственное, что напоминает о тогда, это картинки, накладывающиеся на сетчатку глаза: мимо левой стороны проносится широченный скат, оттеняя распевку хора мальков под руководством старого полосатого блина с двумя бегающими амбразурами вместо глаз, вот игольчатый шар, он все еще боится собственной тени и дрожит так, что с поросшего камня поднимается пыль и застилает его, оставляя только надутые губы... Я смеюсь, как ребенок, пока не замечаю, что это давно уже не рыба-шар, а транспортер воздуха, бесформенный, мешковидный, будто сделан из серого камня, единственный, кого пропускают стены нашего города в обе стороны. Я серьезней неизбежной смерти, а прошлое, покрывшись черным вязким налетом, умерло, не сумев продрать пленку во рту, как когда-то мой отец, братья и все самые дорогие существа-воспоминания, как почти весь город… После этой мрачной эпидемии со неподводным запахом всё и началось - чтобы выжить, мы поразительно быстро ассимилировались и подчинились, начав существовать бесСогласно за закрытыми гранями прочных стен и скал, ходы в которых знал только этот полуживой пузырь сжатого кислорода. Он приходил регулярно, но редко – его все равно не хватало…

И поэтому работал я. Задача на сегодня – съесть небольшую семью, обернувшуюся вчера в собственной резиновой норе, и сейчас я метусь именно туда, каждым движением врываясь в потяжелевшую воду. Я знаю, что каждая клеточка гнили должна быть употреблена, иначе…рано или чуть позже я не смогу открыть рот, полдня буду биться им о торчащий кусок проволоки, чтобы потом, не сумев себе помочь, перевернуться брюхом вверх и так и остаться висеть, телом ожидая «коллегу»… А он придет и вгрызется в голову, хоть глаза и мозг еще будут живыми… Обязательно.

…Я вышел, когда во мне исчез последний хвостовой плавник и захотелось воздуха, потерянный и утяжеленный. Кто знал, что образ, придуманный для романтизации собственной смерти, настолько реален?...(каннибал?)… Да, они на самом деле пищали! А я ведь раньше никогда не замечал этого, просто не задумывался над тем, что мы можем жить, еще немного, но жить, полностью всё ощущая до смерти…или моих тупых жующих зубов.

//Вырывая тухнущее на глазах мясо из еще живых детенышей прямо перед парализованными родителями, я видел и слышал этот тихий, пронзительно-острый писк, умолявший сначала убить. Не убил. Съел//

Водяная воронка, скрывавшая следы, теперь выгнулась и стала похожей на зловещую гримасу, запивающую скорость моими следами. Еще бы чуть-чуть – и догнала меня, проглотила и пережевала, начав с хвоста, а не по правилам… Но я несся вверх, сам от себя, отлично понимая, что жизнь на этом не заканчивается, а я, к несчастью, больше ничего не умею, а умеемое не могу…(каннибализм?).. В огромном удобном подводном месте, где все переселяются жить и дохнуть в центр, среди развалившихся скал, в самих кишках океана, где под каждой поросшей волосами банкой приходится искать зеленовато-ртутные капли, где днями ждут сжиженного необходимого газа, где приходится пожирать живое будущее собственными терками-челюстями, чтоб из-под чешуи не напала черная едкая пленка, нужно жить, имея лишь одно умение. Требование, «верхний» приказ изнутри, инстинктивное подчинение самому себе, заставившее меня еще Тогда уничтожить личным голодом собственного отца… Почему? Повинуясь режиму, можно существовать? Но зачем еще, кроме как чтобы подчиняться порядку? Не проще ли напиться воздухом допьяна и, разбежавшись, влететь в останки винтокрылой скалы? Я…

Внезапно впереди возникла чудесная картина – мечта каждой рыбы, даже если она этого еще не знала: переливаясь бирюзой, поднимался к поверхности пустой куб, оставляя за собой вертикальные волны-полосы, закрывавшие всю неровность и серость надоевшей среды. Разнокалиберными пузырьками выстреливался в лопающиеся кровеносные сосуды воздух, мешавший прохладное ощущение мигрени с райским наслаждением. Внутри. И катером несшийся вверх. И он, не сбрасывая скорости, продолжая любоваться и быть зачарованным, влетел ртом в куб, пьянящий идеальный .

//Пространство перевернулось и дернуло вверх, унося за собой. Губы горели от кислого и концентрированного, а также еще чего-то, чего я никак не мог понять…(собственная кровь?)… Казалось, будто я падаю с огромной скоростью, у меня нет ни плавников, ни чешуи – только голое мясо, а внизу шипом видится ровный, слишком крепкий пол. Но только я врывался вверх. Зеркало. Что здесь, сверху, делает зеркало?.. Почему оно снизу? Покалывание начало вырывать нижнюю губу...//

Бабка отложила «донку» и отцепила от крючка странную рыбу, коричнево-серого цвета с ярко-алыми плавниками и огромными глазами, слишком с интересом обозревавшими окружающее.

- Неужели такое могло здесь появиться? Смотри, не удивлюсь, если она разговаривает! – бабка, усмехнувшись, с силой выдернула крючок с куском челюсти и бросила скользкое тело кошке.

- Да брось ты. О чем рыбе тебе рассказывать? Разве что – хахаха – о собственной кончине. Ну так это я и сама могу поведать! – наступив правой передней лапкой около центра напухшего мясистого тела, проулыбалась в ответ кошка.

- Как знаешь.

//А я ведь еще жив… Вот как это. Е..а..//

Клыки вошли под голову под равномерное пищание…

…Не обращая внимания на одинокую лодку в самом своем центре, Нефтяное пятно расширялось уверенно, вскоре накрыв бОльшую часть залива. Теперь жителям Аи*е не нужны были даже гласные звуки…