Написание «Цикла оборванных лоскутов» отнюдь не было беспочвенным. По ходу текста, я попытался вложить теорию разрушения, которая пришла ко мне достаточно давно и продолжительное время созревала в моём сознании, на протяжении времени, всё более обрастая новыми деталями. Тем не менее, я считаю эту теорию лишь ещё одним вариантом трактования происходящих вокруг событий, и не призываю читателей относиться к ней с полной серьёзностью. Единственное, на что я надеюсь, это чтобы данный текст стал пищей для ума читателей и, возможно, не прошёл для них бесследно.

читать далее

Холодные волны штурмуют борта судна. Океан так прекрасен в это время года. Уже темно, и пастельные линии света блестят в тёмной воде. На небе почти ни одной звезды. Так тихо, так спокойно за пределами корабля. Приятные запахи и ощущения завладевают уставшим телом. Хочется втянуть побольше воздуха в лёгкие, и мне никак не насытиться ночной прохладой. Пальцы гуляют по бортику. Они гладят его с приятной нежностью, так, что тепло моих рук остаётся на дереве. Подобные ощущения всегда меня привлекали, я чувствую гладкость лакированной поверхности и складываю руки, чтобы они меньше мёрзли. Я слышу музыку, где-то позади плачет скрипка. Тягуче и очень размеренно, нежные звуки доходят до края бортика. Чудесное, трогательное звучание. Оно заставляет меня трепетать, и холод на коже кажется сильнее. На верхней палубе опять многолюдно. Пахнет женским парфюмом, и я слышу заливистый смех. Тени мелькают между сигарами и бокалами с шампанским, которые легко дрожат в тонких руках. Разговоры доносятся до меня безразличным шёпотом, и я немного рад, что стою сейчас один, вглядываясь в темноту неба, и слышу плачущую, одинокую скрипку.
Ещё одна сигарета. Ветер сбивает слабый огонёк, но я уже чувствую привкус табака на своём языке. Ветер скользит по моему лицу, хрустальные брызги изредка попадают на мою одежду. Какие-то далёкие воспоминания возрождаются передо мной, губы начинают шептать. Я начинаю всё глубже и глубже погружаться в эти далёкие, уже забытые грёзы… Цветок в волосах, когда-то красивый и свежий букет, лепестки мяты и тепло гладкой смуглой кожи, которое я ощущаю кончиками своих пальцев. Мы танцуем, закрыв глаза, музыки нет, но я её слышу. Вино ударяет в голову, и вот я уже сижу в тени деревьев и наблюдаю. Тепло и влажно. Пенье птиц и роса на моих ресницах. Я должен помнить тот день, такой яркий и солнечный. Трава щекотит голые ступни, я чувствую в карманах холодный песок. Мы танцуем, закрыв глаза. И этот смех, мягкий женский смех, который навивает мне грусть. Обессиленные, мы падаем вниз и сплетаемся кистями рук. Моего лица касается тёплое, нежное дыхание… и я просыпаюсь. Палубу слегка качает, где-то играет скрипка. Я вновь выпускаю дым из лёгких, он разлетается над неспокойной водой. Лишь сладость остаётся на губах. И я вижу землю. Пики массивных, далёких гор нависли над маленьким портовым городом. Я вижу огни, они размываются перед глазами и почти незаметны. Жёлтые отблески в ночной темноте. Ещё один вдох, скоро сигарета начнёт обжигать пальцы. Тёплой волной по телу разливается сон. Я сильнее облокачиваюсь на бортик и стараюсь расслабиться. Сегодняшнюю ночь я проведу здесь. Завтра я уже буду дома. Палубу слегка качает, и где-то играет скрипка.

Время застыло словно картинка, зыбкая чёрно-белая фотография. Враз всё прекратилось, секунды сменились минутами, минуты часами, часы длились веками и проливались в вечность. Пространство скривилось в противной, глухой гримасе посмертной маски, с бесчувствием и равнодушием смотревшей на чёрное небо. То было засохшее лицо, страшный слепок горячей агонии, теперь холодный и отвратительный по своей натуре. Обожженная материя растянулась и замерла, и над землёй повисла тьма.
Земля превратилась в одну бесконечную пустыню из гари и пепла. Толстые слои сгоревших останков покрыли почвы, закупорив собой сосуды земли, ещё не успевшие забыть вкус дождевой воды. Ветер стал холодным и жгучим, он без устали полировал почерневшую кожу земли, залезал во все расщелины и пропасти, сплошным покрывалом рубцов покрывших поверхность. Сначала его горькие вздохи разносили по разорённым прериям противные мутные запахи гари и дыма, но время шло, и ветер стал чистым и тягучим, с отрешённым привкусом пустоты. Иногда, из угрюмого тёмного неба проливались длительные дожди, которые могли длиться неделями, не переставая до гладкости обмывать камни и скалы. То и дело в безмолвную высь облаков из самых недр пустыни рвались обгорелые острые пики. Красиво и величественно они вздымались над гладкой каменной коркой, словно непоколебимые титаны нового мира. Соль огромными белыми пятнами покрывала истоки и русла умерших рек. Зыбкие проплешины появлялись на границах высохших оазисов, в местах, где люди раньше строили свои колодцы, и эти белые пятна на фоне чёрной пустыни выглядели озёрами праха, разбросанного по пустыне. Соль покрыла собой днище высохшего океана, у неё был резкий противный запах.
После пожара по земле разрослась пузыристая плесень. С каждым днём её колонии всё разрастались и разрастались, тёмно-зелёные волокна проникали в самые недоступные уголки и щели, плодились снова и снова, набухали или стирались под напором воды. Прозрачно-жёлтые споры летали по воздуху, как раньше летала пыльца растений. Иногда плесень складывалась в забавные очертания, словно стараясь приобрести осмысленную форму, отдалённо напоминающую строение человека. Зеленоватые кучки собирались вместе, чтобы сложиться наподобие ладони с пальцами, а иногда даже лица. Всё это придавало пейзажу гнетущий, пугающий вид. Но стоило только дождю пройти по колониям, как все усилия оборачивались безнадёжным провалом, и плесень вновь сворачивалась в беспорядочное хаотичное месиво.
Пляска смерти завершилась спустя мгновения, после того, как зажглась первая искра. Впервые всё человечество слилось в едином порыве, сработала схема, заложенная в нас природой или, даже, чем-то большим, чем сама природа. И мы разрушили, смешали свои тела с пеплом, перетёрлись в мелкую крошку, унося за собой всё живоё на своём пути. У нас был талант – мы умели уничтожать. Никто не мог сравниться с человеком в этом искусстве. Ничто не делается просто так. В человечество при рождении был заложен практичный смысл, мы были созданы для определённой цели – уничтожение. Всё что не может быть остановлено на пути к смерти, должно быть ускорено. И на этом держался наш мир. Временами, человечество напоминало мне пауков в банке, некий остроумный эксперимент, поиск дальнейших путей эволюционного развития. Пауки копошатся в банке, бегают по стенкам и не подозревают, зачем они здесь. Но вот наступает голод, пауки становятся агрессивнее, барабанят толстыми мохнатыми банками по стеклу, щёлкают противными слюнявыми жалами. И начинается шоу, кульминация! Пауки жрут друг друга, но от чего? От чувства голода или предчувствия рока?
Возможно, человечество было создано, чтобы отчистить планету, вернуть её к исходному состоянию. Как бомба с медленным часовым механизмом человеческая цивилизация развивалась, загромождала собой всё свободное пространство, набиралось сил, чтобы произвести взрыв достаточной мощи, чтобы он уничтожил всё ненужное подчистую, всё, кроме земли и клочковатого неба. И взрыв прогремел, и земля пошатнулась.

Человечество выполнило свою функцию. Над чёрной пустыней вновь плясал ветер.

Тяжёлыми слоями смысл ложился поверх грязных и блестящих душ. Он завладевал ими, словно мор, своей пляской косивший миллионы невинных светил, и эта тенденция быстро вошла природе в привычку. Ничего не делается просто так, и моря саранчи, и крысиная чума, и проказа на рыхлых тканях – ничего не делается просто так. Улей зашевелился. Вдруг каждый увидел своё предназначение. Оно веками пряталось на подшивке сознания, медленно овладевало человеком, ибо ради этой исключительной функции он и был создан. Щелчок, искра пробежала по нервным окончаниям спинного мозга, и все вдруг узнали правду, хотя и не все смогли её осознать. Вот она главная привилегия человека, ибо никто более не преуспел в этом искусстве лучше него. Но философствовать на эту тему ещё слишком рано, настало время смеяться и плакать.

И небо горело. В нём кружились чёрные воронки поглощавшие мусор и оборванные лоскуты. Противный запах гари резал нос, а на лица падали чёрные хлопья сажи. От этого дорожки слёз обременялись чёрными следами, чёрные борозды горьких откровений скользили по щекам. Предчувствие сменилось действием. Оно происходит прямо сейчас, в данный момент, непоколебимая и добровольная сила разрушения, которую уже нельзя остановить, да и незачем было останавливать.
Горящие мраморные дворцы и объятые пламенем улицы. Огромные глыбы гладкого камня плавятся среди моря огня и разрушения. Величественные строения посреди хаоса источают мраморную крошку и пыль. Вот они, последние бастионы человеческой красоты, обжигающие языки уже лижут белоснежные ступени, а огонь вокруг полон воплей и безнадёжных терзаний. Клубы дыма вздымаются в небеса, они прекрасны, чёрные массивные пузыри выгоревшего воздуха. Толстые зубцы смога несут смерть, режут воздух, и они так быстры, так удивительны по своему виду. Гарь обволакивает строения, уже почти ничего не видно, только огонь и оборванные лоскуты.
Деревья сгорают как спички. Перед тем, как превратиться в золу, они стоят немыми мёртвыми пиками на обожженной чёрной земле. От тревоги у кого-то трясутся руки. Трава полыхает, пламя съедает её изнутри. Что же это? Запах горелого мяса, поджаренные ломтики тканей и сухожилий. Этот запах вызывает слюну и тошноту. Лава покрывала грязные руки и пальцы. Плазма вышла на поверхность и осталась самым главным и голодным хищником, чей голод нельзя удовлетворить. Противно смотреть на обугленные тела, но теперь на земле не осталось живого существа, которое могло бы это оценить. Куски мяса разбросаны по улицам и дорогам. Здесь прошла война, эпидемия, суицид, только разом, за один день. Это была удивительная сила, которая затронула каждого, показала ему своё лицо. И понимание преодолевало страх, ибо, наконец, всё встало на свои места.
В нефтяной черноте рек отражаются огни. Последние источники жизни скоро будут похоронены под сваном из пыли и золы. А пока толстые, величественные артерии земли совершают свои последние вдохи. Тысячи лет они кормили и питали, давали жизнь и покой, чтобы теперь погибнуть вместе со всем остальным, со всем, что они невольно породили. Раскалённые берега уже покрылись солью. Все остатки и шматы живого засыхают и растворяются в белой крошке, покровы жгутся и зудят, и чёрные пятна на бледных берегах сами начинают превращаться в соль и золу.
Равнины и леса полыхают сплошным ковром. Лепестки плавятся, источают сок и желчь, свёртываются в безжизненные, дурно пахнущие комочки. Земля стонет от взрывов и потрясений, и её разрушение перешло в суицид. Земля горит изнутри, чернеет, наливается чёрным, вокруг только пляска, ведомая смертью и хаосом. Океан замер и закипел, его жгучие волны застонали, забились друг о друга, поднялись на невиданную высоту, чтобы обрушиться на камни и раскалённый песок. Блики искорок сверкают в помутневшей, бушующёй воде. Порывы беспощадного ветра и кипящие течения из далёких, умирающих рек порождают причудливые и удивительные пенящиеся всплески. Они вздымаются копьями и серпами, напоминающие стальные орудия, они так легки, так красивы, рассекают бушующую гладь, сталкиваются друг с другом, чтобы тотчас затихнуть и возродиться с новой силой. Океан в агонии. По почерневшим небесам приближается его рок. Он летит быстрее, чем звон предсмертного крика. Он уже завладел сушей и ещё не прекратил свои бесчинствования. Безумный звон разлетелся по воздуху, неприятные, тревожащие звуки кричат, переливаются на разные голоса, вопят истошно и пугающе. Скоро уже ничего не останется.
И вот оно, прозрение, истина, загнанная в самые далёкие лабиринты души. Вдруг всё стало ясно и обоснованно, и все удивились, что ждать пришлось так долго. Пусть горит, пусть полыхает. Зачем что-то сдерживать? Вот она наша цель, наше предназначение, наш единственный смысл! Пусть горит, пусть разрушается! Момент затянулся, и невинность переросла в дурной фарс. Ничего не создаётся просто так, всему есть своё объяснение, своя причина. И ожидание смерти – только ещё один повод ускорить её. Ты не можешь остановить лавину, эпидемию, всепоглощающую и беспощадную силу, что превращает лица в гниль, а потерянные обрывки воспоминаний в разодранное, кровавое месиво. Это дар, проклятие заложенное в нас от рождения, а мир – всего лишь плацдарм для наших талантов. Мы всего лишь вспышки на его грубой коже. И мы сгораем. К чему тлеть, ведь всё равно все остатки тепла будут растрачены, и мы исчезнем, словно ветер прошептал над выжженной землёй чьё-то имя? И если ты не можешь его остановить, то и сдерживать не надо. Напряги свои мышцы, ещё один рывок и шаг в никуда, последе усилие, только не медли, к чему эта боль и сожаления? Не бойся, ты уже всё потерял, ничего никогда и не было, просто привычка и страх. Но теперь путь открыт, и уже поздно что-то вспоминать. Песни, стихи, грёзы и чарующие ароматы. Нас там нет, и никогда и не было. Просто вспышки на почерневшем небе, заставившие облака и землю пылать в безумном неистовом танце.

Напряжение росло. Оно давило на полыхающую почву и раскалённый воздух, заставляло волны океана разбиваться с устрашающей силой и остервенением. Тяжесть накапливалась в сосудах земли, взмывало вверх языки пламени и мёртвых лоскутов. Зарево налилось красным цветом, ярко блестело и переливалось в просветах выжженных туч. Звон становился громче, заскрипела земля, и последние крики потухли в собственном отчаянье. Вдруг что-то лопнуло, пронеслось сквозь материю. И затихло. Пламя погасло, и наступила ночь.

Пока свежесть раннего летнего утра наполняла собой лёгкие и глазные покровы, смешивалась с мягким, солнечным светом, прогревавшим жёлтую пыль дорог, листья и почки цветущих деревьев, птицы плели в воздухе свои звонки, приятные на слух песни и прыгали между ветвей. Они заливались весёлым щебетаниям, приглушая шёпот травы, легко колосившейся под усилиями слабого тёплого ветра. Стояла приятная солнечная погода. Хрусталь речушки, притаившейся в каменистом русле, искрилась тысячами стеклянных огоньков. Они плясали в воде, вели свой хоровод вдоль течения реки и уходили вниз с небольших порогов и каменных обрывов к чистым песчаным берегам небольшого озера, продолжая хаотично плясать и искриться. Трава на берегу, до которой ещё не дошли мягкие потоки ветра, была полна утренней росы, которая скатывалась по зелёным стеблям и проваливалась в почву. Глубокое, синее небо местами исходило далёкими перистыми облаками. Облака напоминали случайные карандашные штрихи, выполненные в белом цвете неизвестными демиургами, чтобы добавить пейзажу деталей и настроения. Редкие красочные вспышки цветов в зелёном море травы слегка колыхались, разнося по воздуху невидимую пыльцу и запах сладостного эфира. Этот приятный запах приятно дополнял воздух, нёсся всё дальше и дальше, расползаясь в разные стороны, задевая рецепторы и оставаясь на тканях. Свежесть распространилась в пространстве, от неё было некуда деться. В каждой травинке, в каждой капле, в чьём-то случайном вздохе чувствовался её мягкий привкус. Сквозь высокие кроны деревьев пробивались яркие солнечные клинки. Солнце прогревало прозрачную воду озера, осколки лучей достигали дна и были видны на поверхности крошечными жёлтыми пятнами. Молодые ростки пробивали рыхлую корку земли, их поры втягивали в себя первые краски цветущего мира и, вдоволь наполнившись новизной, сливались с ним. Дорожная пыль, не выходя за пределы путевой линии, оседала на камнях. Птицы, довольные своими утренними упражнениями, взвились в лазурь бесконечного неба и, рассекая ветер, парили над просыпающимся миром.
Люди просыпались, и их лица болели от улыбок. Многие встали только ближе к полудню, чтобы подольше насладиться утренней негой и теплотой под своими толстыми покрывалами. Выходя на улицу, они глубоко дышали и здоровались с соседями. Затем они возвращались в свои дома, чтобы насладиться уютом семейного завтрака, сказать друг другу несколько тёплых слов, ещё раз посмотреть на лица близких, перед тем, как начать хозяйственные заботы. Дети босиком выбегали на улицу, скользили по росе и направлялись к речке. Со всего разбега они прыгали в тёплую воду, и их заливной смех пролетал по округе.
Женщина мыла крыльцо. Сегодня она тёрла его с особой силой и усердием. Она была рада новому дню, который, казалось, был лучше, чем предыдущие, улыбка не сходила с её лица. Во дворах собаки доедали свой завтрак и погружались в ленивое безделье. Они лежали на мягкой траве, чуть приоткрыв глаза. Собаки не могли заснуть. Что-то надвигалось.
Мужчины, случайно встретившись на улице, сильно жали руки и громко смеялись. Порой их глотки надрывались от смеха. Люди смотрели друг другу в глаза и не могли насытится этими взглядами, полными нежности и света. Вот двое старых друзей разговаривают с краю от жёлтой центральной дороги. Они давно знают друг друга и сами уже почти старики. Один из них держит простую деревянную удочку и какие-то снасти, а другой ему что-то рассказывает, машет руками и хлопает друга по плечу. Что это? Слеза. Ну что ты, старичок? Да не знаю, просто что-то зашевелилось внутри. Они расходятся – один идёт в сторону цветочного поля, к озеру, а второй бежит домой за удочкой.
Молодой отец отложил в сторону работу с токарным станком и обнял сына, играющего с фигурками, которые сделал для него отец. Мужчина держит ребёнка в своих объятьях, не хочет отпускать и прижимает малыша сильнее к себе. Что это на него нашло? Они же видятся каждый день, играют вместе и вместе ходят к озеру. Но мужчина только крепче сжимает ребёнка в своих руках.
Его невеста на заднем дворе стирает бельё. Она ещё молода и красива, и ветер играет в её русых волосах. Девушка втирает бельё в доску, сильнее чем обычно, как будто должна выполнить работу в срок. Она счастлива, смотрит на пенистую воду, а где вдалеке птицы поют свои причудливые песни.

Сотни ног буравят гравий и песок дороги. Тяжёлые ботинки отбивают тугой ритм, поднимая в воздух облака пыли. Форма слишком тяжела для тёплой летней погоды и уже давно пропахла потом. А кругом мир утопает в своём великолепии, исходит красками и запахами, цветёт и переливается под напором солнечных лучей. Красота режет глаза. Время словно исчезло, осталась только материя и эфиры цветочных запахов. Шаг за шагом, путь становится всё короче и короче. Но день стремиться к концу, и за пригорком уже видны длинные тени стройных, живых рядов.

В тот день люди не стремились поскорее окунуться в тёплые покрывала постелей. Они разговаривали, плясали, обнимали друг друга и не могли насытиться уходящими минутами прожитого дня. Многие подолгу сидели во дворе со своими семьями и, расходясь, изнутри их точило чувство утраты, которое они не могли объяснить. Дети не хотели засыпать, они представляли, как завтра снова побегут на речку, а потом в лес, играть и собирать ягоды.
Их родители перед сном думали о грядущей работе, вспоминали лица своих близких и гнали из головы любые тревожные мысли, которые так и лезли в голову. Ночь была тёплой, цикады и кузнечики наполняли улицы своим трещанием. Луна ярко освещала всё поселение, и в лунном свете предметы выглядели блестящими, словно посыпанные цветочной пыльцой.

Посёлок не доживёт до утра. Жерновами рока люди будут перемолоты в навоз и мелкую костяную пыль. Мириады мух будут неделями питаться их выпотрошенными внутринностями, разложенными по полу сплошным ковром. Их кровь насквозь пропитает доски и деревянные настилы, а земля станет чёрной от её тёмных потоков. Человеческие животы будут взрываться как фонтаны, а головы гнить и лопаться как переспелые арбузы. Вороны склюют глазные покровы, кожа посинеет и станет холодной и скользкой, как заплесневевшие камни. Колонии червей заполонят омертвелые тела, их бледные короткие тельца будут купаться в гниющих тканях вместе с личинками мух и насекомых. Ввалившиеся, потухшие лица будут с укором и удивлением смотреть на безучастный мир, а в каплях росы будет отражаться их рваная кожа, цвета холодного мрамора. Кашица изодранных тканей покроет своей вонью смрадный воздух, а оторванные ногти будут чернеть рядом с выцарапанными на дереве дорожкам. Обезображенные тельца голых детей станут тяжёлыми и отвратительными по своему запаху, кожа покроется гнойными струпьями от разодранных ран.
А на следующий день, солнце продолжит дарить земле тепло.

Ночь. В небе горят миллионы небесных светил.
Где я потерял свои извинения?. Они летят на меня, сдирают с меня кожу. Покровы дымятся и пахнут гарью, кости плавятся под напором тепла, а ты всё течёшь, растекаешься на ручьи. Течёшь слезами по чужим лицам, бежишь по мостовой, в сточные трубы и находишь себя. В утробе. Здесь кто-нибудь есть? Нет, нет никого. Показалось, послышалось, только вкус горечи на языке.
Поражая воображение, краски дня пролились на стол и залипли на пальцах. Из лужи на полу получилась картина: человек нажал с силой, смотрит на тебя и волнуется, а рядом красное пятно.
Вертится карусель, калейдоскопом лиц и фраз и иронии и глупых сантиментов. Она набирает скорость, вертится и кровоточит, брызгает каплями. Фонтан посреди бетонных декораций, но пить из него нельзя – он кровоточит вместе со мной.
Вокруг темно. И мы летим вниз